— Надо бежать. Они уже погасили огонь, идут сюда. Зря ты заливала огонь! — Ойты лишь ниже склонила голову, услышав упрек. — Что делать?
Мама остановилась и посмотрела на поникшую старуху; по маминому лицу прошла тень.
— Берите корзины с едой, — тихо сказала Ойты. — Будем уходить.
Мама кинулась в хижину, оттолкнув Ойты.
— Держи, Сикохку, — она выставила корзину, до половины наполненную сухой ягодой. Ойты подвинулась, пропуская меня. — Что же еще взять? — донесся из темноты голос мамы. Она зашебуршала, что-то посыпалось. — Ну вот, — сказала она, выходя обратно с еще одной корзиной в руках. — Тут шкурки, мясо и немного лечебной травы. Всё, что есть...
Она вновь поглядела на старуху, продолжавшую сидеть на прежнем месте.
— Что же ты, бабушка? Вставай! Идем!
Ойты запрокинула голову и посмотрела на нее.
— Я стара. Ноги не держат. Идите. Я буду только задерживать вас. Тогда всех схватят. Идите на север, вдоль гребня, а потом перевалите за него, укройтесь в лесу.
— Ты что... — мама осела на землю. — Ты что?!
Она положила голову Ойты на плечо и нежно обняла старуху. Глаза её увлажнились.
— Хватит. Идите, — строго приказала Ойты, стряхивая мамины руки. — Идите и всё. Я запутаю следы.
— Так нельзя, — сказала мама, подымаясь. — Нельзя. Как мы без тебя будем жить в лесу? Ты знаешь, что тебя ждет, когда враги тебя найдут? Знаешь?
Старуха кивнула и ухмыльнулась.
— Уж точно не потащат меня в кусты, чтобы насладиться моей красотой, — сказала она, похлопывая по бедру.
— Бабушка, тебе не спрятаться от них. Мы видели, их много. Они уже близко. Должно быть, поднимаются к вершине.
— Так что же вы стоите? Идите скорей. А лучше — убегайте.
Старуха расширила глаза и взмахнула руками, прогоняя нас. В другой раз это вызвало бы улыбку, но сей час для забав времени не было. Я попятился, устрашившись её вида.
Мама вернулась в тхерем, затем вышла, держа охотничью сумку н"Го-о.
— Не спорь, бабушка, пошли, — сказала она. — Если ты не пойдешь, останусь и я. Пусть Сикохку один идет. Пускай один рыщет по лесу, пока зима не заморозит его сердце.
Я похолодел от ужаса, услышав мамины слова. Да что же она такое говорит? Как может? Идти не хотят? Скоро семеро чужаков спустятся сюда и всех перебьют. А им и дела нет!
— Ты не пойдешь, значит, и я буду ждать врагов наших, — твердо сказала мама и присела напротив старухи. — Будем ждать. А ты Сикохку, можешь идти.
Старуха засопела и недовольно повернулась к маме.
— Послушай, Кья-па...
— Нет, это ты послушай, Ойты, — мама придвинулась к ней. — Мы либо все вместе пойдем, либо останемся. Решай.
Ойты плюнула на землю.
— Подымай меня. Но не жалуйся потом, что я вас не предупреждала, — сказала она и подала маме руки. — Подумай еще.
Мама встала и потянула старуху за руки.
Я закинул за спину корзину и просунул руки в лямки. Мама сделала тоже.
— Мне — то что-нибудь дадите? — спросила Ойты, шаря вокруг слезящимися глазами. — Все себе взяли, а мне ничего и не оставили...
— Ты свой посох возьми, бабушка, тебе хватит. А нам не тяжело, — ответила мама. — Ну всё, идем.
Она напоследок окинула взглядом весь бугор, кедры, стоящие вокруг и наш маленький тхерем: печально вздохнула.
— Пошли, Со, — сказала она собаке и шагнула прочь. Мы с Ойты пошли за ней.
