Так и говорим, чтобы понятно было — я выпил твою ладью. Раньше ели. Ну, когда фигуры были из шоколада. А теперь всё, уже не едим, а пьём. Так гораздо веселее. И смешнее.
* * *
Не буди Лихо пока оно тихо. Себе дешевле будет. Я вот забыл эту народную мудрость и разбудил. Нечаянно. Себе на голову.
Нет, это я ему, Лиху одноглазому этому, чуть на голову не наступил, вот оно и проснулось. Я его себе таким жутким циклопом представлял, который еще там, в пещере баранов считал, но нет. Симпатичное у меня Лихо, милое даже. Только вот разбудилось.
Разбудившееся Лихо — это вам не Лихо, когда оно тихо, это совсем наоборот.
* * *
— Антон Владимирович, я не понимаю, что происходит. У меня такое ощущение, что меня взяли сюда в качестве подопытного кролика. — Вадим выглядит несколько смущенно, видно, что разговор этот для него важен и непрост.
— Вадим, мы здесь все подопытные. Ты это очень точно выразил, более того, я тебе скажу сейчас адын умный весчь, только ты не обижайся. — Резко пытаюсь понизить градус беседы, главное не пришибить молодого человека, он всё верно понял, только трудненько ему будет с этим смириться и жить.
— Ты всё верно понял, что взяли тебя сюда ни за какие не за заслуги, и уж тем более не из жалости. Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого не жалели. — Пальчиками обозначаю цитату, растягивая улыбку на пол-лица. — Тут вот какое дело. Мы на самом деле, как ты выразился, кролики, но не только и не столько кролики.
— Мы не такие, как они. И ты это тоже почувствовал сразу, тебе раньше никогда не приходилось этого ощущать в таком объёме. Нам не дают таблетки, на нас не воздействуют приборами. Потому что ни приборов, ни таблеток и нет никаких.
— Я не буду нести всякую эзотерическую чушь, потому что в этом совершенно не разбираюсь, да и не собираюсь разбираться. Потому что во всех этих, так сказать, учениях, может и есть крупинка истины, но она зарыта под таким слоем дерьма, что её просто не раскопать.
Проще уж эту крупинку на голом месте синтезировать, чем там докапываться. — Вот, началось, что-то типа 'Стоять сюда, смотреть смирно, начинается чистка щенка под капитана', и эту миссию мне выполнять придётся.
Ну что поделать, саксаул, он и Африке саксаул, а саксаулом я себя с детского сада понимаю. Почему-то ровесники сразу признают во мне саксаула, а старшие товарисчи пытаются назначить меня самым главным. Среди ровесников, естественно, как в детском саду.
Мне в душе, иногда, даже чуть обидно было, когда самым главным пытались не меня назначить, вернее, что если меня не пытались, я сразу к таким старшим товарисчам терял пиетет. Но самым главным я никогда не становился, или, если и становился, то буквально на очень недолго.
Потому что строем я ходить никогда не умел, да и по-правде, учиться не собирался. Терпеть ненавижу, когда меня строят, но и сам строить никого не люблю. Хотя, иногда, впрочем, довольно часто, занять место в строю, слиться, ощутить себя 'одним из', пошагать в ногу, и даже чуть-чуть увести 'роту под свой барабан' — мне бывает по кайфу.
— В общем так. Босс тебе по ушам, конечно, проехался, сам понимаешь, работа у него такая. В голову не бери. Приходишь, уходишь, блюдёшь дисциплину, делаешь, что сказано, из штанов не выпрыгиваешь. И не пытайся соразмерить свою зарплату с теми результатами, которые ты наработал — нам платят не за них.
— Можешь считать себя кроликом, а зарплату морковкой, тем более, что в этом есть сермяжная правда. Платят нам всем тут за то, что мы тут находимся, это, во-первых, в смысле, как бы под присмотром, а во-вторых, сейчас на самом деле что-то происходит, и мы тут находимся не просто так, а в качестве фокус-группы, если тебе так понятнее.
— Но и не только. Уже одно то, что мы здесь, каким-то образом на то, что происходит, влияет, каким образом — никто не знает. Кроме нас. Мы тоже не знаем. Но знаем, что оказывает. Так что не заморачивайся. Но и не выпадай из процесса, проявляй любознательность. Или наоборот, не проявляй. От этого ничего не зависит. Или что-нибудь, да и зависит. Я не знаю.
NoЛюди никогда не бывают ни безмерно хороши, ни безмерно плохи.
Глава 4, в которой люди никогда не бывают ни безмерно хороши, ни безмерно плохи
По голосу его, как по мосту,
Вновь возвращаюсь — с головой повинной.
Танцующей походкой балерины
Я прохожу лавину за лавиной,
А он — как Воин Света на посту.
По голосу его, как по лучу -
Единственная верная примета -
Определяю направленье света,
С недавних пор я точно знаю это.
Он думает обычно — я шучу.
По голосу его, как по звезде,
В реальный мир я нахожу дорогу,
Но он в себе отнюдь не видит Бога...
И я молюсь — пусть никогда не дрогнет
Тот голос. А иначе — быть беде.
По голосу его, как по лучу...
Но он боится моего не меньше
Друзей трусливых, лести, вздорных женщин,
Признаний, знаний, сквозняков и трещин.
Мне нечего сказать. И я молчу.
NoЛада Пузыревская
* * *
Что наша жизнь — театр. Посыл мне, насколько глубоко симпатичен, настолько же глубоко и отвратителен. Такой типа дуализм. Прямо, как декаданс, который весь глубоко театрален, но еще более — искренен.
Декаданс, который требовал экспрессионистской экстатики, но в высших проявлениях доходил до импрессионистской безмятежности. В этом и был лейтмотив жизнеутверждения, потому что сверхчеловеческая индивидуальность отличается от массовости.
Вот только сумма этих индивидуальностей не явила миру новую синергетику. Старую развалила, а новую не явила. Все попытки собрать воедино ничего не дали. Или не набралась критическая масса, или не возникло взаимодействия, увы, индивидуальности так и остались индивидуальностями.
История учит только тому, что она ничему не учит. Единственная антитеза к обычной реакция толпы, обуреваемой страстью массы — это внутренняя гармония, бездонность, плюралистичность и синкретичность.
История, мечущаяся от экстаза к закону и норме, а от них к эйфории, в страсти вопиющая о покое и в покое взыскующая бурю — это катаклизм в толпе, в макрокосме. В микрокосме — это просто истерика. В каждом отдельном микрокосмосе.
Я похож на истерика?
Истерики мне насколько глубоко симпатичны, настолько же глубоко и отвратительны. Такой вот типа дуализм.
* * *
Допрыгались, зайчики. Жареным запахло. Вот оно что, крест-то животворящий делает. Рюрика под подписку выпустили, да и обвинений уже никто предъявлять не будет, не решатся предъявлять. Дело втихушку закроют или развалят, если оно уже есть, дело. Босс молчит, как партизан на допросе, но повеселел, видно, повеселел.
Интернет гудит, ролики сразу в топ попали. На банкет я, естественно, не поехал. Хватило кофе-брэйка, и так уже визитки складывать некуда. Популярность дикая, да и заказов, как отдел продаж сообщил, сразу столько вывалилось, пора повышать цену.
И представительства открывать придётся, сразу в нескольких регионах. Предложения уже есть, и, судя по всему, еще будет много.
А по сути-то я же ничего и не сказал, намекнул только, что мы всё знаем, и что руки у нас длинные.
А руки у нас и так длинные.
* * *
Команда. Волшебное, в общем-то, словечко. Его каждый пацан знает сызмальства. Потом, правда, забывает, вернее, это ощущение уходит куда-то на второй, третий план, потому что невозможно в этих наших условиях всю жизнь прожить командой.
