Завели литератора. Алексей Иванович за эти дни заметно прибавил в возрасте. Под ногтями нервных пальцев серели ободки от цементного раствора, пальто в брызгах извести. И густо пропах мертвецкой.
— По сути дела говорить нам уже не о чем, — с печалью признала Катрин. — Исключительно по традиции несколько слов на прощание. Должна признаться, знакомство с вами — одно из самых больших огорчений в данном следственном деле. Всегда ценила ваш литературный талант, и вдруг...
— Если неофициально желаете высказаться, так к чему бубнить тоном заезжей жандармской вдовы? — злобно и язвительно поинтересовался бывший литератор. — Уж пожалуйте откровенно. В свойственной, хамски-революционной манере.
— Извольте. Не поверила я. Искали мы шалых стрелков из-за угла, вроде и улики имелись, а я насчет вас и мыслишки не допустила. Дура, чего говорить. Слепо не могла представить вас с пулеметом в руках. Ладно, пусть мальчишки отчаянные или пролетариат, жизнью замордованный. Бытие определяет, шоры на глазах людей. А вы? Тонко-чувствующий, ироничный, глубокий человек. И откуда такая бездонная ненависть? Вот сидите передо мной, весь такой гордый, непреклонный, с намозоленным на спусковом крючке пальцем. Черт знает, что такое и как это понимать. Воистину жутка наша классическая русская интеллигенция в этой слепой жажде чужой и своей крови. Откуда такая самозабвенная склонность к душегубству и суициду во имя самых светлых радостно-ситцевых целей? Просто счастье, что преимущественно вы криворукие и беспулеметные. Ну, полагаю, мои убогие мыслишки вас не особо интересуют.
— Меня интересует, что со мной будет.
— Да ничего с вами не будет. Что с вами сделать-то можно? Вон, коллеги ваши по пулеметному делу отправятся искупать вину ударным трудом. Добровольно, пусть и немного принудительно. Будут строить ерапланы и всякое иное, быстро летающее. А у вас иной талант. Наверное, много больший, уникальный, но абсолютно не организуемый здравым смыслом. Не ставить же за спинкой вашего писательского кресла контролера с наганом? Сущая ерунда выйдет...
Катрин сказала еще кое-что и оборвала сама себя:
...— Так что, ступайте-ка домой. Перекусите ветчиной, поразмыслите. А потом в деревню, в глушь, в парижи, праги, аль берлины. Напишете что-то от души. Какие-нибудь 'Окаянные дни' или 'Покаянные ночи'. Прощайте, Алексей Иванович.
— Дрянь вы. Изощренная. Умеете унизить. Дрянь, дрянь в начищенных сапогах! Прощайте!
Бывший литератор вышел, чуть не задев теменем косяк — такая уж спина прямая и несгибаемая. Попытался хлопнуть дверью — но новая, еще даже некрашеная дверь успела разбухнуть и бабахать отказалась. Сыро в революционном Петрограде.
Катрин вышла и попросила у доктора папироску.
— Гордыня большого таланта, — анатом кивнул в сторону входной двери. — Не поверите, молчал академик эти дни как обычный наш клиент. А с вами разговорился. Даже раскричался.
— Мы с ним еще до вашего нервного морга были знакомы. Хотя и шапочно, — Катрин с сомнением глянула на совершенно безвкусную папиросу. — В общем, это печальная история. Слушайте, а вы сегодня здесь? На дежурстве?
— Сегодня и ежедневно. За квартиру полгода нечем платить, перебрался на житие в кабинет. Здесь как-то веселее, да и время экономится. Выхожу только побриться и за газетами. Нет, помнится, недели две тому в синематограф ходил. 'Клеопатру'[5] смотрел — весьма душещипательная фильма. Особенно эпизод, когда она со змеей смотрят в зеркало. Слушайте, а давайте я вас в 'Пикадилли'[6] приглашу?
— Благодарю, но, увы, дел многовато. Но вполне возможно, я к вам еще загляну. Как раз обсудим одну душещипательную тему...
Во дворе 'лорин' ждал под парами.