...Мы не шли, мы убегали. Даже Ойты торопилась и не жаловалась как обычно на свои больные ноги. Мама часто отходила в сторону, возвращалась назад, ломала ветки кустов, ковыряла землю: она путала следы, чтобы сбить врагов с толку. Иногда она совсем скрывалась из виду, уходя то вниз по склону, то сворачивая к какому-нибудь бугру. Если следы будут хорошо запутаны, то мы сможем выиграть время и перевалить хребет. Тогда враги не пойдут за нами (нам хотелось в это верить), побоявшись углубиться в незнакомую местность. Кроме того, мы надеялись, что враги будут бегать вокруг нашего лагеря достаточно долго и лишь к вечеру поймут, что их нарочно сбивали со следа. Мы же будем идти не останавливаясь; мама сказала, что ночью мы так же не должны отдыхать — надо уйти как можно дальше, чтобы быть уверенными в том, что погоня отстанет. Но до ночи еще нужно было дожить. Нужно было хорошенько исходить округу, натоптать ложных троп, чтобы суметь избежать пленения, ведь нас преследовали опытные охотники.
При мысли о близости чужаков становилось жутко, в животе щекотало, а по спине проходил холодок. Мы с мамой видели их, когда забрались на холм. Дым от их костра уже рассеялся в небе и вместо него, у подножия склона, с которого мы смотрели, мы увидели выходящих на опушку леса людей. Рослые, сильные, с большими луками и сверкающими на солнце наконечниками копий из каменного льда, мужчины настороженно подымали лица наверх, в нашем направлении. Мы прижались к земле и, вытянув шеи, выглядывали из-за кустов. Семь человек: здесь были и чужаки, и Пыин-ли. Тот, что шел впереди, широкоплечий воин с выпирающей грудью, имел на головном уборе пышный лошадиный хвост и несколько вороньих перьев. Мама потянула меня обратно и мы поспешно ушли. И вот теперь мне было очень страшно сознавать, что эти люди, во главе с человеком в головном уборе вождя, идут за нами. Они, наверное, уже перевалили узкий гребень и теперь спускаются вниз, к нашему тхерему. Я в испуге оглянулся и стал всматриваться назад, пытаясь разглядеть среди деревьев хоть что-нибудь. Ойты, шедшая следом, подняла на меня глаза.
— Они еще далеко, — сказала она успокаивающе. — К тхерему они будут подходить осторожно, боясь каких-нибудь неожиданностей, а потом еще полдня будут бегать где-то здесь, разыскивая нужный след. Мы успеем уйти. Не бойся.
Я встряхнул корзину за плечами и пошел дальше. Но слова Ойты мало утешили меня. Опасность где-то рядом, совсем близко. А высокий холм с уплощенной вершиной, который нам предстояло покорить, был все еще впереди; до него нужно было еще дойти. Мы вышли из криволесья и оказались посреди открытого пространства. До распадка, над которым едва вздымались верхушки деревьев, было небдизко. Я взглянул вниз и увидел стадо мамонов, пасущееся на окраине густого серого ивняка. Сердце вздрогнуло. Увижу ли я их еще — моих спасителей, Старших братьев? Я приостановился и стал отыскивать среди лохматых животных старую самку и гиганта-самца.
— Чего встал колодой? — Ойты, шедшая опустив голову, ткнулась мне в спину. — Пошли скорей!
— А где мама? — я стал всматриваться в сумрак между деревьями, из-под которых мы только что вышли. — Я не вижу её.
— Нам не нужно за неё беспокоиться, ответила старуха. — Кья-па крепка на ногу. Она нас нагонит. Пусть лучше путает следы. Кроме того, с ней Со. Она предупредит твою мать, если враги приблизятся. Пошли дальше.
Мы пересекли прогалину и начали спускаться в лесистую лощину. Земля была скользкой и нам пришлось прижиматься к траве, чтобы не скатиться кубарем вниз и не расшибиться о крупные валуны, устилавшие дно распадка. Лес принял нас в свои объятия и мы немного успокоились.
— Здесь нужно начинать подъем, — сказала Ойты, остановившись у дерева. — Немного передохнем.
— Дождемся маму? — робко спросил я.
Старуха покачала головой.
— Нет. Надо идти. Мама нагонит нас. Со приведет её к нам.
Она оперлась на посох и уткнулась лбом в сложенные руки. Я слышал, как тяжело она дышит.
Мы начали подниматься в гору. Шли медленно. Я забегал вперед, а потом подолгу ждал отставшую Ойты. Взобравшись на какой-нибудь бугор, я останавливался и вглядывался назад, пытаясь отыскать глазами мать и Со. Но их все еще не было видно: они находились в лесу по ту сторону прогалины. Я волновался все больше: не случилось ли чего? Но Ойты, догнав меня, успокаивающе говорила, что все идет как надо.