Я думаю, пока невозможно. Потому что в команде как раз и устанавливается то странное ощущение единства, взаимодействия, взаимопонимания, слияния, когда каждый является частью целого, а целое — не арифметическая сумма, а как раз то, что даёт синергетический эффект, резонанс, кратное и многократное усиление, концентрацию именно там где необходимо.
Когда все части целого подчинены одному. Когда целое знает, ощущает каждую свою частичку, и каждая частичка знает, ощущает всё целое. Это как раз тот случай, когда организм состоит из клеток, а океан из капель.
И каждая клетка знает, что происходит с организмом, а организм ощущает каждую свою клетку. Океан знает каждую свою каплю. Капля это то же самое, что океан, она не просто полномочный и чрезвычайный представитель этого океана, она неотъемлемая и неотделимая часть океана.
Капля может раздробиться, раствориться, испариться, вообще исчезнуть, но она не перестанет быть частью океана, и океан без капли — это уже совсем другой океан, а другим он не может быть по определению, потому что то, что происходит с каплей, происходит и с океаном. И наоборот, то сто происходит с океаном, происходит и с каплей. Особенно, если океан — разумный. Солярис.
* * *
Проснуться в одной постели с французом, не об это ли мечтала каждая советская женщина? И получить на завтрак кофе и круасаны. Я, правда, никогда круасаны не пробовал, да и вообще не знаю, съедобны ли они в принципе, но я, в конце концов, не советская женщина.
Вот Ирина, это совсем другое дело, она советской женщиной успела чуть-чуть побыть, в отличие от Светки, Ларисы и прочих Пелагей, даже Ренате, и той в советских женщинах походить не очень то и удалось, просто не успела.
Хорошо это или плохо, я не знаю. Я вообще сейчас не о советских женщинах вообще, а о конкретно Ирине.
Оу, вчерашний вечер был прекрасен.
Пришлось облекаться в кутюр, душиться Диором, вместо нормальной сумочки брать малюсенький клатч, в который не вмещается даже портсигар, — и отправляться на праздник к французам.
Впрочем, так, или примерно так уже где-то вроде было написано, поэтому на подробностях я останавливаться не буду, в конце концов, не женский же роман я сочиняю и не гламурную эротику.
Поль Ассандж, а это оказался именно он, он оказался изумительным любовником, впрочем Ирина это сразу поняла, еще до того как его увидела, а та искра, или как её там, лампочка, она вспыхнула сразу и с такой силой, да и не могла она не вспыхнуть, ни по сюжету не могла, ни по природе самой женской и вообще.
Я вот на каком интересном моменте хочу остановиться. С самого первого момента знакомства Поль и Ирина пришли к негласному соглашению, вернее ни к какому соглашению они не приходили, вернее не договаривались вовсе, просто так сразу получилось, да в принципе оно по другому и не могло получиться, я же их уже неплохо успел изучить, в смысле придумать.
Я, собственно, вот о чем. О том, как они разговаривать-то стали, в смысле общаться между собой, а совсем даже не то о чем вы подумали.
Впрочем, откуда я знаю, о чем вы подумали, а вот Поль, он почему-то тешил всё время разговаривать с Ириной по-русски, а Ирина всё время разговаривать с Полем по-французски. Даже в моменты интимной близости. Даже в моменты наивысшего наслаждения.
Впрочем, если вам хочется, вы остальное сами додумаете, я только скажу, что именно так и космонавты общались, наши и американские при стыковке Союз — Аполлон, они по-нашему, а наши по-ихнему. Потому что именно так правильно.
И только так оно и надо, а почему, я мог бы долго рассуждать, но вот тут вам придётся поверить мне сразу и безоговорочно.
* * *
Но теперь вы хотя бы знаете, что это означает. Это я про Знание. Которое Сила.
Знание, которое Сила, оно позволяет делать очень и очень многое, чего без этого сделать ну никак невозможно. Это если нужно, или надо. Я эти два слова постоянно путаю, вообще-то они обозначают примерно одно и то же, но не совсем.
