Больше того, неплохо бы взять в долю и других влиятельных лиц. Пожалуй, это самый верный для меня способ обрести поддержку столпов империи. Хорошо и в тактическом плане, и в расчете на долгий срок, для смягчения шершавостей между сословиями. Рабство в России непоколебимо, пока благородные не имеют других источников дохода, кроме своих убогих деревень. Если хотя бы двор и генералитет, военный и статский, познают соблазн биржевых спекуляций и заморской торговли, воли у мужиков прибавится. Может, не у всех и не сразу — но прибавится точно. Только вот расширять круг компаньонов следует очень осторожно, дабы не упустить дело из рук.
Переговоры продвигались мучительно медленно, пока я скрывал свое присутствие в Петербурге — но и выходить из тени раньше времени было нельзя. Прежде обмена письмами с главной участницей всего дела и договоренности с нею по важнейшим пунктам, это было бы неразумно и слишком опасно. В первую очередь, надлежало условиться, чтобы мое участие до самого дня выступления хранилось в тайне от прочих заговорщиков, более же всего — от Шетарди. Француз достаточно умен, чтобы разгадать сей обходный маневр и понять, против кого он направлен. Можно представить ситуацию, когда ему выгодно будет донести на соперника властям. Не собственною персоной, Боже упаси: для грязных услуг есть другие люди. Сам он защищен дипломатическим статусом, а я в России кто? Разыскиваемый преступник, подлежащий немедленному аресту независимо от нынешних занятий. Из всех компаньонов сего прожекта — самый уязвимый. Неудивительно, что царевна ловко уклонидась от личной встречи, которая могла бы ее компрометировать и которую скрыть в обстановке всеобщего шпионства было бы чрезвычайно трудно. Переписка же велась анонимно, в таких выражениях, что совершенно не позволяла однозначного толкования и могла быть с легкостью принята, например, за любовную. 'Дорогая принцесса, я Вас помню и питаю прежние чувства. Однако не намерен выказывать их открыто, дабы не пробуждать ревность симпатизирующего Вам маркиза...' И так далее: разумеется, все по-французски, в слащаво-сентиментальном стиле, напрочь отбивающем всякую мысль о каком-либо серьезном деле, за этими строчками скрывающемся. Однако, человеку посвященному сразу открывался их истинный смысл. Как только Шувалов доставил высочайшую апробацию предложенных царевне пунктов и подтверждение своих полномочий на переговоры, стало возможно сократить цепочку. Пока гость, намеренно задержанный приказчиком, выбирал вино для царевниного двора, я прочел послание, без стука вошел в апартамент и подал Марко знак удалиться.
— Рад встрече, дражайший Петр Иванович! Вы очень возмужали за минувшие годы.
— Граф?! Так Вы в Санкт-Петербурге? Впрочем, я предполагал...
— Что ж, это делает честь Вашей проницательности. Полагаю, Ее Высочество поставила своего уполномоченного в известность о тех положениях, которые ею уже одобрены?
— Да, конечно. Генеральная амнистия всем Вашим людям, независимо от желания их вернуться в отечество или остаться за границей. Беспристрастный и справедливый разбор Читтановского дела. Позвольте спросить, а не лучше ли будет Ваше Сиятельство тоже включить в амнистию, не занимаясь лишним крючкотворством?
— Не лучше. Проще — да, пожалуй. Но дело в том, что я не ведаю за собою никакой вины против императрицы Анны. А вот узнать, кто против меня лжесвидетельствовал, в угоду Бирону, очень хочется. Так что предпочитаю новый розыск всемилостивому прощению.
— Как скажете. Потом... Восстановление всех имущественных прав и торговых привилегий. О чинах и наградах Вы забыли упомянуть, или...
— Или, Петр Иваныч. Подданные не вправе диктовать государям, какой чин кому даровать и на какую должность назначить. Сие есть прерогатива монарха.
— Но вернуться на службу Вы не отрицаетесь?
— Если государыне будет угодно предложить... Готов рассмотреть такую пропозицию.
— Понятно. Значит, наличие или отсутствие оной пропозиции на размер субсидии не влияет?
