На улицах тут и там порой можно было видеть встрепанных, словно они лишь только что вырвались из стаи бродячих собак, возбужденных, с горящими глазами, бродячих монахов, поминающих папское осуждение турниров. Однажды Адельхайде удалось даже услышать отголосок такой проповеди под самыми стенами пражского дворца — на площади у собора святого Витта; от ее окна можно было уловить обрывки выкрикиваемых проповедником проклятий тем, кто участвовал в грешных смертельных забавах, и призвания Господа в свидетели, что Дикая Охота, которая суть слуги Сатаны, потому и явилась за душами погибших в этой богопротивной брани. Когда громкий, хорошо поставленный голос перешел к повествованию о том, какова доля вины устроителя этого неправедного торжества (а именно — Императора), сквозь толпу к оратору пробились прибывшие со следователями бойцы, однако, по словам фон Люфтенхаймера, проповедник за мгновение растворился в пространстве с завидным проворством. Попытки отыскать его в людской массе были, что вполне логично, безуспешными.
Когда толпа чуть раздалась, топчущиеся на паперти бойцы увидели то, что осталось вместо испарившегося проповедника: пергаментный отрезок, приколотый к двери собора недлинным узким кинжалом с рукоятью, исполненной в виде Распятия. Кто-то успел ухватить взглядом текст до того, как служители Конгрегации сорвали написанную крупным ровным почерком эпистолу, но и без этого, по манере передачи послания и по приметному, всем известному виду кинжальной рукояти, его авторство стало очевидно всем близстоящим. Шепот 'Фема!' расползся по толпе прежде, чем бойцы успели возвратиться в королевский замок и отчитаться следователям о произошедшем.
Подробности текста остались неизвестными, но со слов тех, кто слышал слова тех, кому рассказали те, кто говорил с теми, кто успел прочесть висящее на дверях собора сообщение, в организации и осуществлении вчерашнего actus'а открыто сознавались 'тайные судьи Фемы'. Отрывочные и не всегда внятные слухи рассказывали о том, что своим посланием Фема выражала свое неприятие всего вершащегося в Империи и Императора лично, предавая проклятию все его окружение и объявляя каждого виновным в пренебрежении устоями государств и народа. Человек негерманской крови не должен занимать трон Римского короля, немцы не должны служить инородцу, а богемцы — принимать над собою власть немецкой марионетки, немецкой Церкви и немецких традиций. Впредь, говорилось в послании, никто из служащих этому правителю в этой стране не убережен от кары, каковая может настигнуть любого вне зависимости от высоты его положения.
Фон Люфтенхаймер был хмур и раздражен; улучив минуту, приближенный престолодержца успел шепнуть Адельхайде, что один из прибывших инквизиторов устроил ему неприятный допрос, выпытывая подробности устроения турнира и мер обеспечения безопасности королевской персоны и гостей. Сама Адельхайда уже успела побеседовать с другим следователем, каковой довольно учтиво, но с явным намеком осведомился, по какой причине госпожа фон Рихтхофен покинула свое место на трибуне перед самым выходом Императора на ристалище, когда ей полагалось хоть бы и из приличия наблюдать за предстоящим поединком. Госпожа, мило и с достоинством улыбаясь, пояснила, что отошла всего лишь на минуту, дабы одобрить проявленную в предыдущем сражении удаль господина фон Люфтенхаймера, ободрить его и пожелать удачи в следующих турнирных схватках. Следователь задал еще несколько общих вопросов и удалился, однако вскоре вернулся. Допрос был повторен, на сей раз уже менее любезно и более настойчиво, и инквизитор, не моргнув глазом, прямо потребовал назвать причину столь повышенного внимания госпожи фон Рихтхофен к персоне рыцаря Его Величества, причем самого логичного в подобной ситуации вопроса он, что удивительно, не задал.
