Вот приехать к Насте домой, и что рассказывать? Черчилля видел? Видывали мы лилипутов и покрупнее, как говорил все тот же Корабельщик.
Черчилль сопел, щурился на дешевое красное вино, беззаботно играющее в стакане тонкого стекла. Ощущал под ложечкой привычную уже тяжесть и слабый покамест шум в ушах; нет, положим до приступа “грудной жабы" далеко еще, но, наверное, стоит уже сегодня навестить медика. Только не сушеного стерильного американца. Лучше пусть найдут француза, жизнерадостного лысого толстяка, уж он-то не станет читать проповеди о грехе чревоугодия.
Вошедший Сашко Лепетченко увидал словно бы картину, вырезанную, выхваченную из времени черной рамой окна и замершую, словно на фотокарточке. Слева худой, задумавшийся Батько. Справа толстый буржуй, вон и котелок его на столе, ближе ко входу. А чуть подальше от входа, точно посреди застиранной серой скатерти, на незримой линии между переговорщиками, на фоне синего-синего, яркого-яркого неба — красное вино в двух невесомых, прозрачных до невидимости стаканах. Прочую обстановку против света и вовсе не разобрать. Вон, второй буржуй-переводчик совсем потерялся в размытой синеве из окна.
Сашко положил на стол большую, четкую черно-белую фотографию; Махно подмигнул ему, оторвавшись от грустных мыслей, и Сашко, успокоенный, вышел.
Сэр Уинстон всмотрелся в придвинутый и вежливо развернутый к нему правильной стороной снимок. На снимке здоровенный многобашенный танк извергал огонь во все стороны, безжалостно кроша пулеметами каких-то наездников, судя по папахам — Кавказскую Конную Дивизию Туземных Народов, или как там она у русских правильно именовалась. Чуть ниже прямо на снимке белым прочертили дату — середина весны, больше двух месяцев назад.
Русские междуусобицы занимали Черчилля весьма и весьма, но именно поэтому сейчас он внимательнейшим образом вгляделся в танк, изображая интерес к технике и нарочитое равнодушие к обстоятельствам фотосъемки.
Корпус танка ничем не походил ни на привычные английские “ромбы", ни на появившиеся под конец войны бронетракторы “Уиппет", шустрые, но маленькие и вооруженные лишь пулеметом винтовочного калибра. На французского бегемота “Сен-шамон", утыкавшегося вывешенной вперед мордой в каждый склон, красный танк не походил тоже. Корпус танка — плоский, длинный, простой прямоугольной формы, с колпаком посреди скошенного лба, явно для механика-водителя. По сторонам от рубки механика две круглые пулеметные башенки; отлично поставленная фотография передала даже неровную “паровозную" клепку. Что же это, самоделка? Гениальная импровизация? Или это боевые испытания машины из “Марксовых монастырей"?
По центру плоского корпуса граненая башня с короткоствольной штурмовой пушкой. Тоже понятно: давить пулеметные гнезда, оживающие, когда сей мастодонт поведет за собой пехоту. За главной еще пара пулеметных башен, а за ними еще какие-то планки на станке... Направляющие для ракет Конгрева? Или антенны для лучей смерти?
Кстати, гусеницы не охватывают корпус поверху, проходят под крыльями; катки закрыты фальшбортом... По фальшборту вертикальная лесенка, вот как! Высота, значит, не позволяет запрыгивать на броню. Чем дальше, тем интереснее. А что движет столь громадную машину? Неужели дизель или бензиновый мотор? Но какова же там передача? Электрическая, как на том же “Сен-Шамоне", горящая поминутно?
Впрочем, пусть разбираются специалисты, они для того и существуют.
— Специалисты говорят, что такую машину можно сделать на основании вашего “Виккерса"-двенадцатитонника. Всего лишь немного удлинить корпус, взять судовой двигатель в тысячу сил, добавить башен... Передачу придется проектировать заново, но у вас танкостроители опытные, разберутся. Мы хотели бы заказать вам десятка два таких танков. Заплатим зерном и мясом.
