— И что же?
— Когда вулканы уничтожали старые города, на смену им приходили новые. Сама Астала возникла не сразу. Все должно изменяться, мальчик. Я не против перемен... но перемены бывают разными. Ты знаешь Къятту. Знаешь, чем развлекаются Рода Асталы. Если не будет войны с Тейит, не начнет ли он воевать со своими?
Огонек слышал искренность в голосе собеседника. Лачи тоже умел быть убедительным... Но у Ийа голос звучал по-другому, как у человека, который много раз говорил это себе самому. Но соглашаться Огонек не хотел:
— Он не захотел крови в долине Сиван.
— Вот именно — не захотел! Ты сам подтверждаешь — он привык делать лишь то, что хочет. Но желания — вещь непостоянная... А что будет с тобой? Зачем ты пошел за ним? — взгляд в упор. — Чимали растет и выбирает свой путь.
— Если я делаю что-либо, то по своему выбору. — Огонек побледнел. Откуда узнал?
— Не удивляйся. В Астале без шпионов не выжить, — Ийа улыбался вполне дружелюбно. — Это многое объясняет. Я и сам не мог понять, почему он привязался к тебе.
— Привязался... — без выражения повторил Огонек. Вот уж привязанности он точно ни с кем обсуждать не намерен. — Я устал, — пробормотал тихо, не желая продолжать разговор и очень боясь показаться грубым.
Южанин понял, но спросил мягко:
— Скажи, ты ведь не хочешь ему зла? А кровь у Кайе горяча не в меру. Помоги ему, если сможешь.
— Как? — почти возмутился подросток.
— Если ты разумней, сделай так, чтобы слушали тебя. А не Къятту, к примеру. Думаю, у тебя получится — он никому еще не давал столько возможностей. Хотя ты, конечно, можешь просто махнуть рукой и снова уйти в леса.
Ийа вновь дружески улыбнулся и сказал:
— Я дам тебе грис. Вернешься домой. Дал бы сопровождающих тоже, но вы невзлюбили друг друга.
Рыжей была грис, вся, даже морда и ноги — таких разводил только один Род; и на узде — свернувшийся кольцом пятнистый ихи. Послушной грис была — как вкопанная застыла на песчаной дорожке позади ворот, стоило Огоньку потянуть повод. На беду Кайе появился на той же дорожке — похоже, беспокоился за Огонька, так явственно облегчение на лице проступило.
Потом невидимая ладонь стерла радость; шагнул вперед — будто змея бросилась, ухватил скакуна за повод, провел пальцами по узорным бляшкам на узде. С отвращением — как по тушке давно дохлой крысы.
— Что у тебя за дела с Арайа?
— Только с Ийа. Кауки натравили кабана, и я чуть не сорвался с обрыва, а он меня спас.
— Какая доброта! Для чего же?
Огонек ощутил злость. Едва не простился с жизнью, а Кайе говорит об этом с такой вызывающей насмешкой... Да, наверное, кустом в саду больше бы дорожил!
— Откуда я знаю, зачем — иди и спроси! То, что я чуть не сломал себе шею, не важно?
Прошел через сад в комнату, спиной чувствуя недобрый пристальный взгляд. Не отстающий — Кайе шел следом. Уже подле дверной занавески Огонек обернулся:
— А ты хотел бы видеть меня мертвым?
— Так он ради меня? Придумай что посмешнее!
— Ты полагаешь, все одинаковы?
— Ийа я знаю!
— Ты и брата своего знаешь! Тем не менее, он чуть меня не убил, а этот — напротив, помог.
— И что же теперь? Друзья на всю жизнь? Быстро ты их заводишь!
— А ты хотел бы завязать мне глаза? Поздно уже, я достаточно видел!
— И что же тебе показал этот... Ийа? Путь к очередному предательству?
— Так этого ты от меня все время ждешь?
— И этого тоже! Ты вечно тоскуешь по северу!
— Ты, разумеется, предпочтешь, чтобы я смотрел лишь на твои следы! Тебе без разницы, что меня хотели убить, главное, что спас не тот человек! Может, мне снова залезть на обрыв и прыгнуть оттуда вместе тем с кабаном?!