— Никоим образом.
— Столь бескорыстное стремление к справедливости — большая редкость в наше время.
— Оставьте, друг мой. Вы же прекрасно понимаете: самое тяжкое бремя любого претендента сразу по восшествии на трон, это обещания, коих всегда бывает роздано лишко. Исполнить все никак не получится. Кто больше навяжет Елизавете Петровне разного рода обязательств, того первого и скушают обделенные. Надеюсь, это будет француз.
Тридцатилетний камер-юнкер весело рассмеялся. Вряд ли он встанет на защиту Шетарди, когда придворные псы захотят распустить того на лоскуты. Зато вступиться за свою госпожу почел необходимым:
— Ее Высочество не дает ложных обещаний.
— Тогда ей придется еще трудней, нежели тем, кто дает. А то, что Вы назвали бескорыстием — просто нежелание ходить избитыми путями. Люди толпами теснятся у трона, в ожидании царских милостей; а между тем деньги, можно сказать, валяются у них под ногами. Если я чем-то и буду государыне докучать, то разве просьбами о дозволении оные поднять. Взять, к примеру, торговлю железом...
Достаточно было приоткрыть перед Шуваловым небольшой краешек своих коммерческих планов, чтобы разбудить в нем азарт промышленника. Столь откровенные беседы ведут лишь с предполагаемыми компаньонами — это он понял моментально. Теперь в его лице у меня появился сторонник в самом средоточии двора царевны. Ближе к ней стоял (или лежал, если угодно) один Алексей Разумовский; но хитрый малороссиянин оправдывал свою фамилию и по мере сил держался в стороне от политики.
Долгая петербургская осень тянулась, как вечность в первом круге ада. Уломать осторожную Елизавету скомандовать, наконец, революцию оказалось не проще, чем благовоспитанную девицу соблазнить к потере невинности. Все ее сторонники сего требовали; я и сам послал множество писем, призывающих не медлить более, ибо начало зимы таит опасность. После того, как на дорогах замерзнет грязь, препятствующая движению обозных фур и артиллерии, и до прихода Никольских морозов бывает промежуток времени, относительно благоприятный для действия войск. Весьма вероятно, что опытный фельдмаршал Ласси воспользуется моментом для новой виктории над шведами (к чему он имеет все необходимые средства). Сей успех, будучи присвоен теперешними правителями, может стать живою водой, которая напитает засохший чертополох Брауншвейгской фамилии и укоренит сей сорняк в русской почве. Поэтому надо действовать немедленно.
Но все рассуждения и уговоры были тщетны. Казалось уже, царевна никогда не решится дать сигнал к действию, и мои петербургские хлопоты окажутся пустыми. Однако те, кого слепая Фортуна поставила у руля империи, сыграли своим соперникам на руку. Они приказали гвардии идти воевать шведов, под самую зиму согнав ее с теплых квартир. Легко догадаться, как приняли гвардейцы сие распоряжение. Елизавета же оказалась перед выбором: сейчас или никогда.
Записку царевны в этот раз доставил не Петр Иванович, а какой-то юный прислужник. Впрочем, почерк и слог были ее. 'Дорогой друг, я готова совершить то, к чему Вы меня столь долго склоняли. Приходите за час до полуночи в мой домик у Царицына луга'. Бумажка источала тонкий аромат духов. Коли не знать заранее, что дело идет о революции, так и подумаешь на амурные дела. Вот интересно: ежели предприятие сорвется, и в руках розыскной комиссии окажется несколько дюжин подобных депеш — как объяснит принцесса столь чрезвычайную любвеобильность? Хотя, как бы ни объясняла, монастыря ей в сем случае не миновать. А помощникам — плахи. Разве что кроме Шетарди, пребывающего в посольском статусе. Ну, да ладно. Будем надеяться, Бог не выдаст, Ушаков не съест. Уж не знаю, намеренно или нет — но только Тайная канцелярия своими обязанностями манкирует. Куда опаснее простые разбойники, коих развелось в Петербурге видимо-невидимо. Ночная тьма, в это время года почти круглосуточная, служит верной союзницей душегубов. Что удивительного, если почтенный негоциант Джонсон отправится на прогулку по городу в сопровождении вооруженных слуг, и сам тоже вооружится до зубов? Обычная британская предусмотрительность, ничего больше.