Вот этого не совсем я и не различаю, в силу особенностей воспитания, или, наоборот, в силу отсутствия некоего знания, которое мне недоступно. Обратили внимание, что в этом случае знание я написал с маленькой буквы, потому что именно это-то знание как раз никакая и не сила.
И так, мы с вами в этот раз выяснили, что бывает Знание и знание. Это вы и без меня, несомненно, всегда знали. Но теперь вы хотя бы знаете, что это означает.
* * *
Стрельба по площадям. Шандарахнули по самое немогу и по всем направлениям. И этот информационный вброс, на который мы просто обязаны прореагировать, если мы есть. Потому что мы просто не можем не прореагировать, а если прореагируем, вот тут-то нас и бери тёпленькими.
И эта провокация. Но как они вообще нас вычислили? Мы же никаких поводов не давали, ни информационных, никаких. И эта охота, вернее, как бы опёка, за почти каждым поимённо. Нас же на самом-то деле нет. Как бы. На самом-то деле мы есть, но об этом никто не знает, даже мы.
Вышли через администрацию президента? А чего они там, в этой администрации знают? Нет, я догадываюсь, что там не совсем дураки сидят, и они о нашем существовании должны догадываться, или подразумевать по умолчанию, что мы существуем.
Может нас посчитали по количеству обломов? Просто само по себе такое количество обломов у них случаться не может, слишком уж хорошо всё подготовлено, но вся их подготовка натыкается как бы на неведомую силу. А эта неведомая сила мы и есть. Только мы и сами об этом не ведаем.
А раз так, нам ничего не угрожает. Просто не может угрожать.
Или они вообще типа палят во всё, что шевелится. Но мы же не шевелимся. Нет нас. И быть не может.
А зачем тогда вообще шандарахнули? Просто так? Для профилактики?
Слишком дорого эта профилактика им обходится, если посчитать. Но кто же считать-то будет? Только вот если не угомонятся, в смысле не успокоятся, найдётся кому посчитать, и вот ужо посчитают.
Это мы так шандарахнем — тоже типа ответный залп в никуда, наугад. Но нам-то это не будет стоить ничего, вообще ничего, кроме того, что стоит то, что мы как бы есть.
* * *
Человек предполагает, а бог располагает. Или кто там у нас располагает, Мироздание? Все сущности обустроены, путь практически пройден. Дудочка практически не пригодилась. Однако миссия почему-то не кончается, что-то всё-таки осталось незавершенным.
Или какой-то хитрый ход требуется? К морю-окияну я вышел. Спокойно синее море. Не шумит, не волнуется, недовольства не выказывает. Разговаривать с ним что ли? Как-то не понятно, как это делается.
Или достать дудочку и ... вдоль по линии прибоя, чтобы все сущности разом за мной строем выстроились... как-то вроде так надо. Я уже догадываюсь, что если вот сейчас ей воспользуюсь, то они все тут как тут окажутся, но боязно. А вдруг не получится. Есть элемент неуверенности, а не уверен — не обгоняй, в смысле, глупости-то делать еще время не пришло, похоже.
И всё-таки, кто же это тут я, кем мне выпало быть, Крысоловом или Мессией? Или это одно и то же? Похоже, это как раз одно и то же, вот только какого-то элемента не достаёт, чтобы всё сошлось, чтобы даль-то светлая открылась. И вот тогда я поведу вас в даль светлую.
А куда деваться, если жребий такой выпал.
* * *
Торкнуло. Среди ночи как будто подкинуло с кровати, я сел и ничего не понимая, замотал головой. Странный, смурной, тяжелый сон, вязкий и засасывающий, как болото. Как будто и не кончается сон, и я в сне нахожусь, но понимаю, что уже проснулся, понимаю, что нельзя медлить ни минуты.
Не зажигая света встал, наспех оделся, выпил стакан воды. В темноте нашарил ботинки, шапку. Вышел на стоянку, завелся. Куда это я? Снег идёт тяжелый, липкий, фары пробивают на десяток метров, с дальним еще хуже — стена снега перед капотом, дальше ничего.