Выслушав перевод, Черчилль одобрительно кивнул и добавил:
— При условии, что машины никаким способом не попадут в Москву. Согласитесь, что соседство с медведем — штука обоюдоострая, и своими руками усиливать подобного соседа... Мне представляется неразумным.
Теперь уже одобрительно кивнул Махно:
— Нам так или иначе нужно защищать республику. Лет через пятнадцать-двадцать мы рассчитываем иметь собственное производство простых машин. Сложные же нам предстоит покупать еще очень долго.
Черчилль подумал: куда раньше скупят вас. Оптом, “на корню", как хлебопромышленники скупают зерно будущего урожая: не разбирая сорта и качества, лишь бы не досталось конкуренту. Люди поведутся на лозунги популистов, как всегда и везде. Чтобы устоять, вам придется откровенно занять чью-либо сторону. Но даже и в этом случае ваши якобы независимые ревкомы сделаются лишь посредниками для отмывки чьих-то денег, превратятся в громоотводы для экспериментов и сражений крупных ваших соседей. В пять-семь лет на месте страны образуется пузырящаяся трясина, где никто никогда не найдет никаких концов. Понятно, что соседи не потерпят рассадника чумной язвы на собственных границах; но вы, молодые революционеры, скорее всего, до сего мига просто не доживете.
И никакая сознательность в народе не образуется за десять лет: ни революционная, ни контрреволюционная. И за сто лет не образуется. Английский народ веками жил под феодалами, потом умирал за Кромвеля, потом налегал на ярмо под Парламентом, потом вкалывал на шахтах и фабриках при старушке-Виктории. Все это время люди учились понимать, что же такое политика. И почему она делается не словами, но лишь единственно кровью. Пока этим пониманием не пропитается хотя бы каждый десятый — ничего не выйдет ни у Махно, ни у его вдохновителя Корабельщика.
Пока же молодые республики сцепятся со старым наследником главной державы, глядишь, и Империя сможет немного поправить пошатнувшиеся от Великой Войны дела. Так что черт с ней, с секретностью. Пусть украинские анархисты воюют этим танком с русскими большевиками, через Ла-Манш ему не перелезть. Сила Британии — флот!
Черчилль вздохнул:
— Я передам ваши пожелания нашим специалистам. Фото взять можно?
— Да, оно сделано для вас.
— Взамен я хотел бы попросить вас о небольшой услуге.
— А именно?
— Не могли бы вы встретиться... Скажем, завтра. Да, завтра — идеально. Тем не менее, годится любой день до конца июня. Встретиться с Орландо Витторио, итальянским премьер-министром и рассказать ему... Так, под видом слухов... Кое-что про город Фиуме.
— Что именно?
— Что апелляция Италии на статьи договора рассмотрена не будет. Город решено передать хорватам и это решение окончательное.
Махно не спросил: зачем вам это надо? Понятно и так. Некто сделает некие выводы, а потом и некие действия. А потом окажется, что “некто" сам себя обманул, основываясь всего лишь на слухах, переданных мальчиком-анархистом. С мальчика, ошалевшего в золоте Версаля, судорожно придающего себе веса причастностью к тайным сплетням — какой спрос?
Кстати, Корабельщик еще год назад предупреждал, что Фиуме в итоге отойдет именно хорватам; как же давно это было!
— Хорошо. Если только член “Совета Десяти", участник “Великой Четверки" примет столь незначительного представителя, каковым здесь являюсь я.
— Не беспокойтесь, — бульдожий оскал держался ровно секунду:
— Попросим — примет.
Распрощались не то, чтобы довольные друг другом — но и не испытывая огорчения, паче же разочарования. Черчилль засопел, сходя по узкой скрипучей лестнице вниз. Его спутник что-то лепетал на буржуйском, почтительно придерживая увесистого сэра Уинстона под локоть. Махно видел в окно, как высокие гости погрузились в лимузин и отчалили: большая машина отошла от бровки точь-в-точь, как отваливает от причала корабль.
