Стройки Империи (Полный текст)

— Эй! Помогите! Кто-нибудь! — приглушенно донеслось до него.

Он остановился у белой двери с номером 317 — простой белой двери с коричневой ручкой и врезным замком. Голос был женский и доносился оттуда.

— Э-эй! Есть кто-нибудь!

Виктор отошел за стену и осторожно потянул ручку на себя: дверь подалась. Он рывком дернул ручку, держась за стеной; дверь распахнулась без скрипа и остановилась полуоткрытой. В замочной скважине изнутри торчал ключ.

— Кто там? Подойдите, пожалуйста!

В комнате что-то негромко гудело; ни шагов, ни другого подозрительного шума не было слышно. Виктор осторожно заглянул за дверь.

Большой зал был заставлен шкафами аналоговых машин, опутанных проводами и образующих между собой лабиринт. Голос доносился из узкого прохода между стальными шкафами.

— Ну где же вы?

Голос показался Виктору знакомым. Он осторожно подошел к проходу и заглянул внутрь. Там стояла Габи, прислонясь лопатками к серым блокам аппаратуры и пыталась что-то нащупать за спиной.

— Виктор Сергеевич? О боже! Помогите мне!

— Что с вами?

— Я зацепилась платьем и боюсь порвать. Попробуйте пролезть дальше и нажать задвижку, чтобы выдвинуть блок... Нет-нет, в куртке вы не пролезете, там тесно.

"Вот это и есть западня? И что им надо? Куртка? Или она заорет об изнасиловании? А чего орать, тут полна хата наших сотрудников"

Он скинул куртку, и, словно в замешательстве, помотался по залу, как будто ища, куда повесить. Людей с кинокамерами не было видно.

"В коридоре?"

Он подошел к двери, закрыл ее и повернул ключ.

— Ну что же вы?

Виктор положил куртку на ближайший стул и полез между шкафами.

— Извините, я подумал, может, надо отключить все это, чтобы током не стукнуло.

— Не надо. Она не работает. Вот там, за мной, такая ручка... Я не могу дотянуться.

Габи втянула живот и постаралась максимально втиснуться в стенку, встав на цыпочки; Виктор осторожно стал протискиваться вглубь. Синтетика платья соприкоснулась с шерстью свитера и слегка подалась; на Виктора пахнуло элегантно-чувственным ароматом роз и пиона, приправленным для остроты нотами черного перца и свежего бергамота. Легкий жар здорового тела проник через грубую вязку свитера; румянец на лице Габи усилился.

— Ай! — воскликнула она.

— Что такое?

— Нет-нет... все в порядке.

Виктор, наконец, протиснулся в пространство в лабиринте машины; впереди, у окна, стоял небольшой столик с бумагами.

— Где защелка?

— За спиной, чуть ниже... просуньте руку...

Виктор присел на корточки. Кусочек ткани платья оказался зажат за краем ячейки блока, защелкнувшейся, как дверь сейфа. Виктор поддел небольшой рычажок. Невидимая пружина чуть толкнула ячейку вперед, освободив одежду.

— Уфф! Огромное спасибо! — воскликнула Габи, оказавшись на свободе. — Посмотрите сзади, там ничего не порвалось?

— Нет, все в порядке. Как вас угораздило?

— Профессор ушел, я задержалась разобрать ленты самописца... Сама не знаю, просто неудачно повернулась.

— С вами все в порядке? Вы вскрикнули.

— Нет-нет, все хорошо. Просто я... Просто я подумала, что, наверное, иногда хорошо бы потерять репутацию.

— В смысле?

— Не будем об этом. Вы настоящий рыцарь. Вы не воспользовались моей беспомощностью.

— Почему я должен был воспользоваться?

— Ну, когда вы закрыли дверь, я подумала, что за свое освобождение мне придется чем-то заплатить.

— Ах да, извините. Я машинально. Все так неожиданно. Извините еще раз.

— Ну что вы! Все прекрасно. Ваша куртка, кепка и зонтик, вы можете их забыть... Знаете, когда я волнуюсь, я часто что-нибудь забываю.

