— Не пытайся взвалить на себя всю вину. Ты ведь не из тех слабовольных меланхоликов, которые любят выискивать, что ещё плохого вокруг случилось, верно? — Штреллер попытался ободряюще улыбнуться.
— Не в этом дело. — Мотнула подбородком Хенриксен. — Ты... Знаешь, как мы познакомились? С Энн?
— Да, ты ведь рассказывала.
— Нет, я рассказывала, как мы впервые встретились — когда меня ранили. Познакомились мы позже. — Она заговорила сперва спокойно и медленно, потом всё быстрее, гладя себя по коленям и уставясь на носки своих туфель. — Когда я вышла из госпиталя, операция ещё не закончилась. Я сбежала за два дня до того, как меня должны были выписать, и ещё не была назначена в часть... И отправилась искать свою спасительницу. Ты ведь знаешь, я не могла просто отправить письмо с благодарностью через полевую почту. Мне обязательно нужно было её найти и поблагодарить лично. Ну и...
Мишель умолкла. Немец терпеливо подождал несколько минут, прежде чем она продолжила:
— Я опоздала. Когда я нашла роту Энн, оказалось, что утром её разведгруппа попала в засаду и считается уничтоженной. Её саму записали в пропавшие без вести, потому что тела не нашли — район контролировал противник. Ну я и... я попыталась стащить чью-то винтовку, не сумела и отправилась в город, в зону боёв... Только с пистолетом. Ох, сейчас я умнее... Но всё равно поступила бы также.
— И ты нашла её? — Маркусу показалось, что, начав говорить, канадка чуть ожила, на её губах даже появилась тень улыбки — хотя в глаза ему смотреть она всё равно избегала.
— Я нашла другую разведгруппу из её же роты. И вместе с ними... Да, нашла Энн. Её и вправду захватили живой. Держали в пустом здании, где была база местных... В общем, она была в плену часов десять, но... Наверное, обменивать её на своих пленных они не собирались, а хотели подбросить тело к нашим постам, для деморализации. — Голос снайпера стал сухим, холодным. — С ней успели сделать много... плохого. В том числе того, что бывает с женщинами-военнопленными... И... Глаз она потеряла именно там. Все, кто знал Энн позже, думали, что это боевое ранение, но глаз... — Капитан закашлялась и прикрыла рот ладонью. — ...раскалённой чайной ложкой. Прости, я не такая неженка, просто никогда и никому ещё об этом... И не знаю, зачем я тебе... Прости...
— Ничего, я видел такое. — Маркусу вспомнились несколько операций по освобождению, в которых он участвовал как сапёр, ещё в годы военнйо службы. — Ужасно, что Энн прошла через это. Но почему ты винишь себя, ты же помогла ее спасти?
— Угу. — Девушка потёрла ладонь о ладонь. — Понимаешь... После случившегося я стала навещать её в госпитале, и поняла, что она... В общем, что ни черта мы её не спасли тогда — опоздали. — Мишель хлопнула ладонями по коленям, поджала губы. — Ты понимаешь? Она, кажется, всегда была угрюмой, но тогда... Энн просто уходила — хотя физически шла на поправку. Ну и я... взялась за неё. Сумела немного вытянуть. Вернуть интерес к солнцу, к цветам... Не отходила от неё ни на шаг, навещала каждое утро и каждый вечер, когда не могла оставаться в госпитале весь день. Помогал один врач, лечивший её, старичок-хирург из местных... Потрясающе мудрый человек, и очень добрый. Благодаря ему она к концу лечения начала смотреть на мужчин как на людей... Но этого было мало — её нужно было тормошить, тянуть, оживлять, успокаивать ещё очень долго. И я решила... посвятить себя этому.
— Так и завязалась ваша дружба? — Осторожно вставил Маркус — просто чтобы не молчать. Понятно было, что Хенриксен ещё не выговорилась.
— Но с такими ранами, потеряв глаз, Энн не могла остаться в армии. — Продолжила Мишель, словно и не заметив его реплики. — И передо мной встало на выбор два варианта. Или мне уходить со службы и ехать в её город, устраиваться на работу там, жить рядом или вместе с ней, окружать её заботой... Или как-то оставить её на службе. Держать при себе.