Плавно и бесповоротно.
Вот и он теперь...
Бесповоротно.
Нестор долго смотрел на красивые черепичные крыши, уже облитые по краям зеленой пеной свежей листвы, еще не набравшиеся пыли от множества здешних машин и заводских труб. Вот мы сделали революцию, вот мы построим свои города... Такие же дымные, тесные? А ведь без городских умников и селу не выжить. Землю надо удобрять суперфосфатом, а не молитвами и акафистами, да и пахать лучше все-таки трактором. Трактор не болеет ни сапом, ни костоедой, не ломает ноги, не помирает от бескормицы. Не говоря уже, что тянет за целый табун. Значит, и заводы, и города, и химические колонны...
Ему-то все это зачем?
И что, интересно, случилось на той линии, стрелку от которой так настойчиво переводил Корабельщик?
Вошел Сашко:
— Что, Батько, купить нас хотят?
— Верно.
— И мы купимся?
Махно кивнул на стаканы. Сашко без лишней скромности допил один, его начальник второй. Утерли губы рукавом. Нестор снова поглядел в окно.
— Мы Ленину не продались, а тут какой-то буржуй.
И еще прибавил Махно, как некогда в совершенно иной вселенной недоучившийся венский акварелист сказал о недоучившемся тифлисском семинаристе:
— Если Черчилль шакал, то Ленин тигр... Ну их всех к чертовой маме. Айда, Сашко, глянем, чего нашим женам купим-привезем из самого Парижу! Небось, не станет Настя ругаться за написанную в газетах ложь про королеву Румынии.
— Может, и станет. Красивая королева-то.
— Э, Сашко, я анархист-коммунист, или как? Мне с королевой рядом стоять невместно.
— А с Черчиллем же говорили сегодня. Он тоже, считай, король.
Махно замер на полушаге, пошевелил пальцами в воздухе (вот привязался жест!) подыскивая слово.
— Черчилль на троне работает. Видишь, к нам сюда приехал, не поленился. Мог же просто приглашение выслать. Нет, сам явился, чтобы я уж точно от его просьбы не отвертелся. А королева просто... Лицом торгует.
Сашко пожал плечами:
— Вам виднее. А все же я думаю, будет вам дома от Насти!
Сашко как в воду глядел: по возвращению из городу Парижу грозного командира повстанческого края встретила обычная такая полтавская жинка, уперевшая руки в бока.
И зазвенели окна, и засвистала по плечам скалка — да у хитрого Нестора во френч именно на такой случай оказались вшиты куски подошв. Этакие каучуковые погоны толщиной в палец. Увидела Настя, как ловко пристрочено — забыла, что и побить хотела. Ну, помирились: после смеха ругаться как-то уже и неохота.
Песня “Возвертался Батько из Парижу, и сказала ему жонка: я все вижу!" обошла Украину, а за ней и полмира, почти так же быстро, как легенда о покушении на Махно в сельской церкви. О том самом покушении, когда Нестор якобы заколдовал “казака Остапа" сотоварищи в здоровенных вороных жеребцов, и теперь на них ездил со всей охраной.
В той, другой Вселенной акварелиста и семинариста, слово “махновщина" обозначало дикий беспорядок. Здесь Махно воевал осмысленнее, меньше метался и реже промахивался, а уж дисциплину в войске, помня внушение Корабельщика, навел жесточайшую. История с поездкой в Париж — а, главное, с Настиной выволочкой по возвращении — сделала Батьку окончательно понятным, своим и близким. Поэтому приток селян, взыскующих в Приазовской Республике мужицкого рая, не прекращался.
* * *
— Товарищи, но так вся Советская Украина к Махно сбежит. Какие предложения?