— И этого отпустили? Который сочинитель? — возмутился Колька. — Он вышел, чуть лошадь не сшиб. Вне себя от ярости. Сейчас найдет какой пулемет, да ка-а-к...
— Вряд ли. Пулеметы у группы изъяты и пересчитаны. И возможности выхода на главарей-кураторов у гражданина литератора больше не имеется. Так что, ухватит револьвер или винтарь. Это если возникнет большое желание к столь категорическому поступку. Особой уверенности, что нужно его отпускать у нас нет, но что прикажешь с ним делать? Бесконечно держать на подсобных работах известного писателя — бессмысленно. В тюрьму засунуть — заработает ореол романтического мученика. А расстрелять... Нет юридической возможности, да и вреда от подобного решения опять же будет больше, чем пользы. Его горячечное воззвание с призывом 'к оружию!' в газетах пропечатали с полным восторгом — получится, что мстят злобные большевики великому писателю.
— Тоже верно. Однако, не в себе он, — вздохнул Колька.
— Что тут поделаешь, тут мы бессильны. Кстати, на вот — разрешение и ствол. Надеюсь, понимаешь, что не для баловства?
— Еще бы! — пилот ухватил новенькую скрипучую кобуру с 'браунингом' и ордер на оружие. — Исключительно для самообороны. В нынешние дни всякие сомнительные личности взяли привычку заглядываться на хорошие авто. Мало ли...
— В случае осложнений, ты сомнительных личностей лучше дави колесами, — посоветовала шпионка. — Оно у тебя надежнее выйдет.
Домчались до Смольного. Колька остался цеплять на ремень оружие в шикарной оранжевой кобуре (тесновата, но мальчишке не для ковбойских упражнений), а Катрин пошла в отдел. Оказалось заперто, на часах стоял 'попутчик' с автоматом.
— Секретное совещание, — шепотом сообщил он, и условно постучал в дверь.
Узкий круг допущенных лиц планировал операцию по ликвидации.
— Придется вот здесь устраивать, — завотделом вела ногтем (безупречным, словно только что от маникюрщицы) по схематичному плану города. — Хотелось бы поторжественнее, где-нибудь на фоне классической архитектуры, но подходящий митинг только здесь. Опять же женская тюряга рядом. Что символизирует!
— Промзона. Есть свои плюсы, — согласился Гру, сонно клюя носом.
— Вы бы хоть для такого случая на приличную карту перешли, — не выдержала Катрин. — Сколько можно периодику мусолить.
— Так привычнее, Екатерина Олеговна, — пояснил мальчишка. — А по большому плану города мы операцию потом перепроверим.
— Угу, — подтвердил прапорщик Москаленко с довольно противоестественной ностальгией глядя на оригинальный план столицы, по которому традиционно планировал операции Общий орготдел. — Общие решения так гораздо душевнее принимаются. Хотя и странно, конечно.
Боец Василий кивал — ему условно-примитивная схема и картинки тоже были близки.
Большую часть операций военно-политический мозг Общего орготдела разрабатывал по схемам революционных событий, отображенным на страницах журнала 'Пионер' ?11 за 1969 год. Хорошие там были картинки, наглядные. Да и статья Митяева[7] очень доходчивая. Но заниматься серьезными делами, ориентируясь вот на это.... Самокритичный Москаленко абсолютно прав. Чрезвычайно странно.
— Ладно, решение принято. Пока есть время, готовим техническую часть, — решительно поднялась со стула оборотень.
Мрачная как туча товарищ Островитянская снаряжалась в последний путь. Гру и прапорщик Москаленко возились с лейкопластырем, наклеивая хитроумные приспособления. О подобных устройствах имел некоторое представление только мальчишка, приходилось прислушиваться к его лаконичным рекомендациям.
— А если пулька справа, а падать мне наоборот? — нервничала оборотень.
— Для этого несколько сквибов[8] и ставим, — пояснил спец по спецтехнике. — Определяете отметку от пули — активируете — падаете. Если все пройдет оперативненько, свидетели не сообразят.
