Хирузен-сама смотрит как стратег.
А значит, Сэми — не просто невеста. Она — внедрённая фигура. Сарутоби по крови, по воспитанию, по лояльности. И если всё пойдёт по плану, через неё можно будет контролировать Кейтаро. Его решения. Его ресурсы. Его клан.
Она знает: выйдет замуж — её статус изменится. Она станет частью Учих. И тогда — либо сольётся с ними, либо станет их надсмотрщиком. В любом случае — не будет свободной.
Но альтернатива — ничто. Без клана Сэми — никто. Без поддержки — уязвима. Без имени — не шиноби, а просто девочка с амбициями.
И потому она должна играть. Умно. Осторожно. Хирузен-сама дал ей роль — но не сценарий. А значит, она может переписать его. Сделать себя не пешкой, а фигурой. И это — её шанс.
Вот теперь она стоит рядом с ним. Вроде бы — просто напарница. Просто куноичи. Просто Сарутоби. Но внутри — буря.
Он не знает, — думала Сэми. — Не подозревает, что его имя уже вписано в чужой план. Что его судьба разложена по папкам. Что его союз — уже приказ. Интересно, а что он сам сейчас думает?
Кейтаро слушал речь Хокаге, стоя с прямой спиной и непроницаемым лицом, будто высеченный из мрамора. И куноичи, несмотря на внутренний протест, не могла не признать — внешность у потенциального мужа не подвела.
Кимоно — тёмно-синее, с тонкой серебряной вышивкой — сидело идеально, подчёркивая выточенную фигуру. Бледность кожи — не тусклая, а фарфоровая, как у тех, кто родился в тени власти. Острый подбородок, высокий лоб, прямой нос — всё в нём было выверено, будто природа создавала Учиху по учебнику. Даже короткая прическа, непривычная для кланового шиноби, не портила, а придавала шарм, делала черты резче, взгляд — прямее. Шрам, тонкий, пересекающий левую бровь, не уродовал — наоборот, добавлял мужественности. Метка, что он прошёл бой и остался в живых.
Он был не только красив. Он был опасен. Сэми знала это не по рассказам — на собственном опыте.
Она пыталась — о, как пыталась — вытащить его на спарринг. Много раз. Иногда — с вызовом, с провокацией. Но он каждый раз отказывался. Иронично, легко, будто играючи. И это бесило. Потому что она не могла понять, насколько он силён. А ей нужно было знать. Почувствовать.
Потом была миссия. Кейтаро в одиночку сразился с элитным джонином — знаменитым "отступником" Киши-Грифом. Итог: нукенин мёртв, а чунин — на ногах. С ранением — но жив. И побежал спасать команду. "Повезло", — пожимал он плечами. Но Сэми знала: такие вещи не случаются по везению. Особенно если ты — Учиха с шаринганом.
Она наблюдала за ним искоса, бросая взгляды из-под ресниц, стараясь не выдать интерес. Думала: если уж быть пешкой — то хотя бы рядом с фигурой.
Он не смотрел на неё. Не искал взгляда. Но в какой-то момент — уловил. Лёгкое движение брови, едва заметный поворот головы, словно ветер коснулся кожи. Не реакция — отметка. Не ответ — сигнал. И Сэми почувствовала: он догадывается. Видит, как в её голове мечутся мысли. И он готов — не к разговору, но к возможности. Не зовёт — но и не закрывает дверь. Оставляет её приоткрытой. Ровно настолько, чтобы она могла войти, если решится.
И Сэми поняла: момент настал. Всё, что будет дальше — зависит от неё.
* * *
Что не говори, а старый Обезьян еще могёт! Полчаса вещает — без бумажки, без запинок, в таком-то возрасте! Повторы? Только его любимая Воля Огня. По классике: начал с боли — так, что даже ветераны украдкой вытирали слёзы, а закончил на подъёме — с таким пафосом, что казалось, даже камни в стенах Деревни дрожат от решимости. А сам Сарутоби — с горящими глазами, будто стал живым воплощением той самой Воли.
На площади царила мертвая тишина. Ни у кого даже мысли не было прервать речь лидера. Наконец, произнеся последние слова, старик развернулся и просто ушел в башню — без прощаний, без спецэффектов. Как истинный Хокаге.