Собрат по служению держался строго и немногословно, однако по кое-каким обмолвкам можно было сделать вывод: между этими двумя беседами он успел переговорить с кем-то, кто охарактеризовал госпожу фон Рихтхофен как даму, не склонную заводить романы с рыцарями десятью годами младше себя. Сам ли следователь озаботился уточнением этих сведений, или кто-то намеренно заострил его внимание на этом, ей понять не удалось, а задавать слишком назойливые вопросы она остереглась. Убрав с губ игривую улыбку, Адельхайда, изобразив напускное утомление, поведала следователю историю своего давнего знакомства и приятельства с фон Люфтенхаймером-старшим, каковое завязалось еще во времена его службы при императорском дворе, и свое внимание к юному воителю объяснила единственно своей приязнью к его отцу.
— Я надеюсь, — приняв как можно более строгий вид, уточнила она, — вы не станете повторять расхожее мнение о том, что женщина не может быть другом, майстер инквизитор? Уж коли вы этим заинтересовались, смею вас заверить: ни с отцом, ни с сыном у меня никогда не было отношений, выходящих за рамки простого знакомства, пускай и близкого и доверительного. Можете спросить у кого угодно, и вам подтвердят, что заподозрить меня в этом нельзя.
— Я спрошу, — с холодной любезностью отозвался собрат, и Адельхайда лишь молча и удовлетворенно кивнула.
Спросит. Несомненно, спросит. И наверняка спросит у того, с кем имел беседу в промежутке между этими двумя допросами; все, что останется — попытаться выяснить, что же это за сознательная личность, наводящая следователя на лишние мысли...
Инквизитор ушел, задав те же вопросы об увиденном и услышанном до и во время происшествия очнувшейся Лотте. Помощница, живописуя бескрайнее утомление, говорила односложно, медлительно и настолько бессвязно, что майстер инквизитор, пожелав ей скорейшего выздоровления, попросту махнул на нее рукой и, наконец, удалился.
Лотта действительно не могла похвастать отличным самочувствием и все еще пребывала круглосуточно в постели, однако полученное ею сотрясение уже почти сгладилось, а рана перестала кровоточить при малейшем движении. Сознание тоже уж более не мутилось и не порывалось ежеминутно погаснуть, однако подняться, не говоря уж о том, чтобы приступить к обычным своим обязанностям, она все еще была не в силах. Работу горничной вместо нее исполняла служанка из королевского замка, однако работу помощницы следователя возложить было не на кого, посему на разведку за пределы своих покоев Адельхайда выбралась самостоятельно.
Старый дворец сейчас всего более походил на тот самый муравейник, в котором кто-то пошуровал веткой. Сверхъестественные, ужасающие и невероятные новости обсуждались всеми и везде, от прислуги по углам до именитых гостей в своих комнатах, в путешествие по которым Адельхайда и отправилась, натянув маску участливости и заготовив несколько вступительных фраз для задушевных бесед с сестрами по сословью и несчастью, чьи имена помнила исключительно по долгу службы. Спешно розданные во временное владение гостей комнаты находились в разных концах замка, порой и на разных этажах, и Адельхайда, совершая свою миссию милосердия, обрела возможность, а главное — достоверный предлог для того, чтобы обойти королевской дворец вдоль и поперек, подолгу задерживаясь в коридорах и переходах (ведь пострадавших такое множество, и как решить, кого навестить и поддержать в горе следующим?), заглядывая в залы (а вдруг там собрались дамы, чтобы совместной беседой исцелить душу?), возвращаясь на только что покинутый этаж (как можно было забыть поинтересоваться у госпожи фон N, не нужно ли ей какой-либо помощи!)...