Габи открыла шкаф и накинула легкое зимнее пальто из твида в большую розовую и коричневую шотладскую клетку с узким черным воротником из лисы; на голову она надела шляпку из той же ткани, что и пальто. Сегодня это смотрелось бы экзотично, но выглядело мило.

— Я не буду брать с собой бумаг, — произнесла она, разглядывая себя в маленькое зеркало из сумочки, — мы их закроем и их никто не украдет... О! Ключи! Я, кажется, потеряла ключи...

— Они в двери.

— Да, я совсем растерялась, совсем забыла... Прошу вас.

Габи погасила свет, и они вышли из лаборатории. Пока она закрывала дверь, Виктор еще раз окинул взглядом ее ладную фигуру. Он вдруг поймал себя на мысли, что стоит и ожидает Габи. "Надо проследить, вдруг куда-нибудь втюхается" — мелькнуло у него в голове.

Фрау Лауфер простучала мимо него каблучками и подошла к окну. Внезапно ее лицо изменилось.

— О боже... — произнесла она упавшим голосом. — Он опять здесь.

— Кто?

— Месье Дане. Вы его видели за обедом. Он специально ждет меня, чтобы донимать своими ухаживаниями.

— Если он к вам пристает, почему вы не пожалуетесь на него?

— Ну, это нельзя назвать "пристает", как это здесь понимают... Он не домогается меня. Он красиво ухаживает, говорит комплименты, он вежлив и обходителен. Такие умеют быть приятными для дам. Я хотела бы иметь такого мужчину.

— Тогда в чем проблема?

— Жан-Луи ухаживает за мной только потому, что здесь он не может вызвать девушек в номер или завести случайное знакомство в баре. Я не могу быть предметом мужской гигиены.

— Я тоже не знаю здесь мест или дам, которые хотели бы скрасить на время его одиночество. Тем более здесь все на виду.

— Я придумала! — воскликнула Габи. — Мы с вами спустимся вместе, как будто вы меня провожаете. Думаю, это его охладит. Вы ведь не против того, чтобы еще немного помочь мне?

— Почему я должен быть против?

— Я не знаю... Может быть, вам неприятно мое общество?

— Почему? Ваше общество всегда приятно, ваш супруг, наверное, должен быть счастлив с такой прекрасной половиной.

— У меня нет мужа, — вздохнула фрау Лауфер. — Мы разошлись задолго перед поездкой.

— Простите, я забыл.

— Жан-Луи уже успел вам это рассказать? Он думает, что я брошусь на него от голода. Что от его красивых слов я разомлею и начну раздеваться. Хорошо, что вы не относитесь к таким людям. Идемте.

Она взяла Виктора под руку. Ему показалось, что Габи ходила с ним под руку всю жизнь, привычно и непринужденно, отставая на полшага.

— Вы прекрасно говорите по-русски.

— До вывода войск мое детство прошло в русской зоне оккупации. И часть юности. Даже успела немного поработать в русской комендатуре. Кажется, я немного стала русской. Здесь немного другие обычаи, другой уклад жизни. Но мне это знакомо, и я это хорошо понимаю. Конечно, здесь тоже есть бюрократизм. Например, от меня потребовали кучу медицинских справок для вьезда в страну и дали разрешение, когда убедились, что у меня идеально здоровый организм. И еще мешает политика. Когда узнают, что я из Германии, сразу становятся замкнутыми и осторожными. Но я их понимаю. Это, наверное, никогда не забудут.

— Вообще обстановка напряженная.

— Да, здесь надо быть осторожными. Вообще осторожными. Тот же Жан-Луи — ведь он может оказаться "ромео".

— Влюбчивым и склонным к суициду?

— Нет, нет, это совсем другое. "Ромео" — так называют шпионов, которые ухаживают за секретаршами и конторскими сотрудницами, влюбляют их в себя, и те разбалтывают им разные секреты. Возможно, месье Дане работает на СДЕСЕ, и там хотят узнать что-то о профессоре или завербовать его.