Толпа жителей, в числе которых мы с Сэми стояли, как будто в миг дрогнула и потеряла свою монолитность. Люди стали расходится, но многие не спешили покидать площадь — праздник только начинался. Здесь были не только шиноби, большинство было простыми жителями Конохагурэ: торговцы, ремесленники, дети и старики. Кто-то уже разворачивал лавки с угощениями, кто-то зажигал фонари, кто-то просто стоял, будто не хотел, чтобы момент закончился. Лица вдохновенные, глаза блестящие.
Мы шли вместе с Сэми. Она молчала, но во время речи Хокаге пару раз бросила на меня странные взгляды — не то вопросительные, не то оценивающие. Я их заметил и, честно говоря, слегонца напрягся.
Речь, кстати, была сильной. Если бы в прошлой жизни не привык к красивым словам, пафосу, к этим "мы — едины", "все, ради будущего" и т.д., лившегося ежедневно с каждого экрана, пожалуй, тоже бы поверил. Старый Обезьян умеет говорить так, что мурашки по коже. Начал с боли — чтобы зацепить, потом мессага о памяти, хорошо сдобренной его любимой Волей Огня, как заклинание, и в конце — обещание, которое не требует доказательств и, как не смешно, не несет обязательств. Все просто, но работает.
Даже я, со всем своим цинизмом и скепсисом, почувствовал энергию, пронизывающую пространство площади и охватывающую каждого находящегося тут человека. Это было невероятно! Мы все были будто бы на одной волне, как будто бы стали частью чего то большего. Это было как вспышка — короткая, но яркая. Люди через какое-то время забудут слова, но не забудут, как они себя чувствовали.
Да, мать вашу, если бы не знал как делается политика, сам бы повелся. Почти.
Сэми все еще молчала, и это напрягало меня все больше и больше. Было в ее взгляде что то такое... как будто она ждала, что я что-то скажу. Или пойму.
Толпа на площади меж тем редела, в воздухе еще рассеивались отголоски момента, но люди уже начинали праздновать. Дети бегали с бумажными гирляндами и фонариками, откуда-то издалека донеслись первые звуки музыки, кто-то негромко запел. А я шел с каменным лицом и чуть более прямой спиной, сам того не замечая.
— Кейтаро-сан, — негромко произносит моя спутница, — не желаете прогуляться по парку?
Ну вот, началось. Украдкой бросаю сожалеющий взгляд на ближайшую лавку, где уже выстраивалась очередь за чем-то хрустящим и ароматным. Желудок напомнил о себе громким урчанием. Я ж с обеда ничего не ел, и сейчас думал просто сесть где-нибудь, расслабиться, послушать музыку, может, даже позволить себе немного спиртного.
Но я изначально уже подозревал, что это будет не просто прогулка. Не просто "подышать воздухом" или "посмотреть на фонари". Это — разговор. Тот самый, от которого не отвертеться. Дела Клана. А значит, сейчас придется думать, напрягаться, выбирать слова, взвешивать последствия.
Блин, почему именно сейчас то, в единственный выходной за столько времени. Как же ж не хочется то, а?
— Листья клена в закатном свете — как огонь на ветру, — негромко произношу в ответ. Ты хочешь откровенного разговора? Их есть у меня.— Пойдем, Сэми-сан, пока день не догорел.
Девушка не ответила, но уголки её губ дрогнули. И мы свернули с шумной улицы, оставляя позади музыку, смех и запах праздника. Впереди — тишина парка и разговор, к которому я уже начал морально готовиться.
Солнце ещё не зашло, но уже клонится к горизонту, окрашивая небо в медные и розовые тона. Свет ложится на лица прохожих, будто выбирает, кого осветить, а кого оставить в тени. Парк наполнен людьми, но никто не мешает друг другу — каждый погружён в свой вечер, в свои мысли. Клены ещё зелёные, но на некоторых листьях уже проступает лёгкий румянец — как будто деревья начинают вспоминать, что скоро осень. Листья шуршат под ногами, но тишина всё равно чувствуется, как будто сама природа говорит шёпотом.