От удара Огонек перелетел в угол комнаты. Бросило в жар. Под глазом запульсировало, по левой половине лица разлилась резкая боль. В первый раз Кайе ударил его...
И не подошел — смотрел мрачно.
— Сказать нечего? — с трудом, но зло спросил Огонек.
Молчание.
Лицо словно онемело, говорить было трудно, от гнева Кайе сердце сдавливало, и все же Огонек не сдержался.
— Лучше б я остался на севере, пусть бы прикончили, как предателя! Кем ты считаешь меня? Вещью?
— Нет. Ты сам себе придумал, что здесь ты пленник, или моя игрушка. Тебе так удобно! Мне уже надоело пытаться объяснить, как все на самом деле. А вот ты кем считаешь меня...
— Тем, кто ты есть! Привыкшим, что все склоняются перед ним, потому что боятся!
— Кончай размахивать собственной храбростью. Я наслышан о ней. Думал, ты мой друг, а ты...
— Да провались она, твоя дружба! Можешь только дать по роже, когда не находишь слов!
— Снова речи Ийа!
— Нет, мои! Ты же меня ударил, не его!
— Я ненавижу Ийа. Не смей приближаться к нему, слышишь?
— Он лучше тебя! — выпалил Огонек. — Меня он спас дважды и не пытался ничего получить взамен!
— Он только убил мальчишку-северянина, — сказал Кайе очень спокойно. — Ему нужна была жертва.
Онемение и жар отступили, нахлынула острая боль; говорить стало еще тяжелей, но Огонек не намерен был сдаваться:
— А вам всем? Разве ты ему пытался помочь?
Спокойствие кончилось — Кайе прямо взвился:
— Не твое дело, как я поступал и почему! Если бы ты не треснулся башкой в Тейит... зачем я только придумал давать тебе Силу!
— Там, в долине Сиван... я ведь напомнил тебе о погибшем? — тихо спросил Огонек; неприятной, болезненной оказалась догадка.
— Вы не похожи, — бросил Кайе. — Он вел себя... достойно. А ты болтаешь о доброте и плюешь в лицо, зная, что не поплатишься за это.
— Я и так плачу слишком дорого!
— Чем же? — глухим от ярости голосом спросил юноша. — Тем, что приобрел кое-какие способности? Тем, что в Тейит тебя вознесли высоко, а ты сумел предать и северян? Тем, что тебя снова приняли в Астале почти как своего, и я назвал тебя другом?
— А ты — помнишь о дружбе, когда бьешь в лицо? Зато искренне! — горько сказал Огонек. Ему уже не хотелось ссоры. Ийа ошибся. Нет в сердце Кайе никакой настоящей привязанности. Что-то не по нему — и всё...
На небольшой площади подле Хранительницы не росли деревья, зато они высились по периметру, на манер стражей — высокие, крепкие, прямоствольные. Перешептывались, покачивая листвой, неважно был ветер или нет, и человечьи голоса в шепоте слышались. Сколько веков насчитывала Башня — деревья не старели. Или так незаметно одни приходили на смену другим?
На ветви одного из них расселся жирный лоснящийся ворон, сыто покаркивая. Кайе шагал к Башне, с виду целеустремленно, а на деле — бежал за утешением, как малыш бежит к матери. Вот только взамен матери была Хранительница. Огонек... Кайе сейчас больше всего хотелось забрать собственноручно вырезанный знак обратно. Ну что, в самом деле? Крысы северные, теперь Ийа! Час от часу не легче.
— Крра... — довольно подтвердил ворон.
— Заткнись.
— Крра! — оскорбился тот.
— Ты... — юноша встал в центре площади, взглядом сразу отыскав наглую птицу.
— Кра! — насмешливо отозвался ворон, встречаясь с ним взглядом.
— Да сдохни ты! — Кайе вскинул руку, вместо ворона видя Ийа. И не сразу понял, почему загорелся древесный страж. Неприкосновенное дерево Хранительницы...