— 'Оперативненько'. Поучи еще, фруктоед несчастный, — ворчала завотделом. — Рухну-то я качественно, не сомневайтесь. Но сколько можно на меня лепить?! Вот и жакетку жалко — привычная, ее бы еще носить и носить. Да, и еще...
Оборотень молча, но очень значительно посмотрела на Василия.
— Буду предельно внимателен и осторожен, — заверил снайпер.
— Будь, — согласилась Лоуд. — Пулька, она, как известно, дура. Но на тебя я крепко надеюсь. Меня из винтовки еще не убивали, а первый раз, он очень волнительный.
Кабинет начал наполняться: немногочисленные, оказавшиеся свободными бойцы-'попутчики', влившиеся в отдел красногвардейцы, высвистанный из Зимнего комиссар Дугов и даже работники местной столовой. Последним прибыл недоумевающий штабс-капитан Лисицын.
— Все, больше ждать некогда, — Островитянская встала у своего стола, поправила немногочисленные оставшиеся в вазе пунцовые розы. — Товарищи, я решилась краткосрочно оторвать вас от дел, дабы попрощаться. Уезжать по-английски как-то не по-людски. Да и вообще недолюбливаю я этих англичан. В общем, мы отбываем, когда вернемся, неочевидно. Да и мало ли... время нынче решительное и бесповоротное.
— Да куда же вы, товарищ Люда?! — ахнула тетенька из столовой ЦИКа. — Как мы без вас?!
— Придется вам поднапрячься, — улыбнулась завотделом. — Обстановка требует нашего незамедлительного выезда в Москву. Ситуация там тревожная, сами знаете. Провокаторов в Москве уйма, а сознательности недостаток. Нужно предотвратить непоправимое. Так что сейчас я на митинг — обещала на 'Арсенале' выступить, потом на вокзал и первым же паровозом в так называемую Первопрестольную. Разрешите пожелать всем вам твердости, терпения и бодрости духа! Впереди решение сложнейших проблем, преодоление бессчетных неприступных политических Анд и Гималаев на пути строительства нового, небывалого народного государства. Но мы справимся, товарищи! Главное, единство народа и несгибаемость на пути к нашей светлой цели. Помним, что мы строим новый мир, но не хищнически и безумно уничтожаем старый! Всякое будет в нашей жизни, и врагов будет вдосталь. Но 'враг' — это не пожизненное клеймо. Оставим эти крепостнические упоротые ухватки. Работать нужно, превращать людей в единомышленников, в друзей. Вот стоим мы все здесь — недавно еще незнакомые, неделю назад готовые стрелять в друг друга. А ведь делаем сейчас одно общее и нужное дело. Так держать, товарищи! Спасибо всем!
— Вы возвращайтесь поскорее, товарищ Люда, — попросил один из красногвардейцев. — С вами и понятнее и веселее!
— Еще бы со мной было непонятнее, — улыбаясь, Островитянская принялась пожимать руки коллегам и соратникам. — Я ж вас всех люблю, товарищи!
— Именно. Мы вас всех любим, — подтвердила Катрин, прощаясь с моряками-телеграфистами. — И красных, и белых!
— И всех остальных! Особенно, черных и зеленых! — очень искренне и горячо поддержала широко мыслящая завотделом...
— Олег Петрович, Федор, задержитесь, дело есть срочное, — вполголоса предупредила Катрин членов расформированной следственной группы.
Подошла Островитянская.
— Так, вам как проверенным и ответственным гражданам и товарищам особое задание. Со штабом Округа и ВРК согласованно, — Лоуд достала из ящика стола подписанные ордера и командировочные удостоверения. — Срочно следуете в Москву.
— Но кем подписан приказ? — изумился штабс-капитан. — Генерал Полковников подал в отставку, и...
— Вполне понимаю чувства Петра Георгиевича, но, полагаю, ему придется повременить, — строго сказала товарищ Островитянская. — Еще пару дней покомандует. А вы выезжаете немедленно. Федя, ты обеспечишь помощь и поддержку московскому ВРК, вы, Олег Петрович, необходимы для связи с полковником Рябцевым[9]. Кровь из носу — нужно договориться! Иначе не из носа капнет кровушка, а вообще умоемся. По банному, с головы до ног.