Я иду рядом с Сэми. Мы не касаемся плечами друг друга, не спешим. Со стороны, наверное, это похоже на свидание — два красивых молодых человека в традиционных одеждах, идущие в одном ритме, в одном свете.
— Много людей сегодня, — наконец, говорит она, нарушая тишину.
Мда, похоже, все идет к тому, чего я больше всего боялся — все эти аристократические штуки, а-ля — "я знаю, что ты знаешь, что я знаю...", "я не скажу это вслух, но постараюсь громко промолчать", ну и так далее. С виду — беседа о погоде, а на деле — дипломатия.
Вот только есть нюанс — обе стороны общения должны владеть этим языком. И за Сарутоби я не волнуюсь. Девочка клановая, ее с детства, скорее всего, этому учили. А я? Могу, кое чего, конечно, но будет ли этого достаточно?
— Праздник требует лиц, — почти без паузы говорю в ответ.
— Но не всегда — сердец, — заканчивает Сэми. Снова молчим.
Вот что это сейчас было? Вроде, в тему ответил. По крайней мере, я на это надеюсь.
— Ты читаешь стихи, Кейтаро-сан? — вновь спрашивает она через какое-то время.
На ветке сосны — одинокий журавль спит. Ветер не тревожит.
Вместо ответа с чувством цитирую хоку. Ну да, немного умею в литературу — не все ж одними тренировками заниматься, да отчеты читать и описание зубодробительных техник по свиткам изучать. Не зря ж в госпитале книжку со стихами у медсестрички умыкнул. Знал, что когда-нибудь да пригодится умом блеснуть.
— Ты понимаешь Басё, — останавливаемся на берегу пруда. — Это редкость.
— Ты проверяешь меня? — даже как-то обидно стало.
— А ты — отвечаешь, — вдруг улыбается моя спутница и неожиданно тоже цитирует:
Старый пруд в тени. Прыжок — всплеск. И снова тишь. Кто решился первым?
— Бусон. Ты хочешь, чтобы кто-то прыгнул?
— Я хочу, чтобы кто-то решился. Но не знаю, кто.
Пруд перед нами неподвижен, как стекло. В нём отражаются фонари, редкие облака и ветви кленов, под которой мы остановились. Ветер едва касается воды, будто тоже слушает. Я смотрю на Сэми. Она не шутит — глаза серьёзные, уголки губ поджаты, выдавая напряжение.
— Я хочу, чтобы кто-то решился, — повторяет она, чуть тише.
Ничего подходящего из прочитанного тут не подходит. Но что мешает импровизировать? Складываю, пусть корявенькое, но свое:
Два листа плывут — не связаны, но рядом. Ветер — общий враг.
Она молчит. Смотрит на меня. Потом — медленно кивает.
Если мы — листы, пусть нас несёт один ток. Но не к водопаду.
Продолжаем прогулку теперь вдоль пруда. Камни под ногами все еще тёплые от дневного солнца. Вода неподвижна, как зеркало, в котором мы отражаемся. Забавно, но ощущения такие, будто сейчас даже тишина становится выразительной.
— Ты ведь глава своего клана, — говорит куноичи, будто невзначай.
— Не так долго, — отвечаю. — Но свобода приходит не сразу.
— Даже когда ты свободен, ты всё равно связан.
— Особенно, если вокруг — те, кто умеют намекать громче, чем приказывать.
Да, мы похожи, девочка. Оба, пока еще, не хозяева собственной судьбы. И я понимаю, что ты от меня хочешь. Вот только я могу позволить себе пойти на перекор, если меня попытаются заставить. Из принципа, упрусь рогом, и наплевать на последствия. И твой дед, мне кажется, это понимает, в отличие от тебя.
Но пока я согласен поиграть в игру по правилам, если мне это выгодно. Тогда и тигр окажется сытым, и овцы целыми. На какое то время. А когда тигр снова проголодается, под овечьей шкурой может оказаться совсем даже и волк.
А на что готова пойти ты? На предварительный союз я согласен, но что ты можешь дать мне помимо этого?
— Ты устал быть тем, кем тебя хотят видеть? — спрашивает она.