— Установить границу или запретить отъезд означает новое крепостное право. Мы, левые эсеры, категорически против. Чистейшая контрреволюция! — Чернов, конечно же, упустить “крестьянский вопрос" не мог.
Наркомзем Александр Билимович проговорил медленно, не особо стремясь погружаться в спор:
— Первые колхозы показали вполне ожидаемые преимущества. Жаль, что автор методики, некий Худенко, погиб на Восточном Фронте.
— Товарищ Худенко. У нас принято обращение “товарищ".
— Виноват, не привык, — ответил Билимович без малейших признаков раскаяния и продолжил все тем же неторопливым порядком:
— Крестьяне в тех уездах и селах, где появляется хоть один трактор, уже не помышляют о переезде, но мечтают об этом самом тракторе. Хотя бы вскладчину. К сожалению, только на Московскую губернию тракторов необходимо несколько тысяч, а наш выпуск составляет десять-пятнадцать единиц в неделю.
— Заводы разворачиваются, — прогудел Орджоникидзе. — Задержка с кадрами.
— С кадрами нам помогает Наркоминф, — Луначарский, нарком образования, благодарно кивнул Корабельщику. — Но процесс не мгновенный. Мы планируем обеспечить кадрами еще несколько мастерских по сборке и заодно ремонту техники в Калуге, Чернигове, Твери. Есть проекты большого завода в Саратове...
— Большого — это не в один контейнер, как обычно, а в два? Или в целых три? — усмехнулся нарком финансов Гуковский. — Между прочим, готовые мастерские— “ящики", как их называют, по линии Внешторга хотят купить венгры. Я вносил предложение на прошлой неделе.
— Почему кадры готовит не ваш наркомат? — недовольно поглядел Чернов. — Наркомат образования, разве обучение не по вашей части?
Луначарский посмотрел на Корабельщика:
— Не хочу отвечать за вас в вашем присутствии.
— Потому, что мы не учим кадры в исходном понимании этого слова, — ответил Корабельщик, — а комплектуем заводы. Мы не выпускаем токарей-универсалов, что могут устроиться куда угодно и точить любые детали по чертежу. Мы готовим каждого работника исполнять лишь одну конкретную должность, но наилучшим образом. О прочем технологическом процессе каждый наш работник имеет представление самое общее, только для понимания важности собственного места. Немецкие союзники называют это “эрзац", заменитель. Да, наши выпускники не ученые, а дрессированные. Но зато мы выпускаем их много и прямо сейчас; а нормально образованные кадры пойдут года через два-три.
— Товарищи, к порядку заседания! — кашлянул Владимир Ильич. — Вернемся к крестьянскому вопросу. Я считаю, что репрессивные меры исключены. Нет ничего глупее, чем сама мысль о насилии в хозяйственных отношениях среднего крестьянина. Насилие по отношению к среднему крестьянству представляет из себя величайший вред. Это — слой многочисленный, многомиллионный. Даже в Европе, где нигде он не достигает такой силы, где гигантски развита техника и культура, городская жизнь, железные дороги, где всего легче было бы думать об этом, — никто, ни один из самых революционных социалистов не предлагал насильственных мер по отношению к среднему крестьянству!
— Тем не менее, я считаю, что коллективизацию необходимо усилить, — подал голос нарком национальностей Сталин. — Всем ведь известно текущее положение. Даже и безо всяких тракторов общее хозяйство выгоднее. Скажем, в селе сто дворов. Сто хозяек ежедневно топят сто печей, готовят сто обедов. Поставить одну большую столовую, пускай в ней готовят пятнадцать и даже двадцать кухарок — но восемьдесят женщин освободятся для ухода за детьми, уборки, наконец, для отдыха. То же и с работами: общее поле можно косить конной косилкой, пока что без трактора, все равно — выгоднее. Намного выгоднее. Даже настолько простое учреждение, как хранение всего хлеба в одном большом складе, с одним на всех сторожем, где просто устроить учет и контроль вывоза, ведь ворота всего лишь одни!