Инквизиторы попадались на глаза неизменно. Поначалу оба провожали ее подозревающими взглядами, однажды беседовавший с нею следователь прямо справился о причинах ее перемещений по замку; после четвертого столкновения в одном из коридоров Адельхайда остановила майстера инквизитора и долго, с невыносимо серьезным видом, передавала ему 'важные сведения, имеющие несомненное значение для проведения расследования' — а именно, описание саламандры, которую видели на трибунах перед взрывом и о которой оба следователя наверняка уже слышали не один и не пять раз. При попытке распрощаться инквизитор был ухвачен под локоть и вопрошен о том, почему столь существенная информация совершенно не интересует служителя Конгрегации. Учтиво, но настойчиво вывернув руку из пальцев госпожи фон Рихтхофен, тот коротко поблагодарил за столь рьяную готовность к сотрудничеству и желание помочь следствию, столь же немногословно пояснил, что информацию госпожа фон Рихтхофен излагает в некотором роде известную, однако заверил, что никто не станет возражать, если госпожа фон Рихтхофен и в будущем станет излагать любые ставшие ей ведомыми новости, слухи или собственные подозрения.
Теперь, встречаясь с Адельхайдой в коридорах или сталкиваясь у дверей комнат, господа следователи смотрели на нее скорее с хорошо скрытым раздражением и тщились пройти мимо поскорее, сторонясь любых разговоров. Когда же, проходя через малую залу, она увидела одного из дознавателей беседующим с двумя приятелями наследника, майстер инквизитор ненароком развернулся к ней спиною, дабы избежать даже необходимости приветствовать в очередной раз неугомонную госпожу фон Рихтхофен. Приближенные Фридриха стояли к ней вполоборота, задумчиво глядя один в окно, другой себе под ноги, и ее, видимо, не заметили вовсе, продолжая что-то негромко рассказывать.
Адельхайда приостановилась, глядя в лица юных оболтусов, никогда до сих пор не являвших иного выражения, кроме легкомыслия и иронии. Рассмотреть мелочи мимики из такого положения было невозможно, однако явственно было различимо, что лица обоих серьезны, напряжены и даже словно не похожи сами на себя. Инквизитор что-то спросил, один из оболтусов, нахмурясь, качнул головой, ответив, и замер, когда в поле его зрения попала Адельхайда. Два мгновения оба стояли неподвижно; она — изумленная никогда прежде не виданной тяжестью в этом взгляде, он — напрягшийся, словно перед ним внезапно возникло некое чуждое, враждебное существо...
Когда к Адельхайде обернулся следователь, она уже уходила прочь, ощущая спиной неприятные пристальные взгляды.
Помощница, когда Адельхайда возвратилась в свои покои, обнаружилась сидящей на постели, спустив ноги и поддерживая голову ладонью, будто портовый рабочий после бурной ночи. На вошедшее начальство Лотта взглянула с вялой вымученной улыбкой, неопределенно известив:
— Вот...
— Что-то нужно? — уточнила Адельхайда, торопливо приблизившись, и та осторожно качнула головой:
— Нет, просто пытаюсь вернуться к жизни. Хотела постараться встать... но что-то не ладится.
— О, Господи, — вздохнула она, ухватив помощницу за плечо, и, коротким движением развернув, насильно уложила обратно. — В постель, дуреха. И помолись на досуге в благодарность за спасение. Всего б еще несколько мгновений ты задержалась там, меньше десятка — и какая-нибудь из этих досок снесла бы тебе голову.
— Уже молилась, и не раз, — серьезно откликнулась та, примостив убереженную голову на подушку, и нахмурилась: — Что с тобой? Будто привидение увидела.
— Да, — согласилась Адельхайда, присев на краешек кровати. — Я его и сейчас вижу.
— Я оценила шутку, — без улыбки констатировала помощница, на мгновение утомленно опустив веки. — А все же?
— Сдается мне, приятели нашего принца копают под меня.
Лотта распахнула глаза, уставясь на нее недоверчиво и с изумлением, уточнив скептически:
— Не поняла. Эти два обалдуя? В каком смысле?
