— Так тоже часто бывает, но не всегда, — высказала свое мнение Долли.
— В моем случае, так, — глухо произнесла Анна. — Скажи, о чем ты беседовала с Алексеем?
Долли оказалась застигнутой врасплох ее вопросом. Она не очень представляла, имеет ли она право передать Анне их разговор, но Анна пристально смотрела на нее, ожидая ответа.
— Алексей Кириллович, как я поняла из его слов, несколько расстроен тем, что тебе тут не комфортно.
— Он так сказал: не комфортно?
— Может, не совсем так, но смысл был такой.
Анна рассмеялась, но как-то неестественно, чересчур хрипло.
— А может ли мне быть тут комфортно, если я себя чувствую рыбой, выброшенной не берег? Наверное, я в чем-то немного ошиблась. Я полагала, что любовь способна заменить женщине все.
— Это не так? — тихо спросила Долли.
— Получается, что нет. Мой опыт говорит мне, что невозможно долго жить одной любовью, как невозможно питаться только одним блюдом, даже если оно и самое любимое. Человек так устроен, что ему все время надо то, чего у него нет. А того, что уже есть, пусть даже это замечательно, становится со временем мало. Вот я и попала в эту ловушку. И не знаю, как из нее выбраться. Алексею хорошо, он нашел себе дело по душе. А я смотрю вокруг себя — и ничегошеньки не вижу, словно я без конца иду по пустыне.
— Мне казалось, что кроме любви по большому счету в жизни ничего не надо. Ну, может, еще денег, — подумав, добавила Долли, вспомнив про вечные финансовые затруднения в своей семье.
Анна внезапно захохотала и так же внезапно оборвала смех.
— Ладно, спи, моя дорогая. У тебя своих проблем выше крыши. Стива хороший человек, но уж точно не подарок. — Анна улыбнулась и поцеловала Долли. Не прощаясь, она вышла из комнаты.
Долли же несколько минут сидела неподвижно, она раздумывала о том, выполнила ли хоть немного просьбу Вронского или нет.
XI.
Работа по созданию местного отделения партии захватила Вронского. Правда, сначала она ему показалось несколько нудной и малозначительной, с весьма сомнительной от нее пользой, но по мере того, как он втягивался и углублялся в нее, его мнение стало меняться. Он начал придавать большое значение его деятельности и это его в какой-то степени окрыляло.
В области безраздельно царил политической застой. Местная власть, как губернская, так и городская контролировала всех и все. Благо управляла бы она хорошо, но буквально все разваливалась прямо на глазах: от экономики до жилищно-коммунального хозяйства. Дороги больше напоминали испытательные полигоны для автомобилей, фасады домов давно облупились, обнажив старый кирпич, но почти нигде они не ремонтировались. Зато коррупционные скандалы регулярно сотрясали правящие кланы, которые к тому же без конца враждовали между собой за бюджетные куски.
Жители были крайне недовольны существующим положением вещей, но в подавляющем большинстве не выступали против действующей власти. Кто из страха потерять то, что еще имел, кто из безразличия, кто просто на все махнул рукой, отчаявшись ждать перемен, но при этом многие все-таки надеялись на то, что однажды что-то начнет меняться. Они хотели действовать, но не знали, как и с кем. Оппозиционно настроены были едва ли не все, а оппозиции де-факто не существовало. Пару раз кое-кто пытался как-то организовать людей, но дальше первого этапа дело не продвигалось. Вновь образующиеся политические союзы быстро распадались, что, впрочем, было и не удивительно, настолько слабыми они являлись. Проблема организации и проблема лидера стояла крайне остро, отсутствие и того и другого приводило к печальным результатам. Политическое брожение никак не превращалось в политическое движение, что удручало и приводило в отчаяние наиболее активных жителей.
Когда Вронский погрузился в эту разряженную атмосферу, то поначалу испытал отчаяние. Ему казалось, что никакие усилия не способны сплотить людей, заставить их очнуться от долгой спячки и начать действовать, но он недооценил, что выступает от имени и по поручению известного политика, к тому же обладающего практически не ограниченным финансовым ресурсом. Постепенно он стал замечать, как консолидируются вокруг него наиболее активные и продвинутые противники нынешней власти, как формируется ядро будущей политической структуры и во многом это стало возможным благодаря его усилиям.
Вронский неожиданно для себя почувствовал вкус к такой работе. Соскучившись за период безделья по активной жизни, он взялся за дело с удвоенной энергией. В министерстве он был всего лишь винтиком большой и бездушной машины, от него почти ничего не зависело — он был лишь проводником чужих решений и идей, даже если не был с ними согласен. Тут же все было иначе, все зависело только от него. Он был инициатором и исполнителем собственных начинаний, успех целиком зависел только от его стараний. Если на службе он знал: не сделает он, сделает другой, то тут не на кого было что-либо спихнуть. Сначала это его немного даже пугало, но с какого-то момента стало приносить сильное удовлетворение. Он ощущал себя не частью огромной шестеренки, а самостоятельной свободной личностью, за деятельностью которой пристально наблюдает множество глаз, к словам которой прислушиваются. Вронский даже стал по-иному относиться к себе, с гораздо большим самоуважением. Он разглядел в себе черты, которые раньше почти не проявлялись. Он становился публичным человеком, оратором, так как знал, что от воздействия произносимых им слов в немалой степени зависит успех всей организационной кампании. И если он, к примеру, произнесет невнятную речь, значительная часть его усилий пойдет прахом.
