— Тссс...
Стало совсем холодно, я заворочалась, подбирая босые ноги. Ни с того ни с сего накатило тошнотворное головокружение, в горле едко всплеснулась желчь, а жгучее излучение ладони и тела Мораг сделалось совершенно непереносимым.
— Пусти...
— Что?
Я отшатнулась в сторону и завалилась на бок, вдохнув горькую пыль. Щеку царапнул камень. Невидимая рука схватила меня за одежду, я лягнула пустоту. Перекатилась, спиной и затылком стукнувшись о край каменного постамента.
Удар породил странное эхо, которому послушно откликнулось тело — многоголосый лиственный шум, мгновенно и до отказа заполнивший бедную мою голову, мокрым ознобом продравший спину, разлившийся тошным холодом в животе. Шелест взлетел стремительной чередой догоняющих друг друга всплесков, взлетел и расцвел — пеной криков и грохота, трелями голосов, всполохами смеха, лязганьем ножниц, перерезающих нити.
Заложило уши. Кровь грохотала в висках, давила в переносице. Я схватилась за лоб — голова сейчас просто лопнет...
— Кто звал меня? — прошептал воздух с сиплым, обрывающим душу придыханием.
Эльго произнес какую-то фразу, я не поняла ни слова.
Рядом зашевелилось что-то большое.
— Отец? — движение тьмы. Кажется, Мораг поднялась на ноги.
— Кто говорит со мной?
— Я, отец. Я, Мораг Моран.
Пауза.
Что-то липкое, быстро остывающее текло у меня по верхней губе. Я попыталась утереться, но рука запуталась в тряпках и волосах и не нашла лица.
— Ты не Моран. — бесстрастно отозвалась тьма.
— Отец...
— Я не отец тебе.
Еще одна пауза.
Я сплюнула остывшую дрянь со вкусом меди. В мутной тьме юлой кружились красно-зеленые кольца. Как в малом гроте. Так же гадко. Только еще и тошнит.
— С кем я говорю? Ты — Леогерт Морао Моран? — голос принцессы дрогнул.
— Когда-то. Я носил это имя.
Рука моя упала на шершавое и гладкое, как камень, но не такое холодное. Пальцы скользнули по шнуровке — принцессин сапог. Если Мораг шагнет вперед — она наступит на меня.
— Тогда ответь мне... кто я?
— Спроси у своей матери.
— Где моя мать?
Опять долгая пауза. Я собрала свои руки-ноги и кое-как отползла подальше. Кровь из носа текла и текла, мерзко марая щеки.
— Не знаю, — беззвучно ответил ранящий словно льдинка голос, — Но среди мертвых ее нет.
Ветхой тряпицей, пригоршней прелой соломы рассыпался во мраке кашель — или смех. Но не призрака, откликнувшегося из могилы — это смеялась Мораг.
— Мой брат... или не брат. Нарваро Найгерт Моран. Твой сын.
— Нарваро Найгерт — не мой сын.
Мораг ахнула где-то у меня над головой.
— Бастард? — быстрые шаги в темноте, глухой удар — Мораг на что-то налетела. — Наш король — бастард? Да? Отвечай!
Что-то холодное ткнулось мне в лицо, мягкий собачий язык проехался по измаранным щекам. Я попыталась ухватить пса за шею, но он пропал, растворился у меня под руками.
— Отвечай, Леогерт Морао, не отец, так отчим! Отвечай! — кричала срывающимся голосом принцесса. Что-то упало с железным грохотом.
Вспыхнул свет.
Я зажмурилась, стиснула ладонями лицо. Ох, Высокое Небо, как же холодно!
Сквозь раздвинутые пальцы тихонько позвала:
— Эльго?
Никакого ответа. Только "клац-клац-клац" какой-то дурацкий слышится. Мой собственный "клац-клац-клац". Зубы, зараза, клацают.
— Эльви?
Села, моргая. Слабый дрожащий свет от фонаря мучил глаза. Руки и одежда испятнаны кровью, из носа продолжает течь. Я с силой втянула воздух, проглотила липкий комок кровяного студня. Голова болит, черт. Магия, пропасть.
Довызывались, холера.
Встала, цепляясь за край вскрытого саркофага. Глаза слезились.
Хриплый клокочущий звук, словно ветер хлопает незадвинутой вьюшкой.