Маркус сглотнул. Он, кажется, понял в чём дело. А Мишель вновь вскинула голову и встретилась с ним взглядами:
— Я дура и эгоистка. Я тогда только начинала карьеру, горела энтузиазмом защищать весь мир от чего угодно, думала о том, что обязательно выполню то ребяческое обещание, данное родителям — стать генералом... И я сделала всё, чтобы Энн не комиссовали. Мне и о себе тогда пришлось позаботиться, моя рана тоже была не из лёгких. — Она коснулась пальцами ключицы. — В общем, у меня всё получилось. Энн должна была вернуться домой, но осталась в армии, как моя вечная напарница.
Минуту они оба сидели в тяжёлой, липкой тишине. Потом капитан произнесла надтреснутым голосом:
— У меня были напарники до неё. Двое из них погибли. Я пережила их смерти, и не то, чтобы с трудом. Но Энн стала мне больше чем напарником, и больше, чем подругой. Высокопарно, наверное, но я будто раны в её душе залатала кусочками своей, стежок за стежком, несколько лет... И она была благодарна. Она мало говорила, но дел было достаточно. Я заботилась о ней, она опекала меня, и мне это даже казалось немного забавным. Я не думала о том, что варианты, вставшие передо мной тогда, не были для неё равнозначны. Первый был несравнимо лучше. И для неё, и для меня. — Мишель вдруг криво усмехнулась. — Маркус, я эгоистка не только потому, что тогда думала о своей карьере. Я эгоистка потому, что мне необходимо, чтобы меня любили.
— Любому человеку... — Начал Штреллер, но девушка перебила его:
— Да, да, знаю. Но мне было нужно, чтобы меня любили все и постоянно. Потому я сближалась со всеми, кого знала, как могла. Отвечала взаимностью, старалась дарить тепло... Но не ждала — требовала в ответ того же. Требовала тепла, доверия, верности... Искренних. И не замечала. А Энн обеспечила мне всё это и с лихвой. И постоянно была рядом. Только теперь... Такое понадобилось, чтобы я смогла признаться себе и сказать вслух, облечь в слова... И теперь понимаю, что правы те, кто говорил мне, что я не туда пошла. Помнишь наш разговор в отеле, на том островке? Мне действительно стоило стать учительницей. Там это свойство было бы полезно, не стало бы недостатком. — Она покачала головой. — У меня слишком хорошее воображение, и теперь я слишком ярко вижу, что было бы, уйди я тогда с Энн... Как было бы хорошо... И ей, и мне...
Штреллер пересел к девушке, немного помолчал. Утешать Мишель лживыми фразами о том, что она ни в чем не виновата, было неправильно, но и видеть, как чувство вины толкает девушку к саморазрушению, сил у Маркуса не нашлось. Он заговорил негромко, но жёстко:
— Глупости, твоё воображение тебя обманывает. Не стоит считать Энн безвольной куклой, она этого не заслужила. Да, ты подтолкнула ее к продолжению службы, но, я уверен, ей самой это было нужно. Поверь мне. — Немец взял Мишель за руку, стараясь быть как можно более убедительным — Как ты думаешь, кто идёт в наёмники? Чаще всего это люди, искалеченные войной. Нет, есть и искатели приключений, и любители пострелять по живым мишеням. Но большую часть подопечных Вермеера когда-то сломала война. Большая, маленькая — неважно. Ты когда-нибудь спрашивала наших парней из "Дельты" о их прошлом? У покойного Гурама в боях погибло трое младших братьев, Алексей — единственный из каравана с гумпомощью пережил атаку душманов в Афганистане... У многих есть подобные раны, и они не хотят заживать. Каждый из таких солдат возвращается домой, бежит от прошлого, и только потом понимает, что его кошмар остался рядом, навсегда. Единицы способны вернуться к нормальной жизни, остальные спиваются, кончают с собой... или становятся наёмниками, потому что только армия даёт им относительный покой. — Штреллер внимательно посмотрел в глаза Хенриксен. — Не будь такой наивной, МакГрин не смогла бы спокойно зажить обычной жизнью, даже с твоей поддержкой. А здесь... — Маркус бросил взгляд на фото улыбающейся Энн, всё ещё украшающее тумбочку. — Мне кажется, ей было хорошо, было о ком заботиться и во что верить. Да, Мишель, ты виновата перед неё, и забыть об этом не удастся. Но и жила полной жизнью всё это время она именно благодаря тебе, и ей бы очень не понравилось, что её лучшая подруга пытается объяснить дружбу своей эгоистичной прихотью.