— Я слишком долго был маской. Теперь я — лицо. Но оно ещё не привыкло к свету.
— Чтобы привыкнуть к свету нужно время. А оно всегда дорого.
— Я достаточно обеспечен, чтобы не думать о расходах. Не только своих, но и тех, кто идет со мной рядом, — на секунду задумываюсь, подбирая слова.
Маска на лице — не защита, а тюрьма. Снять — не значит дышать.
Сэми отвечает, не сразу, но точно:
Если дышать — боль, пусть будет боль вдвоём. Но без цепей.
Я смотрю на неё. Она не отводит взгляд.
— Три года. Достаточный срок, чтобы вырастить когти, — говорит она. — Видимость. Без близости. Без обязательств. Но с уважением и доверием.
— Три — мало, — качаю головой. — Пять. Может, шесть.
Она смотрит на меня, не перебивая. Я знаю — это долго. Для неё. Да и мне придется поднапрячься. Но это именно тот срок, когда наша общая проблема исчезнет сама собой.
— Это долго, — говорит Сэми наконец.
— Но именно тогда всё изменится. Я не могу сказать, что именно. Пока.
Я вижу, как она размышляет. Перебирает варианты. Вот только куда ж деться с подводной лодки? Решаю добить.
Камень в воде — лежит, не прося взамен. Но ждёт касания.
Вскидывает глаза. Недоумение. Потом понимание, которое сменяется задумчивостью с нотками подозрения.
— Если я принимаю на себя ответственность, будет справедливо получить что-то взамен, — слегка пожимаю плечами. — Не близость. Услуга.
— Когда?
— Я не стану просить, если не будет нужды. Но если будет — ты услышишь.
Если долг — тень, пусть он будет лёгким, как след журавля в снегу.
Все же соглашается моя спутница.
Что ж. Мы уже обсудили всё, что нужно. Сказали то, что нельзя было сказать прямо. Услышали друг друга. И теперь — можно просто гулять.
Парк будто почувствовал, что напряжение спало. Ветви кленов перестали шептать тревожно — теперь они просто шелестят, как фон для прогулки. Фонари мягко освещают дорожки, не режут глаза, а будто приглашают идти дальше. Воздух стал легче, как после дождя, хотя дождя не было. Просто ушло напряжение, и с ним — тяжесть. Осталась только прохлада, свежая, как начало осени, и запах клёнов, земли, чуть-чуть — дыма от уличных фонарей, в которых горят свечи.
За поворотом — люди. Молодёжь с фонариками, сдержанный смех, игра в фанты. Кто-то поёт, но негромко, будто уважая чужую тишину. Пожилые пары сидят на скамейках, дети бегают, ловят свет. Всё живёт, но не шумит. Радость — с достоинством.
Девушка улыбается. Впервые за сегодняшний вечер — легко, по-настоящему.
— Праздник всё-таки, — говорит она, и голос её звучит мягко, почти с удивлением, как будто она только сейчас позволила себе почувствовать атмосферу.
— И мы — его часть, — соглашаюсь в ответ.
Мы идём рядом. Не как заговорщики, и не как потенциально будущие супруги. Просто — как двое, кому позволено немного тишины. Шаги наши звучат в унисон, и даже дыхание будто подстроилось под ритм вечернего парка.
— Ты давно просто гулял? Без цели? — спрашивает Сэми, не глядя на меня, будто боится нарушить равновесие.
— Давно, — улыбаюсь в ответ. — Цель всегда догоняет. Но сегодня — она отстала.
Проходим мимо группы подростков. Лепестки летят в воздух — кто-то бросает их вверх, смеясь. Один из них случайно задевает её рукав — тут же кланяется, извиняясь. Она кивает, не обижаясь. Я молчу, но взгляд мой — рядом. Не угрожаю. Просто — держу границу. Как щит, который не нужно поднимать, пока его уважают.
— Ты не похож на того, кем тебя считают, — вдруг делает вывод она, и голос её звучит почти задумчиво, как будто она говорит это себе, а не мне.
— Я слишком долго был тем, кем мне приказали быть, — коротко вздыхаю. — Сейчас учусь быть собой.