Мораг?
Она стояла на коленях, обнимая каменный короб отцовской могилы, прижимаясь к нему лицом. Она рыдала — неумело и бесстыдно, будто сердце у нее разрывалось.
Скорее всего, так оно и было.
( ... Каланда, наконец, придержала своего жеребца. Они со Стелом Дирингом ждали меня на вершине, под деревьями, и ветер с озера полоскал их яркие плащи. Мой мерин вскарабкался по крутой тропинке, умудрившись не уронить меня со скользкого дамского седла. Принцесса необидно посмеивалась, а телохранитель был мрачен. Я ему категорически не нравилась, но он держал свое мнение при себе. И правильно делал.
Каланда тронула своего гнедого одним едва уловимым движением корпуса.
— Араньика. Ты имеешь необходимость сидеть прямо. Спина прямая, комо уна эхпада...
Легкое похлопывание между лопаток. Я поспешно выпрямилась. Спину ломило с непривычки. После скачки меня еще немного трясло, но гордиться было чем: я проехала весь маршрут галопом и свалилась с лошади только один раз, да и то очень удачно — в кусты. Собственно, именно предполагая мои падения, Каланда вырядила меня в зеленое платье.
На высоком берегу сиял малиновый шатер. Вокруг суетились слуги, а чуть дальше, под соснами, дожидалась мою госпожу группа пестро разодетых верховых. Собак держали на сворках, смолистый утренний воздух тек нетерпением и азартом.
От группы отделился всадник на высоком вороном красавце — широкоплечий статный мужчина в винно-красной фестончатой котте, в алом плаще с золотистой подкладкой. Длинные, не по возрасту густые волосы, черные, с несколькими ярко-белыми прядями, падали на плащ. Он улыбался, подъезжая к нам.
Я старалась на него не пялиться, но не могла отвести глаз. Его словно окутывало светлое облако, ясно и внятно приподнимая надо всеми. Он улыбался, глядя на Каланду, но улыбки этой хватало на всех — на пеструю свиту у него за спиной, на собак и слуг, на мрачного Стела, даже на меня.
Каланда двинулась ему навстречу.
Король Леогерт взял руку своей невесты, поднес к губам. Он сказал что-то, она засмеялась и покачала головой. Показала на озеро, по которому ветерок гонял слепящую солнечную рябь. Еще раз поцеловав ее затянутую в перчатку руку, король развернул коня и поскакал к свите. Вернее, мимо свиты, под сосны, в лес. Свита встрепенулась стаей цветастых птиц — и повлеклась за хозяином.
Каланда ловко спрыгнула, мелькнув шитыми шелком сапожками-чулками. Я сползла с седла в руки подошедшему слуге. Подол зацепился за луку и платье задралось — выпутывая меня, слуга отвернулся, стараясь спрятать ухмылку. Это ему плохо удавалось. В одиночестве я посмеялась сама над собой — слуги и Стел молчали, а Каланда побежала к шатру, из которого выглянула госпожа Райнара.
— Мы идти... идем в озеро купать! — крикнула Каланда и закружилась на одной ноге как заправская танцовщица. Кудри ее взвились блистающей иссиня-черной тучей, хвоинки и веточки в них засверкали не хуже драгоценностей.
— Не "купать", а "купаться", сладкая моя, — поправила Ама Райна, — Это возвратный глагол, запомни, пожалуйста.
— Купаться, да, да, да!
— Вамох а ваньяр, — сказала я.
— Не "ваньяр", а "ваньярсе", — Ама Райна погрозила мне пальцем, — Возвратный глагол!
Упавшее в озеро дерево — свидетель нашей с Каландой первой встречи — теперь лишилось нескольких сучьев, а ствол поддерживал гладкий деревянный настил, полого спускающийся в воду до самого дна. Ил и тину засыпали розовым песком, привезенным с карьеров аж от самой Снежной Вешки. Вкопанные в дно шесты с растянутыми полотнищами огораживали часть озера — на всякий случай, чтобы ничьи любопытные глаза не подглядывали за купающимися девицами. На самом берегу, среди ив и ракиты, белел полотняный навес. Служанки расстелили под ним циновки, поверх циновок — шелковый ковер, расставили подносы с печеньем и фруктами. Ама Райна властным жестом отослала их. Стел Диринг остался в одиночестве за кустами — стеречь нас и скучать.