— Хех... — Короткий смешок Мишель был совершенно нормальным — не хриплым и не сдавленным. Она улыбнулась краешком рта и кивнула. — Наверное, даже я не знала Энн настолько, чтобы сказать — прав ты или нет. И сейчас поздно гадать. Оставим... Энн решать самой. Да и плакать о ней всё равно не выходит. Знаешь, я вдруг поняла, что вообще никогда раньше не плакала — и сейчас не смогла, даже когда захотела. Так что... — Она вдруг повернулась к Маркусу, взяла его ладони в свои, заглянула немцу в лицо. — Но себя-то я знаю хорошо. И я уверена, что ошиблась. Может тогда, может раньше. Поддалась упрямству — ты же знаешь, что я упрямая. Ведь помнишь наш разговор в отеле? Я выбрала и упёрлась. Решила до конца верить себе. Я добилась многого на этом пути, и, пожалуй, больше смелости нужно не чтобы идти дальше, а чтобы бросить всё и начать сначала.
Девушка неожиданно сняла очки и положила их на тумбочку. Прижавшись плечом к плечу Штреллера, тихо сказала:
— Когда всё закончится, я уволюсь со службы. Поищу другой путь. Наверное, и правда попробую работать с детьми... И научусь не требовать от людей слишком многого. Но одиночкой мне уже не стать. Нужен будет кто-то рядом... Как была Энн. Даже сейчас мне просто страшно находиться в комнате одной... И знать, что никто не придёт. — Канадка запнулась. — Маркус, ты... можешь остаться сегодня на ночь? Со мной?
— Если ты правда этого хочешь. — Штреллер крепко обнял девушку, будто пытаясь защитить её, наверно от неё самой. — Ты никогда не будешь одна.
— Спасибо... — Прошептала Мишель, обнимая его в ответ. Когда их губы соприкоснулись, Маркусу показалось, что он целует Мишель впервые...
* * *
В комнате было темно, её освещал лишь ночник в виде хоккеиста, стоящий на тумбочке, и Штреллер не знал, сколько времени осталось до побудки. Можно было найти на полу свои часы или дотянуться до будильника, чтобы лучше рассмотреть скрытый тенью циферблат, однако немец не решался этого сделать — ведь Мишель спала рядом, положив голову ему на плечо, прильнув всем телом. Маркус чувствовал её тёплое дыхание, прикосновения её нежной кожи, за время службы загрубевшей лишь на ладонях, ощущал запах её чистых волос — до его визита девушка всё же успела сходить в душ. Вместе им было спокойно и уютно, и он боялся неосторожным движением разрушить эту иллюзию, помня, что осталось за дверью их тёплого гнёздышка. Отгоняя мысли о промозглых бетонных коридорах, иссечённых осколками, испещрённых выбоинами от пуль и попаданий плазмы, Штреллер легонько погладил Мишель по боку, потом по животу, и с горьким весельем подумал, что канадка его обманула — тогда, когда обещала, что будет кричать... Как вдруг прикосновение влаги заставило его вздрогнуть. Словно капелька летнего дождя упала на плечо. Чуть наклонив голову, Штреллер увидел, что Мишель... плачет во сне. Слезы текли ручьём, а сама девушка улыбалась. И слёзы эти, без сомнений, были слезами счастья. Кто знает, что она видела в грёзах? Отчего-то Маркус был уверен, что снится ей отнюдь не он, и тем страшнее было думать о том, что ощутит Мишель, проснувшись...
* * *
2 июня 2014 года.