Ийа наблюдал за играющими детенышами пятнистого ихи: любой Род держал при себе тех, кто был изображен на знаке, коли такое представлялось возможным. Один звереныш постоянно оказывался позади другого и кусал собрата за хвост.
В другом углу комнаты сидела Имма, которая последние пару сезонов была для молодого человека чем-то вроде отделенной от него тени. Она даже глаза свои доверяла его целителям, а не своим, хотя Род Инау уж лечить — то умел и недоучек у себя не держал.
Ийа и разговаривал с ней, как с тенью — той можно не опасаться. Но за откровенность — Имма знала — требовал платы. Зрение Иммы восстановилось только частично, несмотря на отчаянную попытку, стоившую трещины Хранительнице.
Про Род Тайау говорили, о чем же еще. Вернулось сокровище в Асталу; и половины сезона не прошло — уже одним деревом-стражем меньше. Теперь за другие примется или сразу по Башне шарахнет? Уже пошли разговоры по городу и предместьям, мол, не рано ли обрадовались? Северянам-то посланники нос утерли, только не начнет ли Кайе теперь и тут все в пыль разносить?
— Зачем ты спас полукровку? Ведь это ты направил Кауки в место, где он должен был оказаться? — спросила Имма. Когда мир ее сузился до пределов едва ли комнаты, она стала более разговорчивой, опасаясь почувствовать себя ни к чему не пригодной.
— Мне показался неглупым этот парнишка. Может, я и не ошибся. Но сил противостоять Кайе у него нет.
— Ты слишком торопишься...
— Да нет, Имма. Уже много весен прошло. Я не хочу ждать столько же. Если бы мальчик сумел приобрести на Дитя Огня хоть наполовину такое влияние, как Къятта... может, оно и сейчас есть, только пользоваться им полукровка не умеет совсем. И когда еще научится. Напротив, он делает все наперекор — будто нарочно.
— И что с этим мальчишкой...
Ийа пожал плечами:
— Кайе некогда вытащил его из реки, но в стремнине Асталы пусть барахтается сам. Может, и пригодится. Если он будет мне доверять, все-таки может принести пользу. Пока дело не разрешилось иначе.
— Но Кайе тебя ненавидит, не опасно ли даже приближаться к полукровке?
— Понятия не имею. В Астале почти все опасно.
Несколько отрешенно добавил:
— Я надеялся на долину Сиван... дольше ждать смысла нет.
— Но ты же видишь — он вернулся победителем, многие начали задумываться, не выбрать ли его сторону.
— Спаленному дереву это скажи! Я боюсь, что еще год от силы, и произойдет нечто непоправимое... Он — оружие почти совершенное; а его брат побоится утратить влияние и попробует отрезать пути к отступлению. Къятту опасаться надо, а не Дитя Огня.
Он подхватил за шкирку одного из пятнистых зверенышей, тот куснул воздух и растопырил лапы. Имма недоверчиво склонила голову набок — уже привыкла прислушиваться, не приглядываться.
— Что ты задумал еще? Будь осторожен.
— Осторожности у меня хватает... могу поделиться со многими.
— А если узнают про тебя? Брат его первым подумает на ваш Род, даже если вы будете невинны.
— Я же не самоубийца.
**
Лицо все еще болело, и в голове отдавалось звоном любое движение, хотя домашний целитель хорошо поработал, синяк сходил на глазах. Огонек думал, Кайе теперь не появится какое-то время — надо остыть после очередной размолвки, но он пришел рано утром, еще затемно. Пришел без лампы, стал в дверном проеме, не приближаясь.
— Я уеду, — сказал, и тон не вызывал желания спрашивать, тем более спорить. — На одну луну, не меньше. Наши люди нашли камнеклювов, давно хотел их увидеть. До вчерашнего дня я думал взять тебя с собой, но теперь нет.
Я здесь один не останусь, подумал Огонек. Попрошусь куда-нибудь на окраины, там, может, найдется дело и полукровке. Вряд ли их бедняки столь переборчивы, как храмовые пациенты.
— Тебя согласилась приютить Шиталь.