— Если здесь так опасно, зачем же вы согласились ехать? Деньги?

— Нет, это не главное. После развода мне хотелось побыть там, где ничего не напоминало бы о привычной жизни... Знаете, мы не ссорились, и он был довольно состоятельным человеком. Просто я однажды узнала, что у него есть любовник. Я не оговорилась, именно любовник, мужчина. Муж сказал, что ему так необходимо. Можно было делать вид, что ничего не произошло. Но я не смогла. Я хочу начать все заново. Я молода и могу полюбить. Стать прекрасной хозяйкой дома и доставлять радость любимому человеку.

— А вы не боитесь, что я тоже могу оказаться...

— Кем?

— "Ромео".

Габи рассмеялась и тесней прижалась к Виктору.

— Нет-нет, вы не русский шпион! Вы... с вами я чувствую себя легко и естественно. С вами хочется быть откровенной, выговориться. И вы ведь не спрашиваете меня о профессоре, и не пытаетесь вскружить мне голову и сделать так, чтобы я в вас влюбилась.

— Вы можете в меня влюбиться?

— Кто знает! — шутливым тоном воскликнула она. — Кто знает! Мы, женщины, загадочный народ. Мы можем искать мужчину среди разных людей, а настоящая привязанность может прийти неожиданно.

— Мадам, я поражен! — воскликнул Дане, увидев Габи в месте с Виктором. — Неужели я пожертвован моему русскому другу? Это, как здесь говорят, забить клин на добрососедские отношения наших стран.

— Вбить клин, — улыбнулась Габи. — Жан-Луи, я уверена, что вы будете окружены женским вниманием, если у вас будет репутация человека, который серьезно смотрит на отношения мужчины и женщины. Русские девушки хотят секса, но мечтают о семье.

— Мадам, я обязательно последую вашим советам. Но не убивайте хотя бы надежду на то, что вы когда-нибудь позволите мне открыть калитку в ваш благоуханнный сад.

— Живите с надеждой, Жан-Луи. Но я уже решила, кто будет входить в мою калитку. И петли в ней хорошо смазаны, так что посторонняя помощь не понадобится.

18. Женщина на крючке.

— Жестоко вы его, — заметил Виктор, когда силуэт Дане остался позади.

— Зачем мучить человека? Не будем об этом. Вы меня дважды спасли. Будем друзьями.

"Похоже, ей действительно хочется. Часто вспоминает об этом. С профессором, видимо, ничего нет. И ей приятно общество человека, который ее уважает, а не оглядывает, говоря про себя "Я бы вдул". Ей хочется помечтать и с кем-то пройтись под руку."

Серый кирпичный домик проходной грустил у шоссе, засыпанного желтой хвоей. Коридор сосен оканчивался панельными четырехэтажками.

— Вы раньше здесь были? — продолжала Габи.

— Никогда.

— Тогда позвольте мне быть вашим гидом. Вы тоже в гостиницу? Тогда нам по пути.

— Похоже, что здесь нет другого пути, — Виктор кивнул в сторону домов в конце просеки. — А лесные тропы сейчас не лучшее место для прогулок.

— Мне сказали, там нет хищников.

— Там просто сыро. И сейчас уже ни грибов, ни ягод. Зима на носу.

— Это правда, что на их сбор не надо разрешения?

— Нет, точнее... Если у этой территории нет какого-то особого статуса. Но тогда, наверное, висели бы объявления.

— Дорожки никто не убирает. Здесь дикая древняя природа. Хотя не самый лучший сезон, мне здесь нравится. Мне кажется, мы в Европе начинаем терять свою естественность. Маленький городок, где я раньше жила, был похож на аквариум. Чистый, ухоженный аквариум с искусственным гротом. Даже казалось, что в нем булькают пузырьки воздуха и по улицам проплывают степенные вуалехвосты. Я повзрослела, подавила свою юношескую привычку к сигаретам, начала крутить хула-хуп, и стала чуть ли не абстиненткой. Я хотела быть правильной, образцовой женщиной, как в журнале про моды и домашнее хозяйство. А здесь все иначе. Здесь чувствуется нетронутый мир, как во времена конунгов. Есть чувство естественной опасности, и в то же время это придает силу и жажду жить. И наши вредные привычки здесь кажутся вредными и смешными. Вы ведь из Брянска? — спросила она неожиданно.

