Он знал, что ей тоже плохо. И страдала она из-за него. От его предательства, от боли, как физической, так и моральной, от чувства вины, которой за ней не было. От того, что он не поверил ей. А потом ей стало все равно.
И именно ее безразличие ко всему, апатия, мертвенность и безжизненность вернули к жизни его, раскрыв глаза на то, что именно он сотворил. Убил в ней саму себя. Не вылечил, не спас, — а убил.
Он бы купил ее у Кэйвано, если бы имел на то право. Но кто он? Что он? Всего лишь слуга, Ищейка, без права голоса, безвольный исполнитель. Он не может стать ее господином, и никогда им не станет. Он хотел раскрыть перед Штефаном правду, когда тот вернется из Дублина, но... не успел. Димитрий Мартэ согласился купить Кароллу так быстро, что даже самому Максимусу не оставил права голоса. Но смятению и мимолетной злости не осталось места, когда Ищейка понял, что лучшего хозяина для девушки не найти.
Правда, оказавшись на границе разглашения, вновь осталась нераскрытой.
Но когда-то и ей суждено было вырваться из плена лжи. Максимус сам решил открыть ее тому, кто первым должен был ее узнать.
Максимус никогда не скрывался от трудностей. Ни тогда, ни теперь. Теперь — особенно. Он решил открыть Штефану глаза на произошедшее, спустя лишь пару недель после продажи Кары Мартэ. Штефан уже знал о том, что Каролла не изменяла ему с Вийаром, что тот подстроил пикантную сцену, от которой у Князя снесло крышу. Он просмотрел пленки с камер слежения и... сделал соответствующие выводы, те, которые не смог сделать, увидев свою рабыню в объятьях другого мужчины.
Уже когда Штефан вернулся из Ирландии, Максимус понял, что что-то в хозяине изменилось. Хотя бы тот факт, что он приказал привести к нему Кару, которую им следовало продать. А это означало лишь одно: он пересмотрел свое решение. Слишком поздно. И когда понял это, взбесился. А потом, когда Мартэ не вернул ему девушку, вообще свихнулся. В полном смысле этого слова.
Максимус застал Князя в кабинете, Штефан очень часто сидел здесь с того дня, как вернулся из Дублина и посетил дом Димитрия Мартэ. Уже не пил, как раньше, Максимус лично проверял содержимое стоящих в кабинете Князя бутылок со спиртным, просто сидел в кресле, выкуривая одну сигарету за другой и глядя в окно сощуренными глазами, будто что-то вспоминая.
У каждого свой наркотик, думал Ищейка. И каждому — своё. Кому-то — боль физическая, кому-то — пустое и бессмысленное уничтожение изнутри.
Аристократ Димитрий не продал ему Кароллу, но не только это было причиной затворничества хозяина Багрового мыса. Он узнал правду. И пребывал в такой лютой ярости, что, попадись ему кто-то под руку в тот миг, он бы убил, не задумываясь. Но к нему никто и не подходил, оставив его наедине с его открытием.
И пребывал Князь в состоянии ярости, не выплеснутого отчаяния за совершенное в отношении любимой рабыни преступление каждый день с момента, как узнал истину. Слуги, рабы, все, кто находился в доме, старались избегать столкновения с ним, и Максимус не был исключением. Но не потому, что боялся гнева Князя, а потому, что и себя считал виноватым, а явно читающееся на лице Штефана отражение истины, выплескивало из Ищейки собственную вину.
Но ничто не смогло остановить Максимуса раскрыть Штефану правду сегодня. Ни хмурый вид Князя, ни свинцовые тучи, нависшие над замком, ни палящая атмосфера удушья, что витала в кабинете Кэйвано. Он уже принял решение. А он всегда держал обещания, данные самому себе.
— Чего тебе? — рыкнул Штефан, едва Максимус неслышно приоткрыл дверь. И хотя Штефан сидел к вошедшему спиной, уставившись в окно, сразу понял, кто его побеспокоил.
— Мне нужно поговорить с вами, — решительно заявил Максимус и прикрыл за собой дверь. Решительно направился к Кэйвано, не дожидаясь разрешения на подобную милость. Он знал, что может ее не дождаться.
— Хм, поговорить? — спустя время проговорил Князь, задумчиво покрутив в руках нож для разрезания писем. — Иногда нам только и нужно это — поговорить, — он затянулся, выпуская изо рта колечки едкого дыма. — Выслушать. Услышать, — горько усмехнулся, поворачивая нож в руках. — Если бы можно было предугадать, что принесет тебе этот разговор, ты бы тогда решал, стоит ли он твоего времени...
— Этот — стоит, — уверенно заявил Максимус, подходя к столу Кэйвано и глядя на хозяина сверху вниз.
Он отлично понимал, что именно вспомнил Князь. Точно так же просила его о разговоре Каролла, когда Штефан бездумно и безжалостно наносил ей удар за ударом.
— Если ты о том, когда я вернусь, наконец, в суматошную рутину дел, — раздраженно рыкнул Штефан, повернувшись к слуге полубоком, — то лучше сразу убирайся! Я не намерен это обсуждать с тобой...