— Это уж лишнее, — запротестовал Огонек. Да, красота Шиталь его поразила когда-то, но он же не шкатулка, чтобы переставлять с места на место!
— Подожди, — Кайе на редкость терпеливо воспринял протест. — Она... в общем, у меня с ней свои долги и счеты. Она тебя сумеет охранить. Больше я так ни в ком не уверен. Да не в тебе дело, — сказал он уже раздраженно. — Во мне. Вспомни этих Кауки... и другие найдутся. И после я этого так не оставлю. Хочешь, чтобы из-за тебя перегрызлись пол-Асталы? Но все равно Къятта ради твоей защиты и головы не повернет, хоть сам и не тронет.
— Все так плохо? Тогда зачем тебе уезжать?
— Ищи потом этих птиц! — но другое, "иначе я сам тебя пришибу", — читалось в его голосе.
— Тогда я могу все же поехать с тобой.
— Не можешь. Мы тогда поссоримся окончательно, а этого я не хочу.
— А когда ты вернешься, что-то изменится?
— Не знаю. Если нет... там и будем решать.
Сорвался с места и исчез за колоннами, в темноте коридора. Больше Огонек его не видел, хотя уехал Кайе только на вторые сутки. Искать птицу-камнеклюва. Такую полукровка и сам видел однажды, и еще бы полюбовался — здоровенная, клюв чуть не с руку длиной! Да и по вольным просторам уже успел соскучиться. Но его никто не спросил, а незадолго до отъезда отряда пришли посланцы из дома Шиталь, и прощаться некогда было.
**
Тейит
Маленькая птица летела домой. Привязанное к лапе письмо не мешало, птица и не подозревала о нем. Она хотела на родной каменный карниз, к золотистым зернам, которые дома были вкуснее всего. Она помнила свист человека — так он сзывал подопечных своих.
Маленькая птица не страшилась расстояния и не думала, что может стать жертвой небесного хищника.
Не очень скоро по птичьим меркам перед ней возникла горная цепь, в которой раскинулся город — множество человечьих гнезд.
Вот и дом — голубь уже забыл про долгий путь, радуясь в предвкушении отдыха и зерен. Птица опустилась на каменный подоконник, заворковала, привлекая к себе внимание.
Лачи отвязал письмо. Что ж... если это все же ловушка, скоро не останется вопросов. Сам он не приблизится к южным охотникам, отправит надежных людей. И будет ждать в укромном месте неподалеку. Если не ловушка, но Дитя Огня взять живым не удастся, может, хоть уничтожить получится.
**
Астала
Время звездных ливней подходило все ближе. Ийа следил за пока еще редкими, кристально— чистыми каплями. Закончились дожди обычные — заплакало небо. Хотя вроде с чего бы — в начале весны? Есть еще зимний дождь, тоже звездный; но он совсем другой, он сухой, обреченный — резкие злые росчерки. Весенний же своих слез не стыдится. Да и слезы такие чаще бывают от смеха, а не от горя — слишком быстро катились.
Жаль, нельзя сделать такое вот ожерелье — чтобы прозрачные камни стремительно стекали вниз, но оставались на месте. Если бы удалось сделать, знал, кому бы его подарил.
...Бывает и так, получается. Хранительница на эту девочку указала, или просто случайность? Неважно, все равно она в доме врагов; хотя, если все удастся, Тайау будет ни до чего. В любом случае мог бы постараться и ее забрать, разумеется — но не станет. Потому ли, что с Иммой дружил, или потому, что свои сестры еще малы и невольно о них вспоминает, но никогда бы не стал брать женщину силой, а "нет" она уже произнесла. Или придет сама, или не придет вовсе.
Огонек тоже наблюдал за яркими росчерками, давно знал, как это бывает: все небо начинало плакать сверкающими слезами. Одна из немногих картин, сохранившихся в памяти с детства. И сейчас он вышел на каменное крыльцо, ведущее в сад, запрокинул голову, смотрел на первые, пока редкие звездные капли. Смотрел, пока шея не заболела. Улыбался, до того хорошо было.