— Понял, — кивнул анархист. — Но вы же там будете? У вас убалтывать офицериков куда лучше получается.
— Нам везде не поспеть, — призналась завотделом. — Вы по своей линии поднатужитесь, мы со своей стороны постараемся не подкачать. Да, еще одна тонкость. Это в большей степени к вам, Олег Петрович. По нашим сведениям в Москве появится одна персона. Внезапно! Не то чтобы особо важная и вызывающая беспокойство — пулеметов за спиной этой одинокой персоны уж точно нет. Но надо бы присмотреть за этим человечком. Опыта по охранно-военным мероприятиям там не хватает. Посему человеку рекомендовали вас. Вдруг сработаетесь?
— Польщен, но отчего такая честь и рекомендации? — насторожился штабс-капитан.
— Ваш послужной список, воспитание и выдержка чрезвычайно уместны. И семейное положение, — кратко пояснила Катрин. — Счастливой дороги!
Убыли командированные, потом, дабы не привлекать внимания, ушли бойцы и Гру. Кабинет опустел:
— Вот и все, — с величайшей грустью молвила завотделом, присаживаясь на свое руководящее место. — Побыла в ответственных товарищах, пора и честь знать.
— Не неси ерунды. Тебе еще университетом руководить. Между прочим, первым планетарным университетом! Это тебе не отдел.
— Не утешай. Масштабы разные. Впрочем, все к лучшему, — Лоуд еще раз обвела взглядом кабинет. — Надоело мне здесь. И вообще, эта работа функционера — истинный цепной корабль. Сидишь тут как гребец на галере...
Кажется, в ясных очах предводительницы Общего орготдела блеснули слезы. Но этого, конечно, никак не могло быть — земноводные революционеры плакать неспособны в принципе.
Товарищ Островитянская тщательно — на три оборота — заперла дверь отдела, передала ключ часовому:
— Бди. От сейфа ключи в нижнем ящике стола. Не теряйте, сейф у нас хороший, доставался отделу непросто.
— Вы будто насовсем уезжаете, — удивился часовой. — Вы там, в Москве, не задерживайтесь, мы же ждем. Да и что в той большой деревне делать?
Лоуд кивнула.
Шли по коридору — было почти пусто. Все в актовом зале — оттуда доносился громовой рокот не желающих умолкать аплодисментов. Потом динамики донесли знакомый, чуть картавый голос...
Лоуд глянула на часы:
— Декреты обсуждают. Раньше графика начали. Ну, ничего, в прениях побуксуют, к историческому хронометражу выйдут. Вообще хорошо, что мы хоть краем уха услышали. Есть уверенность, что оставляем Смольный в надежных руках.
— Есть такая уверенность, — согласилась Катрин. — Да и вообще сделано не так мало. Вон — уборщица с ведрами — сразу иной вид у учреждения.
— На усиление роли хозяйственно-эксплуатационной службы ты не зря нажимала, все верно, — признала Лоуд. — Не только по части маузеров, но и в жилищно-коммунальном направлении ты довольно продвинутая дамочка. Нужны, нужны нам и представители мелкопоместной помещичьей прослойки.
Катрин хмыкнула и кивнула в сторону актового зала:
— А звукотехнику скоро добьют. С таким режимом эксплуатации никакие трансформаторы не спасут.
— Принцип устройства спецами понят, 'попутчики' поддержат, изваяют технику попроще, и в дизайне соответствующем духу времени, — рассеянно пробормотала бывшая завотделом. — Слушай, а почему Москву так не любят? Я вот и бываю там часто, и знакомцы на Якиманке есть — пусть и не совсем люди, но заглянуть в гости, выпить чайку завсегда приятно. Приличный город.
— В Питере, кстати, так пить чай не умеют, — поддержала шпионка. — А что не любят Москву, так есть на то такая нелепая традиция. Вроде привычки сморкаться через палец.
— Это что за намеки? Как завотделом я ни разу себе не позволила... Хотя у меня аллергия, общее истощение организма и крапивница по всей спине...