Особнячок на берегу Мойки, помянутый в эпистоле Ее Высочества, был выстроен еще царем Петром для любимой супруги. По небольшой башне с золоченым шпилем, он именовался пышно 'Золотыми хоромами', размером же и убранством подходил скорее купцу средней руки. Перейдя царевне по наследству от матушки, при ее бедности домик сей и вовсе пришел в упадок. Золото давно облезло, шпиль покривился. Фасад словно бы обрюзг, как физиогномия старого пропойцы из благородных: когда-то он знавал высшее общество, а теперь готов на любую подлость, лишь бы только вырваться из нищеты.
Я молча протянул отворившему дверь лакею записку Лизы — и не ошибся. Тот вправду был грамотным.
— Как доложть о Вас?
— Граф Читтанов.
Томительная минута ожидания. Что, если заговор открыт, и в 'хоромах' гостей встречают люди брауншвейгцев?! Нет, кажется, все в порядке. Ее голос. Хоть слов не разобрать, тон повелительный. Привратник вновь возник:
— Пожалуйте, Ваше Сиятельство.
Царевна изменилась за пролетевшие годы. Красота ее не покинула: скорей, она созрела и расцвела. Но взгляд был иным. Умным и властным. Немало должна была пережить легкомысленная девушка, рыдавшая при воцарении Анны у меня на плече, чтоб обрести эту внутреннюю силу.
Вспомнив древний обычай, вместо поклона опустился на одно колено:
— Государыня! Умом, сердцем и шпагой готов служить тебе. Отныне и вовеки, до смерти!
Елизавета протянула руку для поцелуя (а по-старинному, положено было в губы целовать!) и милостиво подняла верного вассала:
— Спаси Господь тебя, Александр Иваныч, что не покинул в трудный час. Служба нужна немедля. Сейчас гренадеры придут...
В пол-уха слушая почти-уже-императрицу, я рассеянно дал общий поклон присутствующим. Братья Шуваловы здесь, оба. Рядом с ними — кажется, Миша Воронцов. Тоже камер-юнкер при царевне. Шварц, учитель музыки лизочкин. Старый уже — наверно, мне ровесник. Еще одного не знаю; по приметам, это должен быть Алексей Разумовский. И впрямь, очень хорош собою. Чуть в стороне, с насмешливым и самоуверенным взглядом — доктор Лесток. Вот его помню, хотя смутно: главным образом, по давним скандалам о соблазнении девиц и краже борзых собак. И с этим ciarlatano тоже придется делить власть? А Шетарди, интересно, где?! Не-е-ету! Прячется, сукин сын! Шетарди-то и нету! Оно, конечно, так правильнее: вначале и я хотел выбрать позицию за кулисами, да не получилось. Покуда сам на сцену не выйдешь, ничего с места не сдвинется!
— ...сего злодея. Дорогой граф, я могу положиться на верность и усердие Ваши?
Ну что за черт! Лишь только приблизишься к власти, так сей же миг в какое-нибудь дерьмо и вступишь.
— Несомненно, государыня!
Заскрипел под окнами снег, затопали в сенях сапожищи: солдаты гренадерской роты Преображенского полка пришли сажать на трон свою 'матушку'. Пока царевна молилась об успехе дела, пока добирались до казарм, пока приводили солдат к присяге — время перекатилось далеко за полночь. К тому же, слобода преображенцев — за Литейным двором, а мне аж на Васильевский остров топать! Путь неблизкий, да еще снег, от коего успел отвыкнуть. Чертов ольденбуржец: кто мешал ему встать на сторону Елизаветы?! Хоть ради того, чтобы мне не шляться во мраке?
Одними деньгами купить возвращение не удалось: сверх сего оброка, Лиза мне боярщину назначила. Придумали, конечно, подручные — но это неважно. В практическом смысле, главная персона и ее ближний круг составляют единое целое. А задача была задана простая. Выбрать людей понадежней и с ними арестовать Миниха.