Российская Федерация, Якутия. База "X-UNIT".
Было ещё довольно рано, но фельдшер Возняк успел обойти всех пострадавших и вернуться в лазарет, к своим основным пациентам. Однако стоило ему усесться на привычное своё место у стены, откуда все три койки с тяжелоранеными были хорошо видны, как кто-то отдёрнул занавесь, подвешенную в дверном проёме вместо выбитой створки.
— Кто там ещё? — Недовольно пробурчал поляк, поднимая взгляд от старой, пожелтевшей газеты. Выронив её, вскочил и вытянулся. — Простите, госпожа капитан.
Голос он при этом всё же не повысил, и вошедшая Мишель Хенриксен тоже ответила полушёпотом:
— Да что вы, сядьте... Я просто проведать. Смотрите, на мне даже рубашка гражданская.
Белая шёлковая блузка в самом деле странновато смотрелась с форменной тёмно-оливковой юбкой канадки, однако Константин не стал комментировать внешний вид офицера — просто молча кивнул и опустился обратно на сиденье.
— Как они? — Поинтересовалась Хенриксен, вставая рядом с ним и кладя руку на спинку стула.
— Лёгких мы отослали в казармы, здесь только тяжёлые. Сейчас все спят после завтрака, под медикаментами. — Всё также тихо сказал фельдшер. — Более-менее неплохо. У рядового ранение в грудь обработали как следует, будет заживать. Придёт в порядок. У лаборанта из биологического тоже всё будет хорошо... — Он запнулся.
— А Доминика? — Спросила Мишель, глядя на укрытую одеялом польку. Без массивных круглых очков, наполовину закрытое кислородной маской, лицо её было бледным и даже во сне не казалось умиротворённым — светлые брови были сдвинуты, по лбу пролегла морщинка.
— Хирург из спасательной команды извлёк у неё из груди два мелких осколка, и из живота — один побольше. — Вздохнул медик. — Зашил большую рваную рану на правом боку и разрез на щеке. Я обработал ожоги, зафиксировал сломанные рёбра и треснувшие кости руки...
— А что с ногой? — Снайпер выглядела всерьёз озабоченной, хотя с майором они общались не так уж и много.
— Сложная комбинированная травма. — Возняк поморщился, как будто сам испытал боль. — Глубокий ожог, разрывы мышц, сложные переломы... Кое-как собрали по кусочкам. Хирург обещал только, что нога будет сгибаться в колене. А вот в голеностопном суставе — едва ли... Если вообще не придётся ампутировать стопу — но это, к счастью, маловероятно. Сейчас — только лежать и выздоравливать. Потому-то я и не спешу приводить её в сознание. — Уныло добавил он. — Она же не улежит... Особенно если узнает, что кроме меня раненых лечить некому...
— Вы молодец, Константин. — Мягко улыбнувшись, Мишель переложила ладонь ему на плечо. — Правда. Если бы не вы, нам бы всем пришлось туго.
Пару дней назад от такого внимания со стороны одной из самых славных девушек на базе поляк бы покраснел. Сейчас он лишь грустно качнул головой:
— Я не делаю больше, чем должен, так что и хвалить не за что. Я всего лишь младший медсотрудник. Это вам спасибо — за то, что держитесь и этим нам помогаете.
Хенриксен постояла минуту, потом почти прошептала:
— Можно я здесь останусь до обеда?
— Конечно. — Возняк указал на столик в дальнем углу. — Там электрочайник, заварка и пара печений. Можете взять.
— Да нет, спасибо. Я просто посижу...
* * *
— ...Плохо подготовленная, торопливая атака на ранней стадии проекта указывает, что противник всерьёз обеспокоен нашей деятельностью и полагает её реальной угрозой. — Закончил Куратор.
— Это была всего лишь разведка. — Проскрипел высокий голос третьего слева компьютера. — Они соберутся с силами, проанализируют информацию и ударят вновь.
— Из этого следует, что мы должны ударить первыми. — Пожал плечами Куратор. — И мы вполне успеваем. Наши сроки развёртывания опережают противника — то, о чём я говорил в самом начале.