С Вронским происходили немного странные вещи, которые сначала его беспокоили, но к которым через какое-то время он почти привык. Когда он занимался партийным строительством, то почти не вспоминал об Анне, о всем том, что их связывало. Вся эта драматическая эпопея словно бы отделялась от него, он почти не чувствовал, что связан с нею. Мысли его бродили совсем в других измерениях, где присутствовали совсем иные люди и события. Когда же вечерами он приходил к Анне все, что связано было с ней, вновь возвращалось к нему. И все же не совсем так, как раньше, в менее обостренной форме. Жизнь, которую он проживал в дневные часы, налагала на него свой неизгладимый отпечаток, меняла его восприятие многих событий. На фоне того, что он наблюдал в губернии, их драма как-то мельчала. Вронский и раньше понимал, насколько все неблагополучно в стране, но он жил в своем отдельном мире, в достаточно комфортном коконе, мало беспокоился о том, что происходит за его пределами. Теперь же он окунулся в другую действительность, несравненно ближе подошел к реальным проблемам. Вронский был поражен обнаруженной им степенью деградации и признаками распада. Он вдруг осознал, что если все оставить так, как есть, ничего этому не противопоставлять, все однажды может рухнуть. Причем, на их головы. Конечно, можно укрыться от этого камнепада за границей, но для этого требуются средства неизмеримо большие, чем есть у них, а потому ничего не остается, как вступить в борьбу здесь.
Вронского одолевали странные мысли, что его роман с Анной на самом деле являлся предвестником этой борьбы. Сначала они бросили вызов этому чопорному сановнику Каренину, затем судьба послала их сюда, чтобы продолжить начатое дело. Это все звенья одной цепи. Разумеется, когда все начиналось, они не могли осознать потаенный смысл событий, но теперь перед ним слегка приоткрылся занавес этой сцены и кое-что для него прояснилось. Жаль, что он не может поведать этого Анне, в последнее время она все воспринимает неоправданно нервно. У него не было уверенности, что к этим его размышлениям она отнесется с пониманием, не станет его упрекать, что он ищет для себя оправданий в том, что они находятся здесь, а не в более достойном месте.
Вронский надеялся, что со временем все утрясется, и Анна успокоится, смирится с реальным положением вещей и может, даже найдет себе достойное применение, а пока он будет заниматься своим делом. Тем более назревали важные события — учредительная конференция местной организации партии "Гражданская инициатива".
XII.
Когда все идет хорошо, должен непременно наступить момент, когда вдруг возникнет сбой. Сначала Вронский и не понял, что произошло. А дело заключалось в том, что для проведения учредительной конференции он снял просторный зал. Ему хотелось провести это мероприятие с помпой, чтобы оно оставило в памяти ее участников неизгладимый след, а так же имело бы немалый пропагандистский эффект, чтобы о нем заговорили как можно больше и громче. Пусть все знают, что в области возникла новая серьезная политическая организация, которая претендует занять в ней видное место и даже побороться за власть, но незадолго до события, ему неожиданно отказали с арендой, сославшись на какие-то маловразумительные причины.
Вронский стал искать другой зал, нашел, но и там на следующий день ему отказали. Так повторилось еще два раза. В конце концов, удалось снять старинный особняк бывшего дворянского собрания, но места там было мало, так что ни о каком вселенском размахе и речи уже не могло идти. Если при первом обломе Вронский подумал, что это какое-то недоразумение, но когда выявилась закономерность, он догадался, что это происходит не случайно. Судя по всему, местная власть решила помешать проведению конференции.
Это обеспокоило Вронского, в его планы не входила, по крайней мере, на этом первоначальном этапе конфронтация с властью, хотя он и понимал, что рано или поздно конфликт неизбежен. Но он надеялся, что это случится значительно позже, когда они укрепят свои позиции. Однако противоположная сторона явно смотрела на происходящее иначе.
Это вызвало в нем легкую панику. Всю жизнь он верой и правдой служил властям, даже тогда, когда их не уважал и презирал, но выступать против них он как-то не собирался, хотя по своим взглядам скорей был на стороне оппозиции. В душе он был больше конформист, чем борец, хотя роман с Анной заставил его пойти на определенные решительные действия. До того, как у него возникли с ней отношения, он и помыслить не мог, что добровольно уйдет из министерства, да еще в тот самый момент, когда у него вдруг карьера взметнется круто вверх. Но ведь он сделал это, хотя долго не мог отойти от изумления собственным поступком и вот теперь новое испытание.
