Эйлин пожала плечами. Это можно, хотя ремень очень удобный, подогнанный, приспособленный для перекидывания на спину и с плеча на плечо, с кармашками для специальных медиаторов и пряжкой для быстрого сброса.
По-своему истолковав её колебание, Надя усмехнулась.
— Не бойся. Всё пройдёт хорошо, если ты не будешь умничать и смотреть на него таким взглядом, словно пять жизней прожила.
— Тебе этого не понять, — Эйлин отмахнулась, почти ударив её по руке. — Скоро уже пойдём?
Надя отошла подальше и, продолжая пялиться на неё в зеркало, словно находя в этом особое удовольствие, затянулась от изящной дамской трубки с маленькой чашечкой и длинным прямым мундштуком.
— Может, я чего-то и не понимаю, — медленно проворковала она, — но видишь ли, детка, это — моя территория. Я знаю, как здесь надо себя вести, чтобы выжить. Герхт умён, подозрителен и жесток. Ты должна сыграть для него определённую роль. Если ты сделаешь это плохо, — она цокнула языком, приподняв тонкие брови, — то погубишь всех нас и пожалеешь, что родилась на свет женщиной.
Эйлин упрямо покачала головой, повернувшись к ней.
— Зачем? Почему я не могу просто вырубить его, начав играть?
Хозяйка борделя звонко рассмеялась.
— Не пытайся убедить меня в том, что я связалась не с той.
Она грациозно опустилась на обитую густо-фиолетовым бархатом козетку и мягко хлопнула ладонью подле себя, приглашая последовать примеру.
— Послушай меня, — заговорила она серьёзно. — Герхт ещё молодой мужчина, ему нет сорока. В нём кипят страсти. Он хочет, чтобы его любили. Но это всё внутри. А на поверхности это грязный закомплексованный извращенец, отчаявшийся получить истинное удовольствие и не способный толком сделать с женщиной то, что может самый тупой из его телохранителей. Нет такой вещи, которую он не мог бы сотворить в призрачной надежде утолить свой неутолимый голод. Он пошёл ради этого даже на смертельно опасную афёру с русалкой.
Она снова затянулась, прикрыв глаза, и тонкой струйкой выпустила дым. Запах табака был необычным, кисловатым. Сколько, интересно, дряни нужно выкуривать и вынюхивать каждый день, чтобы в этом паучьем болоте, ломающем жизни, держать спину прямо и оставаться такой безупречной, профессиональной и уверенной в себе?
— Он может заставить тебя пить с ним, — неспешно продолжала Надя, глядя в сторону, — и тогда ты уже не сможешь сопротивляться полёту его фантазии. Он может приказать своим людям разложить тебя на троих, если почувствует неискренность, обычно так оно и выходит. Но у него есть одно слабое место, и это наш шанс. Он млеет, когда женщина старается понравиться ему. — Она повернула голову и, смягчившись, почти по-дружески улыбнулась Эйлин. С видом художника, наносящего последний гениальный штрих, она заправила ей за ухо рыжую прядь. — Не волнуйся, тебе не придётся слишком трудиться. Будь милой, естественной, примени чуть-чуть магии, если хочешь. И вот тогда он запутается в ловушке своих собственных иллюзий. Он закроет глазок, через который специальный человек наблюдает за посетителями, отошлёт всех вниз и запрёт звуконепроницаемую дверь, потому что у его слабости, в отличие от его власти, не должно быть свидетелей. Он будет полностью твоим, детка, мир за пределами апартаментов перестанет для него существовать.
Когда Надя произносила эти слова, Эйлин почувствовала в её голосе, вздохе, мягких жестах тёплое дыхание искренности, с какой она рассказывала о своей странной дружбе с Нивалем. И со всей обречённой ясностью поняла, что ввязалась во что-то очень гадкое, от чего будет едва ли не труднее отмыться, чем от грязи и трупного запаха войны.