Фонарь в руке головного солдата отодвигает ночь едва ли на сажень. Гренадеры шагают по два в ряд узкой дорожкой меж сугробами. 'Кто идет?' — 'Гвардия!' — 'Куда?' — 'Не твое дело!'. Дотошный блюститель порядка летит в снег на обочине. Больше таких наглых не видать: издалека услышав слитный, как на плацу, шаг, ночная стража благоразумно прячется.
Фельдмаршал, конечно виноват. Не далее, как минувшей весною писал я к нему, чтобы исходатайствовал прощение мне и моим людям. Не захотел, скотина. Хотя мог — и даже очень легко. Видно, решил, в самоуверенном ослеплении, что достиг всемогущества и что союзники больше не надобны. Вел бы себя разумней — сейчас имел бы графа Читтанова на своей стороне.
Так что — моральных препятствий не ощущаю. Дело в ином. Пока еще не убита одна возможность, ясно видимая как мною, так и собратьями по заговору. В чем иезуитство их замысла? Да очень просто. Фельдмаршал доселе не имел провинностей перед царевной столь тяжких, чтоб они погубили его заведомо и наверняка. Бог знает, как дело обернется. А вдруг уцелеет, да потом стакнется с Читтановым? Такой дуумвират сможет безраздельно господствовать над русской армией. Государство же российское вокруг своей армии и выстроено. Все остальное — маловажный придаток. Даже в мирное время две трети бюджета идет на войско, с флотом — четыре пятых. Ежели монарх по тем или иным причинам не способен самолично править военным ведомством, генералитет обретает власть, в чем-то даже превосходящую императорскую. При условии, что между генералами нет вражды. Вот и постарались придворные мудрецы измыслить способ, как Миниха с Читтановым насмерть поссорить. Не так ли во время оно меня с Ушаковым развели?
Караульный унтер-офицер в доме фельдмаршала был из наших и заранее предупрежден о событиях; солдаты тоже против течения не шли. Кто-то из слуг хотел поднять тревогу, но увидал в опасной близости от своего горла острый, как бритва, тесак — и сразу же потерял голос. До порога миниховой спальни дошли спокойно.
— А ну стоять, канальи!
Громовой окрик заставил гвардейцев замереть на месте. Огромная фигура в колпаке и ночной рубашке, с обнаженной шпагой в руке, возикла в дверном проеме, как привидение на кладбище. Колеблющийся свет лампады окровавил сталь багровыми отблесками. Солдат рядом мелко перекрестился. Мой выход.
— Не извольте гневаться, дорогой друг. Здесь нет каналий, а есть солдаты, исполняющие долг верноподданных. По указу государыни императрицы Елизаветы Петровны...
— Ка-ако-о-ой государыни?! Этой б...ди?!!!
Всё. Чаемый союз с Минихом умер и похоронен. На его могилке лопух растет. Не прощают такого женщины. Долгоруков, вон, десять лет по тюрьмам мается. Я печально вздохнул:
— Вяжите его, братцы.
Ни шиша ты не сделаешь одною шпагой против двух десятков бывалых солдат. Карл Двенадцатый в похожей ситуации успел заколоть трех янычар — но потом лишился оружия вместе с половиною пальцев. Миних оказался смирнее: не король, могут и убить. Елизавета воспретила смертоубийство, но фельдмаршал-то об этом не знал. Никого даже не царапнул. Вот гренадер, жаждущих разбить харю ненавистному немцу, пришлось охолодить. Нельзя дозволять нижним чинам неистовства против генералов. Еще до рассвета брауншвейгское семейство и его немногочисленные сторонники все оказались под арестом. Дворец императорский Лиза брала лично, преодолев при этом сопротивление нескольких офицеров, сохранивших верность прежним властителям. Честно говоря, не ждал от красавицы... Совсем не женская решительность в ней пробудилась! И на другой день уснула вновь. Нужда в сем свойстве пропала: как только стало ясно, чей верх, безумные толпы военных и статских чинов кинулись во дворец с изъявлениями радости. Оказывается, все только и мечтали о восшествии дщери петровой на трон; а что не смели раньше сказать — так от застенчивости...