— Да. Там тоже леса. Но возле города нет диких зверей.

— Там ведь было имение Теодора Тютчева... Федора Тютчева?

— Почему "было", оно есть. Не могу сказать, насколько его восстановили... Так получилось, что в Овстуг не заезжал. Но должны.

— Я читала, там каждый год праздники поэзии. Тютчев много переводил стихов Хайне, у вас его называют Гейне.

— Которого запрещали при этом... — Виктору не хотелось напоминать даме о Гитлере.

— О, сейчас Хайне национальное достояние! Расизм запрещен. Я люблю его стихи.

— "На севере диком стоит одиноко..."

— Это перевод Лермонтова. В нем немного другой смысл. Я тоже пыталась перевести. Получилось вот что:

— Северный кедр на вершине пустой,

— Есть такая руская песня, я слышала по радио, — продолжала Габи, — "Но нельзя рябине к дубу перебраться". Но у Хайне еще и иной смысл — северная, европейская цивилизация, и Восток, они не могут сойтись, каждый из них прикован к своему образу мысли. Некоторые считают, что Хайне отразил, как это... душевное раздвоение, состояние еврея, человека восточной культуры, среди потомков древних суровых германцев. Я думаю, это не важно. В России мне кажется, что это не так, что здесь Европа и Восток вместе.

— Так вы пишете стихи?

— Немного, для интереса. Для себя. Но здесь, в России, просто культ стихов. Культ поэтов. Здесь читают стихи, ищут их в журналах, переписывают в тетради, декламируют на вечерах, поют под гитару и слушают по радио. Книги, поэты — это новая религия.

Виктор обернулся. Сзади еще неторопливо тянулись домой сотрудники института. Три женщины, пара мужчин. А, может быть, сотрудники, но не института. Дорога хоть и в лесу, но людная.

"Француз говорил, профессор таскает ее для прикрытия... А если наоборот? Жан-Луи неплохо знаком с терминологией спецслужб. Хотя и Габи знает про "ромео"... Но про "ромео" ее могли инструктировать перед выездом. В СССР были инструктажи. Почему в Германии их не может быть? Только там было строго насчет контактов с гражданами капстран..."

Сзади послышался сигнал. Мимо Виктора и Габи неторопливо протарахтел миниатюрный красный спорткар. Спереди он напомнил Виктору аристократичный "Вольво" из сериала "Святой", сзади — реактивный самолет без хвостового оперения. Судя по звуку маломощного движка, чудо было чисто отечественным.

"Итак, три варианта. Первый — Габи забыла или положила на инструктаж. Не вяжется с ее осторожным поведением в столовой. Второе — ее контакт санкционирован. Тогда это грубовато и может вызвать подозрение. Потом как-то не видно в Габи профессиональной интриганки. Плохо скрывает эмоции, или не пытается меня окрутить, или просто не умеет этого делать. Третье — Габи используют втемную, надеясь на то, что ее наивность и беспомощность не вызовет подозрений. В том числе и у наших органов, которые наверняка копали на нее информацию. Жан-Луи пытается нас свести. Однозначно. Положим, так; тогда сегодня меня попытаются вывести на другого человека. Посмотрим, на кого..."

— Вы задумались? Наверное, я утомила вас своими рассказами?

— Ну что вы. Просто я здесь никогда не был. Это большой поселок?

— Нет. И я не видела здесь старых домов. Все живут вот в таких башенках в четыре этажа. Похоже на рабочий район.

Лесная дорога плавно в улицу, и жилые дома терялись среди нетронутых многолетних сосен. "Санаторий" — мелькнуло в голове у Виктора.

— Гостиница на городской площади. Здесь большая площадь перед чем-то вроде ратуши, там местная власть.