Ама Райна налила нам с Каландой вина — слишком сладкого и густого, чтобы утолить жажду. Она малость зазевалась, разрезая яблоко — Каланда в два глотка опростала чашку и, чтобы не мелочиться, присосалась прямо к кувшину. Я облизывалась рядом, ожидая своей очереди, но госпожа Райнара нас застукала.
— Нена тонта, что ты делаешь! Крепкое вино, ты же в воду полезешь, глупая. Отдай сейчас же!
Принцесса отскочила, унося кувшин и смеясь. Ама Райна резко вытянула руку в ее сторону — и Каланда вдруг споткнулась на ровном месте. Серебряный кувшин покатился к воде, подскакивая, слепя глаза летящим по ободку солнечным бликом, пятная настил темной кровавой струей. Плюхнулся в воду, превратился в рыбу и уплыл.
Я с восторгом глянула на Райнару — она еще никогда не баловала нас подобными фокусами. Райнара хмурилась. Кожа ее светилась в тени зеленоватым золотом, а высокая прическа была как башня мрака. Половинка яблока на ее ладони напоминала лютню — только очень маленькую.
— Ама Райна, ты будешь купаться? — спросила я.
— Нет. Я буду охранять вас.
— Зачем? Нас охраняет Стел.
Она бросила яблоко на землю и ушла в тень. Половинка яблока осталась лежать в мелкой траве. Она уже не была похожа на лютню. Теперь это было обескровленное сердце с парой маленьких черных глазок.
— Будешь так на меня смотреть, я тебя съем, — пообещала я и толкнула его носком сапожка, переворачивая лицом вниз.
Затылок его, красный и гладкий, тоже мне не понравился, поэтому я начала раздеваться и бросать одежду прямо на него. Но он, словно раскаленный уголь, упорно просвечивал сквозь слои ткани, сквозь тонкое зеленое сукно, сквозь полотно нижней рубахи, даже сквозь голенище сапожка. Надо его закопать, подумала я и огляделась в поисках лопаты.
Кругом колыхался золотой туман, и белый как кость настил плавно скатывался в него и таял, словно мост в облаках. Медленно, блаженно тек воздух, вливая в грудь горько-сладкий миндальный привкус. В самом зените небо лиловело сквозь золото, вокруг шатром стояла светлая опалово-розовая мгла.
Я увидела Каланду — она замерла по пояс в облаках, спиной ко мне. Темное пятно, тонкий силуэт, нарисованный сепией на старом пергаменте, размытый медовым сиянием, ломкие, закинутые за голову руки, волосы плывут бархатным дымом, струйкой туши, расплывающейся в воде.
— Каланда, — сказала я. — У тебя хвост, Каланда. Как у русалки.
Опустилась на белую покатую поверхность, прямо на размазанную по гладкой кости винную кровь. Вытянула голые ноги. Невесомая жемчужная пена прихлынула, окутала колени. Кожа не ощутила прохлады — только легчайшее движение воздуха. Дыхание заката. Золотой бриз.
Нет, не русалка — ламия. Вот ты кто, Каланда. Ламия, нагайна, бронзовая змея.
Взгляд через плечо, потом она медленно поворачивается, тяжелые волосы плащом расстилаются в воздухе, и с них слетают золотые брызги, жемчуг, янтарь и звезды. Чеканный профиль, ночной нимб окутывает голову, шея блистает лунной тропой, дымное сияние облекает плечи и узкие змеиные бедра — ламия.
Воздух дышит твоим приближением, ламия, ртутным запахом молний, сухой грозой, крапивной искрой, жалящей кожу. Шелест чешуи, течет шелковый ворох лент, на мои колени опускается пара золотых рук. Кудри оплели грудь ядовитым плющом, вздрагивают тяжелыми акантовыми листьями, медленно, сонно наплывает твое лицо, скрытое тенью, вытравленная жженым сахаром улыбка, медные губы доверчиво протянуты и приоткрыты, показывают мне раздвоенный язычок в своей глубине, словно детскую тайну в ладошках. Темный янтарь глаз рассечен щелью зрачка — ламия.
— Ты ледяная дева, и ты таешь, — шепчет ламия. — Смотри.