Надя немного помолчала, прикусив губу, и подняла на неё быстрый взгляд. Её сухие светлые глаза на миг показались Эйлин такими же старыми, как у вечных призраков в руинах Арвана, как у бесконечно копавшегося в себе и отчаявшегося умереть Одмуса, как у всех бесплотных скитальцев, век за веком проживающих свой последний день.
— Его люди ничего не заподозрят, и никакой сигнал не достигнет его ушей. Это будет идеальный момент для атаки, — устало выдавила она, и её маленький тонкий рот исказила горькая, натянутая улыбка. — Понимаешь, я пыталась, и он тоже... но было слишком поздно. Демон одержимости уже поглотил его душу. Я всегда была слишком слаба, чтобы спокойно жить со всем этим. Я больше не могу. Хвала Съюн, ты — моё спасение. Главное, чтобы у тебя не дрогнула рука. Жалость к Герхту ещё никого не доводила до добра.
Отступать было некуда.
— Н-да, — пробормотала Эйлин после долгой паузы, давшей ей возможность переварить новую информацию, продумать тактику и собраться с силами, — кажется, в городской канализации не так уж дурно пахнет.
— О чём ты? — Надя чуть сморщилась и нахмурилась. — Здесь что-то не так?
— Ничего, мысли вслух. — Она подняла с пола лютню и встала. — Я готова.
* * *
*
Кара что-то тихо буркнула, распластывая на шее очередного комара. Со стороны заднего двора заведение Нади выглядело гораздо менее оригинально, чем с фасада. Дровяной сарай в дальнем углу Г-образного дворика, огороженного простым невысоким забором, небольшая прачечная с заржавленными трубами и позеленевшими ребристыми каменными ёмкостями для стирки, ковры, вывешенные на козлы для просушки, стойка с оружием, пара мишеней и потрёпанных чучел для фехтования, летняя печь и стол посередине, в углу загон для свиней, где сыто дремлет одинокая хавронья, овощные грядки. Все просто, как-то совсем по-деревенски. Восемь дюжих, но туповатых стражников, из них трое лучников, были заняты игрой в кости за столом. Раздавались смех, вялая ругань. По словам Нади, их хозяину обходилось в кругленькую сумму обслуживание магических протезов, поэтому, боясь за свою жизнь он, тем не менее, экономил на профессиональной охране, предпочитая качеству количество и держа своих людей в постоянном страхе и напряжении.
Наилучшим местом, где они могли наблюдать за происходящим, оставаясь незамеченными, были заросли размашистых лопухов за компостной кучей, в которых можно было спрятать даже здоровяка-Азгара. Касавиру приходилось сиживать в долгих засадах, когда наблюдаешь, думаешь, сначала представляя себе все детали предстоящего боя, потом вообще ни о чём, просто остаёшься наедине с собой, тишиной и комарами, переставая их замечать. Вдруг начинаешь чувствовать собственное учащённое сердцебиение и долго пытаешься отделаться от этого ощущения. Молишься — и это на какое-то время даёт новый импульс мыслям и воспоминаниям, наполняет смыслом томительные минуты. Потом, несмотря на попытки держаться на поверхности, сознание цепляется за какую-нибудь навязчивую идею и уходит в неё, и тут главное — не забыться, иначе потом потеряешь секунды, чтобы войти в то состояние, когда понимание становится чувством, и все двести восемьдесят фунтов твоего тела вместе со снаряжением превращаются в машину смерти.
К этому моменту он ожидал Надиного сигнала едва ли больше тридцати минут, и всё же они казались бесконечно долгими, подозрительно долгими. Умом он понимал, что этой женщине нет смысла их предавать, она уже повязана, и её жизнь зависит от успеха Эйлин больше, чем их. Ему просто не на кого больше было сбросить свою злость. Нормальную здоровую злость нормального мужчины. Он видел, что Эйлин не так уж легко было принять предложение, и всё-таки, она это сделала, фактически единолично, поставив остальных перед фактом. Да, Надя знала эту кухню лучше их, да, дорогой, наполненный магией бордель с тайными ходами и параноиком-хозяином — это не ущелья Старого Филина, где он тактическими умениями и военной хитростью умел навести страх на превосходящие силы орков. Он чувствовал прикосновение магии этого заведения, слишком приятное, чтобы не вызывать подозрений. Это было не похоже на навязчивые чары суккуба, в которых тяжёлая похоть сплеталась с грубой распущенностью и жестокостью и которые трудно было спутать с настоящим желанием. Здесь, во владениях магии природы, всё было иначе. Даже сейчас, когда это место не вело охоту за душами и деньгами и выглядело почти безжизненным, в нём витал сладкий воздух ночной свободы, раскрепощения и доступности наслаждений, вызывая потребность расслабиться, принять тот факт, что средоточие твоих телесных сил — всё же больше, чем просто оболочка души и придаток мозга — и стать самим собой. Эйлин и Кара так же, как и он, были в состоянии сопротивляться этому разлагающему влиянию. Азгар в это время года, к счастью, был невосприимчив к легкомысленным соблазнам. Но пришлось признать, что Нивалю, испытавшему на себе всю силу этих чар в жаркое ночное время, было нелегко, если он вообще понимал, что его желаниями манипулируют.
Он готов был признать и то, что специфика этого места требовала особых методов. Но воин и мужчина в нём упорно не хотел признавать отсутствие другого пути. Возможно, если бы он проявил настойчивость...
Он ненавидел эти мысли, считал предательством сам факт, что он об этом думает, но не мог ничего с собой поделать: он не знал, чего бояться — что Эйлин не удастся сыграть роль, навязанную ей этой женщиной, или того, что она сыграет её слишком хорошо, и матёрый шантажист примет её за девицу, которую можно лапать. То, что знал о ней только он и никто другой, слишком очевидно убеждало, что она — сможет. Только с ним ей не приходилось играть.
Ему уже начинало казаться, что они так и просидят до вечера за этой нелепой кучей мусора в этих нелепых лопухах, когда в окне второго этажа колыхнулась занавеска. Вперёд!
Конфигурация двора и тип врага, с которым они имели дело, навели их на мысль использовать классическую схему, отработанную во времена службы в страже Невервинтера. Кара устраивает не опасный, но эффектный фейерверк за дровяным складом, часть охранников бежит туда, а с оставшимися они разбираются, по ходу разбрасывая для возвращающихся рунные кислотные ловушки — новейшую разработку Гильдии Магов. Такую ловушку и новичок установит за полминуты, а у такого спеца, как Азгар, на это уйдут считанные секунды. Главное — быстро снять лучников, это забота Кары.
Итогом пятиминутной схватки были восемь трупов, — три зарубленных с ужасными ожогами, два с размозжёнными головами, ещё два с раздробленными костями, один, валяющийся в каменной ванне для белья с расколотым надвое черепом, многие со следами кислоты, — стрела в плече Азгара, тупая боль от удара под лопаткой у Касавира, ни царапины у Кары и ни в чём не повинная хавронья, павшая от шальной стрелы.
— Хороший был ковёр, — заметила Кара, разглядывая обугленную дыру на месте вычурного калимшанского узора.
— Азгар, ты как? — спросил Касавир, тяжело дыша. Боль, бледнея, расползалась по рёбрам.
Тот рыкнул и мрачно оскалился, потрогав стрелу.
— Кость не задета, кажется. Вот разбойники. Обломи.
— Уверен?
— Потом вытащишь. Время дорого.
Убив ещё пятерых людей Герхта в коридоре и распугав прислугу, они добрались, наконец, до его апартаментов. Двойная армированная дверь была распахнута. Эйлин сидела на кушетке в небольшом квадратном холле с мягким ковром и роскошными тёмно-синими гобеленами, чуть склонив голову, глядя в себя и бесцельно перебирая струны. Это должно было означать, что всё прошло хорошо, но что-то в её взгляде не давало ему отнестись к произошедшему, как к обычной ситуации, говорило о том, что беда всё-таки случилась. Только бесполезно ожидать от неё сейчас откровенности в ответ на дурацкие вопросы. Да и стоит ли их задавать? Увидев его, она отложила инструмент. Касавир присел рядом, взяв её руку.
— Скоро он придёт в себя, и ты сможешь зачитать ему права, — промолвила она.
Он покачал головой. Она ещё находит силы для шуток.
— Плохо? — едва слышно шепнул он, заглядывая ей в глаза.
Из комнаты раздался сварливый голос Нади:
— Чёртовы гномы! Позовите кого-нибудь из слуг! Кто-нибудь знает, как разобрать эти проклятые протезы?
— Я видел, как их собирают, — отозвался аладжи, шагая к двери. — Там такие штырьки по бокам, а под ними магические камни...
Затаив дыхание, Касавир не отрывал взгляда от её лица.
— Нормально, — ответила Эйлин и мягко, чуть смущённо улыбнулась. Она всегда старалась успокоить его этой улыбкой, особенно, когда сама нуждалась в утешении.
Родные глаза светились такой невыразимой нежностью, что все его мысли и вопросы показались пустыми и мелкими рядом с этим космосом, им одним близким и понятным миром, который они творили на двоих среди хаоса и несчастий.
Он провела ладонью по его щеке и шутливо чмокнула в нос.
— Спасибо.
Он молча приподнял брови.
— За то, что понимаешь. Обман, игра на чувствах — часть моей профессии, но не на всяких чувствах легко играть, понимаешь... всё было не так...
— Я знаю, — мягко произнёс он, когда она замялась. — За это и люблю тебя. В том числе.
Она вздохнула, откинувшись к стене. Тонкие подвижные женские пальцы сплелись с мужскими, сухими и мозолистыми.
— Ты знаешь, что в моей жизни были экзамены посерьёзнее этого. Но этот я не выдержала бы, если бы не думала о вас. О тебе.
* * *
*
Когда в тихом разговоре между Надей и охранником клуба проскользнуло имя Милана, Эйлин не удивилась. Кто-то же должен быть сообщить и ворам, и хозяйке борделя об их приезде в город. Старый товарищ Ниваля, гостеприимно распахнувший для них двери своего дома, был вполне подходящим кандидатом. Винить его было глупо. Нельзя ожидать от простого торговца, получающего товар из запретных мест вроде Города Мёртвых, нелояльности бандитскому префекту. Однако нервная реакция женщины на упоминание его имени и то, как она пыталась эту реакцию скрыть, насторожило Эйлин. Обычный непрошенный гость в такой серьёзный момент мог вызвать раздражение, досаду, даже злость, но не тревогу. Она решила сама узнать, в чём дело, и с облегчением оставила мужчин, занимавшихся бывшим владельцем клуба. Эйлин ни на минуту не забывала, что это жестокий маньяк, принёсший много боли другим, и бессовестный шантажист, коллекционировавший чужие постыдные секреты и наслаждавшийся властью. Даже такому несовершенному миру будет лучше без него, и неважно, как она этого добилась. Однако она нисколько не радовалась жалкому зрелищу, какое представлял собой этот крупный, одышливый, но не лишённый своеобразной интеллектуальной привлекательности человек после того, как имел неосторожность довериться ей. Эта победа была не из тех, которыми гордятся.
Несмотря на попытки Нади оттеснить её и замять разговор, она всё же выяснила у охранника, что Милан выглядит так, будто с кем-то дрался в грязи, а ведёт себя и вовсе странно, таким его здесь никогда не видели. Сначала он заявил, что ищет одну вещь, но так и не смог объяснить, что это и почему поиски привели его в "Сады". Потом вдруг сказал, что на его семью напали, и он потерял своё оружие, защищая жену и детей. Его ножны и в самом деле были пусты. Однако он, опять же, ничего не прояснил по поводу того, что, собственно, случилось, где его семья и почему он не известил городскую стражу. Будь на его месте кто другой, охрана просто вытолкала бы его взашей, посоветовав проспаться. Но Милан — личный гость хозяйки, стало быть, ей и решать.