Мы присели отдохнуть у последнего дерева. Дальше уходил крутой гребень, совершенно лысый, рассеченный местами скальными выступами. До верха нам придется идти под его прикрытием, чтобы враги не заметили нас издали.
— Смотри, мама идет! — хлопнула меня по плечу Ойты.
Я посмотрел вниз и увидел, как по прогалине двигается маленькая человеческая фигурка, рядом с которой вертелась яркое рыжее пятнышко: "Мама и Со!" — возликовал я, вскакивая на ноги. Я замахал руками, стараясь привлечь внимание мамы. Но она не ответила. Я разочарованно топнул ногой.
— Они найдут нас, Сикохку. Мама спешит укрыться в лесу. Нас не видит. Скоро она будет рядом. — Ойты поцарапала нос и потянулась. Грустно посмотрела на посох, лежащий у её ноги. — Пора подыматься.
Мы свернули и, обогнув гребень, пошли с его северной стороны. Подъем стал еще круче. Лямки корзины впились в плечи. Я оттягивал их руками, но это плохо помогало. Стали чаще останавливаться. Теперь уже и я устал, не говоря об Ойты. Старуха держалась мужественно, но я видел, как ей тяжело снова делать первые шаги после очередного привала. Я предлагал ей остановиться и отдохнуть подольше, но Ойты только трясла подбородком.
— Надо идти, — только и твердила она.
И мы снова поднимались вверх, все выше и выше.
Где-то к середине подъема нас догнала Со. С отвисшим языком, теряя обильную слюну, она подбежала к нам сзади и жалобно заскулила. Мы остановились и собака стала прыгать на нас, виляя хвостом. Я увидел маму: она была еще далеко от нас, но шла быстро. Мне хотелось окликнуть её, но, помня о грозящей опасности, я не стал этого делать; поднял руку, но, усомнившись, что она заметит это движение, быстро опустил. Но мама мое движение заметила: приостановилась, подняла голову и помахала нам. Ойты заулыбалась.
— Я же тебе говорила: мама нас обязательно догонит.
Мы стояли у подножия гладкого утеса, который скашивал гребень; отсюда открывался вид на покинутый нами редкий лес, где стояла наша хижина, и где сейчас находились семеро вооруженных мужчин — наших врагов. Я присел на корточки и подобрался к краю утеса: вдруг отсюда я их увижу? Я шарил глазами по увалам, отороченным кривыми кедрами, но ничего не мог разглядеть — расстояние было слишком большим. Подошла мама и, тяжело дыша, опустилась на увядшую траву, сбросив с плеч корзину, потянулась, высоко вскинув руки, и легла. Я подбежал к ней и потерся носом о её горящую огнем щеку, ощутив, как сильно бьется её сердце. Мама погладила меня по спине и ласково отстранила.
Ойты, постукивая своей палкой о камень, стояла в сторонке. Мама села и поджала ноги; грудь её все еще часто вздымалась. Я устроился напротив, напряженно ожидая, когда она, наконец, отдышится и заговорит. Со сидела тут же, потирая морду лапой.
— Ну и как? — Ойты не выдержала первой. — Что враги?
Мама покосилась на неё и, откинув мокрую прядь со лба, ответила:
— Врагов не видела. Бегала по лесу, натоптала много. Думаю, долго искать будут. — На лице её засветилась торжествующая улыбка. — До ночи не управятся.
Старуха многозначительно промычала.
Мама поднялась и подошла к тому месту, откуда я только что обозревал окрестности.
— Ой, смотрите! — крикнула она и в испуге покачнулась. — О, духи! Что же это?
Мы с Ойты подлетели к ней (причем каким-то чудесным образом Ойты оказалась даже проворнее меня) и посмотрели, куда она указующе ткнула пальцем. Далеко — далеко, на южной стороне, где холмы становились сизыми, поднимались многочисленные дымы: казалось даже, что это горит лес. Но утренний ветер утих, и дым подымался отдельными тонкими струйками.
— Так горит огонь в очаге, — пробормотала Ойты и тут же поправилась: — во множестве очагов, как в большом стойбище.
