— Ветрено завтра будет, — сказал дядька, — вон какой закат!
— Что ты в этом понимаешь? — вспылил Волот. — Ты что, волхв? Что ты вечно берешься судить о том, что тебя не касается?
Дядька не обиделся, лишь пожал плечами:
— Как же не касается? Еще как касается. Кто от саней отказался и верхом поехал? А я не мальчик уже, мне весь день в седле не так легко, как некоторым... Да еще если и ветер поднимется.
— Не твое дело, как я поехал! — Волот разозлился еще сильней, едва не затопал ногами, искренне считая, что дядька нарочно старается его уязвить. — Не хочешь ехать верхом — бери сани, никто тебе не мешает! Я тебя не просил ехать верхом, и со мной ехать я тебя тоже не просил!
— Да ладно, — примирительно ответил дядька. — Кто б тебя кормил в дороге, кто б одевал?
— А не надо меня кормить! Я не дитя, сам есть могу. Мне няньки без надобности!
— Так уж и без надобности? — усмехнулся дядька.
— Перестань! Немедленно замолчи! — Волот топнул ногой. — Ты нарочно, нарочно, вы все нарочно!
У него внутри кипела необъяснимая, непонятная злость, он словно смотрел на себя со стороны и не понимал, что с ним происходит. Желание выбить стекло стало непереносимым... Ему не хватало воздуха! Ветра, весеннего ветра!
— Да ты не заболел ли, княжич? — озабоченно спросил дядька.
— Нет! Отстань от меня! Уйди прочь, немедленно, слышишь, убирайся прочь и забирай свой ужин с собой!
— Знаешь что? Пойдем-ка погуляем, а? Вечер тихий, а тут духота. Лошадок посмотрим в конюшне, хорошие лошадки, быстроногие.
Духота. Вот оно что! Может, Волот угорел? А может, это из-за заколоченных и забитых паклей окон?
— Я и без тебя могу погулять, — огрызнулся он и велел принести сапоги.
К ночи от его тоски не осталось и следа, он заснул легко, без обычных для него долгих размышлений перед сном. Он не вспомнил ни о литовцах, угрожавших Киеву, ни об османском султане, заключившем с ними союз, хотя терзался этим с тех пор, как получил известие о войне на юго-западе.
Ивор завяз под Казанью, слал вести о победах, но война все не кончалась, словно победы эти ничего не значили. Волот иногда сомневался, а правду ли ему пишет пожизненный тысяцкий. Или, говоря о своих победах, он умалчивает о поражениях? Впрочем, меньше всего Волот хотел возвращения Ивора в Новгород. Война под Казанью отнимала у Руси непозволительно много сил — кроме восьмитысячного новгородского войска с полуторатысячной боярской конницей, не менее пятнадцати тысяч воинов дали Ростов, Суздаль, Ярославль и Кострома, а Нижний Новгород, которому Казань угрожала всерьез, бросил на войну все свои силы — оттуда против татар вышли все, от мала до велика. Тридцатитысячное войско, присоединившись к псковичам и новгородскому ополчению в Пскове, могло бы отбить ландмаршала одним-двумя сражениями... А потом встать на защиту Ладоги и Копорья.
Новгород вышел встречать своего князя к Городищу — с восторгом и обожанием. Новгородцы не ошиблись, доверяя ему княжение, они убедились в том, что он достоин отца на деле, и Волот жадно пил их радость, их любовь и восхищение. Никому не приходило в голову восхищаться посадником, или Советом господ, или боярской думой — народ хотел единовластия, народ бы принял князя своим самодержавным правителем! В ту минуту Волот не думал о том, что слава его побед мимолетна, настолько же мимолетна, насколько незначимы эти маленькие победы для большой войны.