— Сегодня один из наших, прибывших для расследования, допрашивал меня дважды. Причем я убеждена, что между первой и второй нашей беседой он побеседовал с кем-то еще, кто пытался обратить его внимание на мою персону. А минуту назад я видела его говорящим с этими юными бездельниками.
— Наши говорят со всеми, это их работа. Для этого они и прибыли.
— Нет, дело не в том, что следователь с ними говорил, а в том, как говорили они с ним...
Стук в дверь оборвал Адельхайду на полуслове — негромкий, но уверенный и быстрый.
— После объясню, — бросила она на ходу и, выйдя в свою половину покоев, отперла дверь, отступив в сторону, дабы дать гостю войти.
— Вы не спросили, кто, — укорил фон Люфтенхаймер, войдя, и она, закрыв дверь за его спиною, пояснила:
— Только вы стучите так, Рупрехт. Что-то произошло, или вам удалось выяснить подробности прежних новостей и событий?
— Не знаю, что вам и сказать, госпожа фон Рихтхофен. Скорее, я хотел поделиться с вами некоторыми опасениями. Для начала — конгрегаты. Один из них говорил со мною дважды.
— Со мной тоже.
— Интересовался, каким образом вы оказались вне трибун?.. — уточнил фон Люфтенхаймер и, не дожидаясь очевидного ответа, кивнул самому себе: — Да. Меня он спрашивал о том же. Я сказал, что в отсутствие отца вы опекаете меня чрезмерно дотошно. Приношу свои извинения, госпожа фон Рихтхофен, но я позволил себе не слишком лестно оценить эту опеку. Он задал мне несколько вопросов о моей покойной матушке, о том, в каком возрасте отец оставил меня в Карлштейне, как я ощущал себя, будучи вне родительского внимания, а напоследок — о том, были ли дети у вас от покойного мужа. Видимо, направить его помыслы в нужное русло все же удалось.
— Так что же вызывает у вас опасение, Рупрехт?
— Не поверите, — покривил губы тот. — Эрвин и Матиас, эти два бездельника.
— И... чем же?
— Сегодня они дважды беседовали с одним из инквизиторов; третий раз я их увидел вот только сию минуту, пока направлялся к вам. Но не это меня настораживает, а то, что они говорили со мною. О вас.
— Вот как, — произнесла Адельхайда неопределенно; тот кивнул:
— Будь вы кем другим, будь иными обстоятельства — и я бы не обратил на сей факт внимания; сейчас все говорят со всеми и обо всех. Однако эти двое цеплялись ко мне уж чрезмерно дотошно, выспрашивая о том, что мне известно о вас — о вашем характере, привычках, близости к Его Величеству, подозрительных словах или поступках... И однажды мне даже показалось, что они пытаются натолкнуть меня на мысль о вашей причастности к произошедшему. В свете этого я даже боюсь предположить, о чем они могут говорить с тем инквизитором. Как вам кажется, госпожа фон Рихтхофен, два оболтуса решили сделать что-то полезное от чистого сердца или ... ?
— Или причастны как раз они и пытаются перевести подозрения на другого? — докончила она со вздохом. — Не знаю. С одной стороны, уж больно бездарно они это делают, но с другой — с чего вдруг в них проснулась тяга к дознавательству? И с любой из сторон: до сей поры оба не отличались ни особенно заметной склонностью напрягать ум, ни каким-либо рвением, кроме как к сопровождению Его Высочества в неприличные заведения... А где сами они были во время взрыва?
— Неподалеку от меня, так же готовились выйти на ристалище после поединка Его Величества.
— Вы видели их?
— Не все время. Но порой они попадались мне на глаза. Всё же, госпожа фон Рихтхофен, даже если они замешаны в этом деле, они не были исполнителями. Не малефики же они, право слово... Однако...
— Да? — подбодрила Адельхайда, когда тот замялся, и фон Люфтенхаймер нерешительно предположил:
