На то, чтобы осознать сказанное им, мне потребовалось не меньше минуты.
— Что?..
— Я узнал тебя, — ответил Димитрий и сделал ко мне еще один шаг. — По родимому пятну.
Я застыла, с ужасом и неверием глядя на него. Высокий статный мужчина, аристократ, дворянин, мой хозяин... Узнал меня!..
— Вы хотите сказать, что я... ваша дочь? — прошептала я едва слышно, а потом меня словно взорвало. — Но это невозможно! Это просто... невозможно. Я родилась в Праге, мне сказали, что мои родители погибли, и я попала в детский дом! — голос мой сорвался от неожиданного озарения. — Моя мама, мой отец... погибли!..
Мой голос сорвался. Откуда я знаю, что это правда? Я ведь ровным счетом ничего о себе не знаю. Не помню... Но это вовсе не означает, что я... что он... этот мужчина... Разве такое может быть? Чтобы он был моим отцом... я его дочерью?.. Нет!.. Какое-то безумие просто. Шутка, очень неудачная и злая!
Я взглянула на Димитрия с опаской, внимательно, но боязливо осмотрела, будто стараясь выявить в нем сходства с собой. Или же боясь их обнаружить. Мы с ним не похожи!.. Или похожи?.. Ничего. Только цвет волос... У него они черные, как смоль, на висках поблескивающие серебристой сединой. И всё... Ничего!..
— Это не может быть правдой, — зашептала я, зачарованно глядя в его глаза и... видя глаза из своих снов-воспоминаний. Я попятилась к стене, продолжая настаивать. — Я даже не знала об этом мире, пока сюда не попала. Я ничего о вас не знаю! Я не ваша... дочь. Этого не может быть!.. — слезы подступили к глазам.
Слезы обиды и боли от столь жестокой лжи. Зачем, почему? Мне и так больно!.. Зачем еще и эта ложь? Я уже смирилась, я и так согласилась быть служанкой в доме Мартэ. Почему... зачем так?!
— Я не ваша дочь, не ваша!.. — продолжала я повторять, как заклинание, понимая, что пытаюсь ухватиться для защиты за невидимый тонкий щит, отгородившись от правды и приняв ту ложь, в которой жила всегда.
А человек, который не мог быть моим отцом, продолжал настаивать и наступать на меня.
— У тебя эта метка, — сказал он, подходя ко мне. — Родимое пятно, такое же, как у нее... Наследственное, как ты и говорила. Передается из поколения в поколение по женской линии...
И весь мой устоявшийся мир начинает рассыпаться под ногами, поглощая меня в бездну.
— Нет! — закрыла я уши руками. — Нет, не может быть! Неправда. Зачем вы меня обманываете? — заплакала я, не в силах больше слышать острые слова, приносящие боль. — Это ошибка. Всё сон, я сейчас проснусь, и тогда... Вы забудете, что говорили! — я сильно зажмурилась, чтобы не видеть его лица и приближающуюся ко мне фигуру. — Раз. Два. Три...
— Тебя похитили, когда тебе не было и двух лет, — решительно сказал Димитрий, перебив меня. А я продолжала считать, не желая его слушать, перебивая его слова монотонным счетом. — Твоя мама... она умерла, защищая тебя. А я потерял в тот день самых дорогих мне людей! Ее и... тебя, Кара...
Я не желаю знать. Я уже привыкла к одиночеству, я смирилась с тем, что всегда одна! Зачем сейчас всё это? И так подло, так жестоко! Зачем? Я же никакая ему не дочь, зачем он обманывает меня?! Вселяет в меня несуществующую надежду! Я — дочь аристократа? Дочь господина и повелителя Второй параллели?!
— Нет, нет! — закричала я срывающимся голосом. — Не нужно, нет!.. Зачем вы всё это говорите мне? Зачем!
— Я искал тебя все эти годы, долгие двадцать три года я сходил с ума от неизвестности и тоски. Я верил, я искал тебя, но безрезультатно, — продолжал Димитрий наступать на меня словами, постепенно подойдя ко мне вплотную. — Теперь понятно, почему... — услышав рядом с собой его теплый голос, распахнула глаза, когда его руки, коснувшись моих прижатых к ушам ладоней, отвели те в сторону. — Тебя тайно вывезли за грань. Совершили преступление!.. — добавил он, глядя в мои испуганные глаза. — Тебя отняли у меня, моя девочка, — проговорил он, нежно поглаживая мои щеки. — Насильно увезли от меня, попытались разорвать нашу с тобой ниточку, — голос его стал прерывистым и хриплым. — Но им не удалось сделать это. Ты все равно вернулась ко мне, малышка, — прошептал он, поглаживая мои плечи и не отпуская взгляда из тисков своих глаз. — Ты вернулась ко мне. Навсегда, ведь правда, моя девочка? Ты не уйдешь больше, я не отпущу. Я не переживу, если потеряю тебя еще раз, — добавил он с горечью, которая была слышна среди полутонов.
Я смотрела в его лицо, не в силах оторвать взгляд. Знакомый нос, подбородок, складочка между бровей, его глаза — глаза из моих снов-воспоминаний, губы. И его голос!.. Теплый, как пламя, и сладкий, как мед. Его руки, ладони, касающиеся моих плеч,
— Но почему? — прошептала я, не сдержав потока слез. — Почему?.. Я не понимаю!..
Он понял мой вопрос, хотя я и сама не понимала, о чем спрашиваю. Почему, зачем, за что, кто?.. Все чувства смешались в одно, взорвавшееся во мне электрическим зарядом.
— Я не знаю, дорогая, — проговорил Димитрий, настойчиво, но легко прижимая меня к себе. — Я не могу ответить на этот вопрос, — я доверчиво прижалась к нему, ощущая себя... защищенной. А он продолжал: — У меня нет врагов... По крайней мере, я так раньше думал. До того, как кто-то расправился с Миленой, и ты исчезла!
— Миленой? — прошептала я, запнувшись. — Это... это... — я боялась произнести это слово.
— Твоей мамой, — мягко проговорил мужчина, убирая волосы с моих щек.
Я вздрогнула, услышав подтверждение своих мыслей.
— Ее так звали? — я не смогла сдержать слез, они коснулись моего языка. — Очень красивое имя...
— Она была королевой, — сипло проговорил Димитрий. — По крайней мере, для меня. Мы назвали тебя Каролиной, — сказал он, погладив мою щеку. — Дочь Королевы. Ты... совсем ничего не помнишь? — с сожалением спросил он.
— Я... помню кое-что. Но не много... совсем чуть-чуть, — призналась я, не глядя ему в глаза, боясь поднять на него взгляд, боясь разочароваться и мечтая, чтобы этот волшебный сон не заканчивался. — Иногда слышу женский голос... — выговорила дрожащими губами. — Он зовет меня, напевает колыбельную...
— Милена пела тебе каждый день... — прошептал Димитрий, всё крепче и отчаяннее прижимая меня к себе.
— И во сне она называла меня... Каролиной... — выдавила я и, сильно зажмурившись, подалась навстречу мужским объятьям. Таким теплым, таким родным... Своим, любимым. К нему!
Это было единение и воссоединение. Я чувствовала это истерзанным и закаленным сердцем.
— Мы узнаем, кто сделал это с ней? — прошептала я, слизнув слезы губами. — И со мной? Узнаем? — осторожно отстранившись, я заглянула ему в глаза. — Пожалуйста.
— Конечно, моя девочка, — он вновь привлек меня к себе, будто боялся отпускать от себя слишком далеко, обнял, поглаживая по голове. — Конечно, милая. Я нашел тебя. Боже, я действительно нашел тебя! Я уже и не мечтал... не надеялся!.. Но я ждал. Я всегда ждал тебя, моя крошка! Моя Каролина... Моя дочь, моя хорошая! Я теперь никогда не отпущу тебя, и никому не позволю тебя обидеть, слышишь? Никогда...
Я закрыла глаза, вдохнув приятный знакомый аромат... из детства. Родной, любимый аромат, который исходит только от отца. Он особенный, он неповторимый. Он не обманет.
И только теперь я поняла, почему мне было так спокойно, когда я попала сюда.
Я, наконец, была дома.
31 глава
Правда скрывается во лжи
Всё тайное рано или поздно становится явным. Слишком незыблемое правило, чтобы пытаться обмануть его. Ведь, сколько не скрывай истину за маской лжи и притворства, желания утаить правду, она все равно просочится и окатит тебя своим презрением. Последствия всегда будут. Ведь именно потому, что мы боимся последствий, мы правду и скрываем.
Но Ищейка не боялся последствий. Не для себя, точно. И за себя он не боялся. Никогда. Его причины были более банальны. Хотя для него лично, наверное, настолько неожиданны, что поверить им удавалось с трудом. Он старался ни к чему не привязываться. Потому что привязанность делала человека слабым, а слабым ему быть было непозволительно. И худшей из привязанностей была привязанность к людям. Они лживы, порой нелогичны, непостоянны и им нельзя верить до конца. За все годы своего существования в звании Ищейки, он никогда не привязывался к людям. Раньше было, да. И это было его ошибкой. Единственной, но роковой. Стоящей ему очень многого. Сейчас он на своей ошибке выучился. Но, кажется, не совсем хорошо, потому что... вновь привязался. К той, на которой стоял запрет. К рабыне, к любимице Князя.
Почему именно к ней, он так и не смог понять. Наверное, что-то в нашей жизни все же не поддается рациональному объяснению, а просто происходит и всё. И он просто привязался к ней. Хотя... это было больше, чем привязанность. И это... пугало. Ему бы избавиться от столь противоречивых эмоций, а вместо этого он лишь сильнее загонял себя в угол.
Он предал своего Князя. И сделал это вполне умышленно. Он не загадывал и не планировал, но этого и не потребовалось. Всё решили за него. А он... он просто согласился с этим решением. Молча, не проронив ни слова.
Всё было слишком просто. И слишком сложно одновременно. Скрывать истину и дальше. Но очень скоро всё изменилось. В тот миг, когда ситуация вышла из-под контроля. Когда совершилось преступление против невинной. Когда была утаена вся правда произошедшего. Когда она покинула этот дом. И когда он стал другим.
Ищейка понял, что не в силах больше скрывать правду. Не потому, что ему было трудно делать это. Совсем наоборот, очень даже легко. Молчание всегда ему легко давалось. Но он прекрасно видел, что происходит с ним. И это было столь же необычно, как и ужасно по своей сути. Никто никогда не подумал бы, что обычная рабыня может совершить невозможное, — заставить бесчувственного зверя почувствовать всю силу своих к ней чувств. Неожиданно и нелогично, но истинно.
Ищейка знал Штефана Кэйвано очень долгое время. Наверное, он уже и сам забыл, когда всё началось, в памяти засели неприятные и нудные воспоминания тех дней, в которые он не желал возвращаться. Это было еще до того, как он стал Ищейкой, изменив самому себе. И до того, как проклял самого себя — того прежнего себя, к которому уже не было возврата. До того, как он решил променять благополучие и предательство на рабство и, как ни парадоксально, собственную независимость. Надев на себя рабские кабалы, он превратился в свободного человека. Свободного от обязательств, которые на него накладывали, в первую очередь. Свободного от предательства и измены, на которую не был способен.
Он ушел. И вмиг превратился из всего в ничто. Из господина в изгоя. Вечного странника, ищущего несуществующий приют. Всегда один, — одиночка по крови и отшельник по жизни. Сам выбравший свой путь от богатства к бедности. Кристофер де Ривьер. Когда-то его звали именно так. А сейчас... не звали уже никак. У него было множество имен, но в доме Князя Кэйвано было известно лишь одно — Максимус. Ищейка, изгой, преступник и отступник, отшельник и... раб. Имевший когда-то намного больше, чем кандалы на своих запястьях.