На этот раз он долго не мог заснуть: хотел вспомнить, что заставило его отказаться от желания добиваться единовластия, но так и не смог. Сердце сладко замирало в груди: любовь новгородцев тронула его, он едва не разрыдался от переполнявших его чувств, когда подъехал к Городищу. И теперь, вспоминая их лица, чувствовал ответную любовь. И Тальгерт смеет называть вече безмозглой толпой? Может быть, простые новгородцы не столь умны и хитры, как "большие" люди, зато они искренни и не скрывают своих истинных намерений. И только они умеют любить...
Когда он добьется безраздельной власти, он станет защищать "малых" людей, они никогда не пожалеют о том, что поставили его княжить! Никогда!
А наутро к нему явился Чернота Свиблов — новый новгородский посадник... Волот успел отрешиться от неприятных мыслей о нем, больше думая о войне и самодержавии, и его приход стал ушатом ледяной воды, вылитой на хмельную голову.
Князь принял его со всей положенной церемонией, в зале для пиров, посадив на противоположный конец длинного стола, сразу желая показать, что намерен отмежеваться от боярина и не вступать с ним в откровенные разговоры. И Свиблов понял князя правильно, выбрав для разговора соответствующие направление и тон.
— Ну-ну, Волот Борисович... — усмехнулся боярин, усаживаясь на богатый стул с высокой спинкой. — Ничего, послезавтра мы встретимся на княжьем суде, там тебе брезговать мной будет не так сподручно.
— Отчего ты решил, что я тобой брезгую? — удивленно поднял брови Волот.
— Для дядьки своего побереги остроумие, — фыркнул Свиблов, — я не Смеян Тушич, о чем и пришел тебе сообщить.
Волот едва сдержался, чтоб не прыснуть в кулак.
— О том, что ты не Смеян Тушич, я догадался давно. Сообщать мне об этом не нужно. Что ты хочешь?
— Напрасно ты так начинаешь нашу дружбу, князь. Твой отец не тебя, а Новгород поставил во главе Руси, а ты забываешь об этом. А настроения в Новгороде переменчивы. Сегодня — ты князь, а завтра, глядишь, князь Тальгерт, или князь Московский, или Киевский. И, между прочим, призвать к нам князя Московского было бы ой как выгодно, что для Новгорода, что для Руси.
— Да ты мне никак угрожаешь? — усмехнулся Волот. — Ты никогда не убедишь в этом вече! Новгородцы любят меня!
— Они сегодня любят тебя, пока свежа память о двух вылазках на псковской земле. Жалких вылазках, князь! Потому что весной падет Киев, и ты ничего с этим не сделаешь! Дело не в том, какого размера войско ты туда пошлешь, — Киев сам откроет ворота Литовскому князю. Тебе, по сути, надо взять его заново, а не удержать. А для этого надо быть Олегом Вещим, а не сопливым мальчишкой, — боярин поморщился.
— Если ты считаешь, что мы не удержим Киева, это еще не значит, что мы его не удержим!
— И не только Киев, — Свиблов пропустил мимо ушей его слова, — но и Ладогу. Едва с Нево-озера сойдет лед, по ней с кораблей ударят шведы, а Ливонский орден в тот же день осадит Копорье. И если твой тысяцкий за это время возьмет Казань, что представляется мне очень сомнительным, это не даст Руси ровным счетом ничего! Выход к Балтике стоит дороже десятка казанских ханств. Твои жалкие победы всего лишь поддерживают веру новгородцев в то, что ты когда-нибудь станешь таким, как Борис, но до того времени Русь успеют разорвать на куски.
— Ты полагаешь, московский князь что-нибудь изменит?
— Во-первых, я подожду, пока это случится. А во-вторых, московский князь на княжении в Новгороде объединит две силы, прекратит вечное противостояние между Новгородом и Москвой.
— Я не понимаю тебя. Не для того ли бояре соглашались с моим княжением, чтобы править Новгородом безраздельно, пока я мал? Что будет с твоим Советом господ, если на моем месте окажется честолюбивый и опытный московит?
— Ну, это не твоя забота, князь! — рассмеялся боярин.
— Я тебе скажу, для чего тебе это нужно! — разозлился вдруг Волот. — Ты боишься, что я и вправду когда-нибудь стану таким, как Борис! Разве нет? И хочешь убрать меня, пока еще не поздно!
— Ты слишком много думаешь о себе, Волот Борисович, — улыбнулся Свиблов, — слава не пошла тебе на пользу, а ты никак не можешь уразуметь, что слава эта будет помогать тебе несколько дней, она не продержится и месяца! К лету ты потеряешь все пограничные земли, кроме Казани, разумеется!
— Я не понимаю, к чему ты клонишь, Чернота Буйсилыч, — Волот сузил глаза. — Тебе не все ли равно, что будет с пограничными землями?
— Совершенно все равно! — рассмеялся Свиблов. — Но тебе — нет. Я пришел к тебе с миром, а ты встретил меня, как врага.
— Ты что-то хочешь мне предложить?
— Хочу. Я хочу предложить тебе жить в мире с Советом господ и прислушиваться к решениям думы. Пока ты слишком мал, чтобы думать обо всей Руси, предоставь это Новгороду. И не забывай, что князь — судья и воевода, а не правитель Новгорода.
— Это, конечно, интересное предложение, — сквозь зубы ответил Волот, — "позволь нам набивать мошну за счет новгородской казны, позволь грабить "малых", позволь ни медяка не жертвовать на войну, и мы не дадим тебе пропасть"? Так?
— Я бы на твоем месте придержал при себе свою прямоту, князь. У бояр не может не быть корысти в государственных делах, но твое обвинение в казнокрадстве голословно, а потому подсудно. Власти хотят все, и великие, и малые, не вижу в этом ничего предосудительного. Каждый защищает собственные интересы, и это тоже согласуется с человеческой природой.
— Не вижу в этом проявления человеческой природы. Для человека естественно думать о роде и о своей земле, а не о своей корысти.
— Оставь, князь, умствования для бесед с доктором Велезаром, а призывы к самопожертвованию для речей на вечевой площади. Ты не в том положении, чтоб оберегать новгородскую казну. Если ты хочешь сохранить власть, тебе придется ею делиться. Борис вывернул новгородские законы наизнанку, но сами законы при этом не изменились. И пока ты не справляешься с тем, что тебе доверили новгородцы: ни судья, ни воевода из тебя не получился, так что не замахивайся на большее, если не в состоянии разобраться с малым.
— Я понял тебя, Чернота Буйсилыч, — презрительно усмехнулся Волот. — Может быть, Совет господ знает, как не отдать Киева, удержать от отделения Москву, не подставить под удар Копорье и Ладогу?
— За весь Совет господ я говорить не стану, но выход есть всегда. Искать его надо в союзах. И союзы эти не всегда выгодны и зачастую унизительны. Твой отец умел находить сторонников, а не побеждать противников, поэтому и летал так высоко. Ты же пока не имеешь ни одного сторонника, зато противников нажил больше, чем надо. Подумай над моими словами, князь. Я не жду от тебя никакого ответа, я всего лишь хочу немного охладить твой пыл, — Свиблов поднялся.
Волот кивнул, катая желваки по скулам, — он был рад, что новый посадник наконец уходит. Но тот обернулся, подойдя к двери, и добавил:
— Псков рано или поздно падет, осада измотает его весной, когда начнется распутица, когда закончится хлеб, а нового никто в его земле не посеет. И Новгороду будет не до помощи соседям — война стоит денег. И деньги эти лежат не в новгородской казне, а в боярских сундуках.
Волот пропустил мимо ушей разговор с Вернигорой, посчитал его незначимым по сравнению и с угрозами Свиблова, и с положением на войне. Вернигора толковал о каком-то Иессее и об одноруком кудеснике, который может его найти и победить, — все это казалось князю сказками. Теперь-то что говорить о тайных соглядатаях, когда они добились своего? Теперь все решает сила и воинское искусство, а не происки лазутчиков, даже если все они соберутся вокруг княжьего терема. И в который раз подумал, что Вернигора смотрит на мир со своего места главного дознавателя и не различает большого и малого.
— Да пойми же, князь! — стонал Вернигора, держась за голову. — Пойми, война эта так просто не закончится! Эти люди — не литовцы и не немцы! На Русь нацелена сила куда более могучая, чем сила оружия! Они не вражеские лазутчики! Они ведут нас куда-то, и пока мы не поняли — куда, мы не можем ничего с этим сделать!
— Я в этом не уверен, — твердо ответил Волот. — Какая еще сила может нам угрожать? Вся история войн — история чьих-то интересов и чьей-то корысти! Какая еще корысть может быть у наших врагов, кроме нашей земли?
— Наши умы, князь, — вдруг сказал Вернигора и поднял глаза. — С самого начала нас морочат, и мы делаем то, чего никогда бы не сделали, будучи в здравом уме. Разве не было гадание в Городище не только мороком, но и ошибкой? Разве в здравом уме ты бы согласился проводить его принародно, раз уж знал, что оно закончится резней и войной с Казанью? Разве в здравом уме было вече, когда отправило ополчение защищать Москву, зная, что с запада Новгороду грозит Ливонский орден?
— Но ополчение теперь защищает Киев! Не было никакой разницы, пойдет оно воевать на север или на юг наших границ! — выкрикнул Волот.
— Разница была. Киев столетие стоял под Великим князем Литовским. Защищать его сейчас — все равно что защищать плененного волка, почуявшего приближение стаи. Киевляне не видят разницы между Новгородской властью и властью Литвы. И ты хочешь его удержать? Ты хочешь, чтоб киевляне встали на стены и оборонялись от тех, кого еще тридцать лет назад считали своими соотечественниками, с кем переплелись их родственные узы? А половина киевлян — еще и единоверцы своих "врагов"!
— Ты сильно преувеличиваешь. В Киеве есть силы, желающие вернуть владычество Литовского князя, но это горстка бояр, не имеющая большинства в думе! Киевские князья отдают предпочтение Новгороду, потому что при литовцах не имели столь сильной власти. Литва же приравнивает их высокую кровь к грязной крови своей шляхты!
— Тем, кто отдал своих дочерей замуж за литовских хлебопашцев, нет дела до высокой крови киевских князей — теперь им предстоит стрелять в собственных внуков, — проворчал Вернигора. — И не об этом я веду речь. Война, как ты верно заметил, уже началась. Теперь надо думать о том, чем она закончится. Если мы и дальше будем принимать решения под действием мороков, что витают над Новгородом, мы рискуем потерять все.
— Я не понимаю, чего ты хочешь от меня? — фыркнул Волот. — Я что, мешаю тебе искать этого Иессея или однорукого кудесника?
— Однорукого кудесника уже нашли, — возможно, скоро он появится в Новгороде. А возможно, и нет.
— Я бы на твоем месте подумал, как мы послезавтра будем вести суд вместе со Свибловым, — проворчал Волот.
— А что об этом думать? Я провел вместе с ним уже три заседания, и ничего... Но пока мы разбирали не те дела, которые бы вызвали у нас разногласия. Свиблов — не дурак, он отдает себе отчет: княжий суд — это не суд новгородских докладчиков.
— Он угрожает мне... — Волот потупился.
— Чем? — вскинулся Вернигора.
— Говорит, что посадит на мое место московского князя. И говорит, что бояре не дадут денег на войну.
— Ну, московского князя он на твое место не посадит... — хмыкнул главный дознаватель. — Но силу он сейчас имеет немалую, что и говорить. Вече сейчас совсем не то, что было до войны: все, кто мог противостоять боярской верхушке, ушли воевать. Я бы на твоем месте приблизил молодого Воецкого-Караваева — у него в Совете господ есть сторонники, и сам он, благодаря своей матушке, кое в чем разбирается не хуже своего отца.