Однако, как показали дальнейшие события, это было лишь начало. После долгого и хлопотного до краев наполненного организационными заботами дня, Вронский намеревался отправиться домой. Чувствовал он себя утомленным, больше всего хотелось положить голову на подушку и заснуть. Все же он не привык к такому ритму работы, труд чиновника был значительно более размеренным и спокойным. Даже если случались неприятности или авралы, они не выходили за некие пределы допустимого. Тут же никаких пределов не существовало, приходилось отрабатывать ровно столько, сколько требовали дела, которые далеко не всегда считались с его временем.
Вронский ехал по шоссе, когда зазвонил телефон. Номер был незнакомый. Как и раздавшийся в трубку мужской голос, но Вронскому сразу же показалось, что где-то он его слышал.
— Алексей Кириллович, прошу прощения за мой поздний звонок, но сами понимаете, столько дел, ни минуты свободной. Впрочем, как и у вас.
— С кем я имею честь беседовать? — несколько резковато спросил Вронский.
— Вы меня не узнали, — даже немного обиделся невидимый собеседник. — Я... — он назвал себя, и Вронский понял, что разговаривает с губернатором области. От неожиданности он едва не въехал на встречную полосу.
— Я бы очень хотел с вами встретиться, — между тем, произнес губернатор. — Нам с вами есть, что обсудить.
— И когда?
— Желательно прямо сейчас. — Голос звучал достаточно мягко и одновременно очень требовательно, он не допускал никаких возражений и Вронский понял, что не сможет ему противиться.
— Хорошо, но я не знаю, куда ехать.
— Это не беда, — засмеялся губернатор. — Помните, у развилки дороги, которая ведет к вашему дому, есть пост ГАИ. Остановите там машину, обратитесь к инспектору, он отвезет вас ко мне.
— Хорошо.
— Жду.
Все так и произошло. Инспектор был явно предупрежден, он посадил Вронского рядом с собой в автомобиль, заверив, что с его машиной ничего не случится.
Дорога заняла минут двадцать. Показался большой особняк, раза в два больше, чем тот, в котором они жили с Анной.
Губернатор ждал его на крыльце. Это был высокий статный мужчина. Мнения о нем ходили разные, одни утверждали, что это жесткий, если не жестокий человек, не церемонящийся со своими оппонентами, другие, наоборот, хвалили его за терпимость и умение находить общий язык даже с недругами. Вронский полагал, что верны оба суждения, просто он, будучи опытным политиком, умеет в зависимости от обстоятельств быть и тем и другим. Однако в одном сходились все: он был ставленником Кремля и выполнял поставленные перед ним задачи, чего бы это ему не стоило.
— Рад вас видеть, давно хотел с вами познакомиться, Алексей Кириллович, — приветствовал его губернатор.
Они прошли в помещение. Там уже был накрыт стол, в основном фрукты и напитки.
— Располагайтесь, закусывайте. Это вас ни к чему не обязывает, — улыбнулся он.
Вронский кивнул головой. Он был голоден и решил, что пару пирожков и апельсинов с губернаторского стола не являются предательством и отступлением от принципов.
Губернатор поощрительно улыбнулся.
— Мы с вами люди взрослые, можем говорить прямо, — заявил он.
Вронский кивнул головой, так как его рот был забит невероятно вкусным пирожком с капустой.
— Вот и прекрасно. Знаете, я с большим интересом слежу за вашей деятельностью. Вы проделали очень большую работу. У вас настоящий талант организатора.
Вронский почувствовал, что польщен.
— Я никогда раньше ни чем подобным не занимался.
— Мне это хорошо известно, — улыбнулся собеседник Вронского. — Тем больше ваша заслуга. Вы талантливый человек и вас ждет большое будущее. Но...
— Но? — насторожился Вронский.
— Если вы верно выберете поле деятельности.
— Как я понимаю, вы считаете, что я выбрал его не верно.
Губернатор улыбнулся и слегка наклонился к Вронскому.
— Не хотите ли выпить?
— Я за рулем.
— Пусть это вас не беспокоит, инспектор вас доставит до дома на вашей машине.
— Хорошо.
Губернатор разлил коньяк по рюмкам.
— За ваши успехи, Алексей Кириллович.
Они выпили.
— Продолжим нашу беседу, — произнес губернатор. — Буду с вами откровенен. Россия такая страна, здесь у оппозиции никогда не будет никаких шансов. Власть тут всегда будет принадлежать власти и она делиться ни с кем ею не будет. Понимаю, звучит не слишком демократично, зато это правда. Так уж у нас все устроено. И главное, это не изменить, потому что все с этим согласны. Даже оппозиция, чтобы она ни говорила публично и вы это знаете не хуже меня. Поэтому быть на стороне власти — это значит быть на стороне успеха, а зачем вам нужна заведомая неудача. Ну, создадите вы тут свою ячейку, но ведь это для вас предел. Или думаете, победить на очередных губернаторских выборах? Уверяю вас, этого никогда не случится.