Сколько себя помнил, Максимус всегда имел цель. Всё в его жизни имело цель. И то, что он совершил... а точнее, чего он совершать не пожелать, тоже имело свою цель. Избавить ее от страданий. Почему-то ему захотелось сделать это. И он впервые в тот миг пожалел, что не имеет того, что у него когда-то было. Того, от чего он собственноручно отказался, потому что, по сути, не имел на то права. Ее ничто не смогло бы спасти. Штефан Кэйвано не отдавал своего. И ему оставалось бы лишь наблюдать за ее мучениями. Изо дня в день, из года в год. А она желала свободы! Она жаждала ее, она дышала грезами о ней. Но именно этого воздуха ей было не получить. Он обрадовался, когда она убежала. Анатоль отважился на то, чего он никогда не смог бы преподнести ей в дар. Он был в бешенстве, когда ее обнаружил, истерзанную, раненую беглянку. Но еще больше взволновался, что Князь увидит его интерес к своей рабыне. И Князь увидел. Он всё понял по одному лишь полувзгляду, которым Ищейка снабдил Кароллу. И Максимусу пришлось еще раз напомнить себе, кто он есть. Безвольный раб и исполнитель чужой воли, — ни больше, ни меньше. Ему когда-то этого было достаточно. А сейчас было слишком мало. Из-за нее.
И он отважился на невозможное, на немыслимое, — он предал своего Князя, поправ его доверие. Он изменил ему и себе.
Но кто мог подумать, что дело обернется именно так? Кто знал или мог подумать, что Штефан Кэйвано перестанет довольствовать холодным расчетом и включит чувство? Кто мог представить, что Князь Четвертого клана не просто привяжется к своей рабыне, настолько, что почти обезумеет от ревности, но даже больше того — что он... полюбит? Верилось с трудом, но факты говорили сами за себя. А Ищейка привык верить фактам, даже если рассудок уверял его в обратном.
Любовь — не привязанность и не просто чувство. Это гораздо больше, чем чувство. Это твоя кровь. Это воздух, которым ты дышишь. Это твой надорванный крик и глухой всхлип. Это — часть тебя. Это — весь ты. В этом — ты живешь. Любовь это союз двух любящих сердец. Она сильнее всего. Но даже она может быть сломленной предательством и завистью кого-то третьего.
Этим третьим Максимус и оказался. В тот миг, когда услышал разговор Софии Бодлер в Лондоне. Она тогда очень нервно с кем-то разговаривала по телефону, и, учитывая события последующих дней, Ищейка без труда сделал вывод — с кем именно. А он... не рассказал об услышанном разговоре Штефану. Он просто промолчал. Он скрыл правду. Он позволил свершиться несправедливости. Он мог бы заявить, что всё знает, рассказать Штефану правду, защитить Кароллу, когда Кэйвано приказал отвести ее в зал пыток. Но он не сделал этого. Почему? Не думал, что дело зайдет так далеко?.. А думал ли он в тот миг вообще?!
Мысли вертелись в его голове со скоростью, на которую он и не рассчитывал, а они всё кружили, надоедливо врываясь в мозг. В памяти всплывали ощущения тех минут, когда он услышал тот роковой разговор. О чем говорила София? С кем? Что она задумала? Всё это отчего-то стало не столь важным, уступая место единственному желанию, завладевшему им, — спасти ее от него. И он действительно считал, что поступает верно. Ему казалось, что он избавляет ее от тирана. Он полагал, что если Кэйвано откажется от нее, а это непременно должно было произойти, она получит то, о чем мечтала. Свободу. Конечно, наказания было не избежать, но чтобы добиться чего-то, всегда приходится идти против ветра. Ему ли не знать этого?
Но он просчитался. Глубоко и безнадежно ошибся. Он совершил главную ошибку боя. Недооценил противника. Он даже в расчет не взял, что Штефан Кэйвано... может что-то чувствовать к ней. И это стоило ему совести, которой у него почти не осталось. Того клочка черной души, что еще теплилась в давно безжизненном теле, обезображенном рубцами и шрамами прошедших лет.