Кожа моя плавится под ее руками, талые струйки собираются озерцом в треугольнике лона. С волос моих каплет. Ладонь лежит в багряном мазке виноградной крови, на глазах светлеющем до оттенка розового кварца — я вижу прозрачную плоть и голубую влагу в жилах, ищущую выход, будто ручей под снегом. У меня немного времени, ламия. Совсем немного.
Для тебя.
— Для меня, — шепчет ламия.
Сильно пахнет вином, во рту едкий мускатный вкус. Бронзовая змея расталкивает мои колени, заползает на грудь, ее голова и плечи черны на фоне неба. Смотреть на нее больно, отвожу глаза. Моя рука как ненужная отброшена в сторону, перевернута слабой белой стороной вверх.
В ладони лежит обескровленное сердце
Но я-то знаю, что на самом деле это не сердце. Это всего-навсего половинка яблока. )
— Ах, ты бродяжка голопятый! Разлегся тут! К заутрене звонят, а он тут сопит в две дырки. Ишь, нашел себе ночлежку! Шевелись, давай.
Меня толкнули в бок, и я открыла глаза.
Вокруг расплывалось теплое золотое сияние, а с ажурных балок над головой свисали черные цепи. Большая кованая люстра была спущена в проход между скамьями, и двое служек ходили вокруг нее, зажигая свечи. Пахло ладаном, воском, ароматическим маслом.
Рядом стоял старенький священник и легонько тыкал мне в бок своим посохом. В проходе топтался еще один служка с каким-то свертком под мышкой.
— Разлегся, ишь! — беззлобно ворчал священник, — Давай, давай, подымайся. Это храм Божий, а не кабак. Как ты сюда пробрался?
— Простите, святой отец, — я поспешно слезла со скамьи, — Меня принцесса пустила, ночью. Дождь шел, а она...
— Принцесса, ишь! — но было понятно, что священник уже смягчился. — Я ей для того ключ давал, чтобы она всяких попрошаек в храм пускала? В кои-то веки службу отстояла, родителям поклониться пришла, и то полный храм оборванцев напустила...
— Да я один, святой отец.
— Ты помалкивай, голопятый. На паперти тебе место, туда и иди. Ты не вор случаем?
— Ой, нет, святой отец! Вот как Бог свят, провалиться мне в пекло на веки вечные...
— Ну, смотри у меня! Иди подобру-поздорову и больше не греши. Мейт, поторопимся, мне еще облачиться надо...
Сбоку крикнули "Тяни!" и огромная люстра поползла вверх.
— Святой отец, один вопрос! — крикнула я ему в спину. — Принцесса ушла уже?
— Ушла, ушла, тебя не дождалась, — проворчал священник. — Мейт, ну-ка загляни под покров, там ли ключ от крипты?
А в крипте такой разгром... И как я тут, наверху, оказалась? Принцесса вытащила или грим с Эльви? Вероятнее второе, принцессе сегодня ночью не до меня было.
— Здесь, святой отец!
— Давай его сюда.
Священник и мальчик свернули в боковой неф и пропали из виду.
Я поглубже нахлобучила шляпу. Поплелась к выходу.
У самых дверей юноша-служитель в черных одеждах наливал воду в широкую серебряную чашу, стоящую на мраморной тумбе. Он покосился в пустой проход между скамьями и сказал негромко:
— Принцессу в порту ищи. Ночью она там была.
— Откуда ты знаешь? — удивилась я.
Он фыркнул:
— Да там горело что-то под утро. Бордель, говорят... прости Господи.
Глава 25.
Кадор Седой
Дым и гарь стлались по улицам вместе с утренним туманом. Смешивались с запахом тины, мокрой земли, взбаламученной дождем реки, солоноватым ветром с моря. Тут же присутствовали знакомые ароматы порта — смола, деготь, порченая рыба, пронзительно-сладкая нотка заморских благовоний. Наверное, где-то поблизости разбился кувшин с розовым маслом. В сером небе, так и не очистившемся от туч, галдели чайки.
Раньше я всегда обходила порт стороной — в здешних лабиринтах запросто можно заблудиться. Но сейчас, поспешно доверившись нюху, вместо того чтобы по-людски спросить дорогу, я заплутала между складами и высоченными курганами крытых просмоленной парусиной ящиков.