— Ага, — кивнула мама, — Это в Долине Каменных людей, точно. Вон там камень, где мы ставили знак, значит там — священная долина. Да, да, это точно.
— Наверное, ты права, хотя я с трудом вижу этот дым.
— Мама правду говорит, — подтвердил я мамины слова. — Это точно в Долине Каменных людей. Но чье это стойбище?
Старуха усмехнулась.
— Известно чьё! — колко сказала она. — Недаром за нами гонятся чужаки. Враги осквернили долину!
Мама тряхнула головой и схватилась за грудь. Мне показалось, что ей стало плохо.
— Что же нам теперь делать? — тихо пробормотала мама, заламывая руки. — Что же теперь будет?
Я не понял смысла её слов, но, взглянув на её лицо, заметил в глазах страх и отчаяние.
— Надо бежать, — ответила старуха, потирая сухую мочку уха. — Теперь нам здесь нечего делать. Свои сюда не придут. — Она опустила голову и зашагала назад. — Надо уходить. И чем дальше — тем лучше. Если кто из наших жив — так ушел из Ге-эрын. Пора и нам уходить. Духи отвернулись от Сау-кья.
Её слова обескуражили меня. Внутри как будто что надломилось: спасения не будет, надежды рухнули. "СПАСЕНИЯ НЕ БУДЕТ!" И сразу нахлынули горечь и сожаления от того, что худшие наши опасения сбылись: Сау-кья или перебиты дочиста, или оставили Ге-эрын нечестивым чужакам и подлым Пыин-ли, позабыв о нас. Было жутко осознавать, что, может быть, мы — единственные живые Сау-кья. Это пугало и отнимало силы бороться за свою жизнь. "Духи отвернулись от Сау-кья", — гремели в ушах тихие слова Ойты, оброненные как бы невзначай.
Белые стволы дыма четко выделялись на фоне синеющих лесом холмов, но становились едва различимыми в светло-голубом воздухе, таяли и растворялись в его глубине. Зрелище, которое обычно радует глаз, обещая встречу с человеческим жильем и собратьями, сегодня представлялось грозным предзнаменованием о том, что устои нашего мира пошатнулись, что привычное становится иным — чуждым и даже опасным; мог ли я предположить, что когда-нибудь дым костра — верный признак близости людей (а людьми, в моем понимании, являлись только Тхе-Вей, да еще в какой-то степени, Малый Народ, ведь о существовании иных племен я, пожалуй, и не подозревал) — вызовет во мне жгучий страх и отторжение, стремление скрыться, оказаться где-нибудь подальше, чтобы ничто не напоминало об этих самых людях, иноплеменниках, готовых нас убить. Наблюдая за ровно подымающимся дымом, я обхватил маму руками вокруг бедер и застыл как камень. Ойты стояла позади нас, постукивая кривым посохом о камень, нетерпеливо сопела и покашливала. Подошла Со и ткнулась носом в мое колено, вопросительно заглянув в глаза.
— Пойдемте, нам нечего здесь сидеть, — изрекла Ойты. Я оглянулся и увидел, как она захромала вверх по склону, с усилием налегая на палку. Я потянул маму. Она кивнула. Мы подобрали корзины и полезли за старухой, еще не успевшей далеко отойти.
Вскоре мы нагнали её, а еще позже то я, то мама оглядывались через плечо, чтобы удостовериться, что она все еще держится на ногах. С каждым шагом идти по довольно крутому склону было все трудней, ноша давила на плечи и тянула назад и я испытывал сильное желание сбросить её. Если так тяжело нам, думал я, смотря под ноги, на каменистую землю, покрытую чахлой травой, то каково же бабушке? Она еле поднимала ноги, шаркая по щебню, по лицу разметались мокрые седые лохмы, слышно как натужно она дышит, с сиплым придыхом.
— Жаль, воды не взяли, — печально заметила мама, когда мы снова остановились на ровном бугре. Я провел языком по пересохшему нёбу: да, глоток — другой воды совсем бы не помешал. Мама подошла к краю бугра и взглянула на Ойты, которая несколько подотстала и все еще взбиралась к нам. — Подымайся, бабушка, тут отдыхать будем, — сказала она, берясь за лямку корзины, чтобы спустить её на землю.