— Я хочу поговорить о Каре, — перебил Князя Максимус, что заставило Штефана резко уставить на него. Холодный, звериный взгляд, прожигающий насквозь. — Это очень важно, — выговорил Ищейка, твердо глядя в глаза зверя.
Если он и был заинтересован, то виду не подал, ни один мускул на его лице не дрогнул, выдавая хоть толику интереса. Он повернулся в кресле и, наклонив голову набок, прищуренными глазами уставился на Максимуса. Затянулся сигаретой, продолжая молчать. А потом вдруг поджал губы, будто разозлившись каким-то собственным мыслям.
— Что ты хочешь мне сказать? — помрачнев, спросил Кэйвано сквозь зубы. — Я не знаю чего-то, что стало известно тебе?
— Да.
Штефан вздрогнул, не ожидая, очевидно, подобного ответа и нахмурился. Посмотрел на Максимуса, пронзив того необычной чернотой глаз, превратившихся в щелочки.
— Неужели? — с расстановкой проговорил Князь, медленно поднимаясь из-за стола и продолжая смотреть на Ищейку. — И чего же, по-твоему, я не знаю? — медленно отложил нож в сторону.
Если не сейчас, то когда же тогда?! Максимус выпрямился, вскинул подбородок.
— Я знал, что Кару подставили, еще до того, как всё произошло, — напрямик выдал мужчина. — Я знал всё с момента, как мы были в Лондоне у господина Манкрофта.
Тягостное молчание, повисшее между ними, выдавало с головой смирение перед судьбой с одной стороны и нарастающую ярость и неверие с другой. Сжатая пружина начала медленно раскручиваться, обдавая обоих мужчин жаром от взрыва раскаленного металла.
— Что ты имеешь в виду? — медленно и тихо спросил Князь, не двинувшись с места, в миг превратившись в оголенный клочок нервов, натянутую тетиву, готовую вот-вот порваться, в ледяное изваяние, чье сердце бьется так громко, что способно вырваться из плена холода во взрыв действительности.
— Я знал о том, что Кару хотят подставить, — повторил Максимус, глядя в глаза господину и ожидая всплеска эмоций с его стороны. Но Кэйвано стоял недвижимо, будто не услышав сказанного. — В Лондоне я слышал разговор леди Бодлер с кем-то. Она называла собеседника по имени... Карим, — сказал мужчина. — Я могу и ошибаться, но как много людей с именем Карим вы знаете? — Штефан вновь промолчал. — Они договаривались о том, чтобы провернуть какое-то дело. Я думаю, что не стоит догадываться, какое именно, учитывая события последующих дней, — добавил Ищейка.
Кэйвано по-прежнему молчал. Это было страшное молчание. Губы его были поджаты, а ноздри вздымались, выпуская частое дыхание, брови сдвинулись к переносице, образуя складку. Штефан молчал, но Ищейка видел, чего ему стоит это молчание! Он едва себя сдерживает, чтобы не сорваться. Сжимает руки в кулаки, грудь часто вздымается, а на скулах ходят желваки. Вот-вот порвется тонкая нить терпения, прорвется плотина. Произойдет взрыв.
— Вы понимаете, что это значит? — решил спросить Максимус, не видя ответной реакции на свои слова со стороны Штефана. — Она не виновата. Кара не виновна! Она не изменяла вам, ее... заставили, принудили... Они опоили ее чем-то! Она была предана вам!..
— И ты всё это время молчал? — неожиданно перебил его Штефан глухим голосом с хрипотцой. Плохо, очень плохо. Он не кричит, но говорит так, что по телу дрожь бежит, обдавая жаром и холодом попеременно. — Всё это время ты не удосужился рассказать мне правду? — голос его сошел до угрожающего шепота, от которого по венам быстрее побежала кровь. — Почему? — выговорил он, уставившись на Ищейку.
Максимус поджал губы. Он ждал, что услышит этот вопрос. Он даже продумал несколько вариантов ответов, наиболее приемлемых и достоверных, которые ему позволено было высказывать перед Князем, но все же к этому вопросу оказался неподготовленным.
Как сказать еще одну правду? Если эта правда будет колоть глаза!..
— Она... особенная, — выговорил Ищейка тот единственный ответ, который был истинен, но который был последним, который стоило произносить вслух. Тем более, перед Князем Кэйвано. — Не такая, как все.
— Ты хотел ее, Максимус? — прошипел Штефан. Ноздри его вздулись от едва сдерживаемой ярости, а губы плотно сжались. — Ты до сих пор хочешь ее?
— Она не заслужила того, что произошло с ней...
— Ты не ответил на мой вопрос, черт побери! — рявкнул Штефан, наседая на стол с искаженным от гнева лицом. — Ты хотел и до сих пор хочешь ее?!
Ему не стоило говорить этого. Он заслужил изгнание и колонию. Но не сказать правды он не мог.
— Да.
Твердое и смиренное слово упало между ними, как капля железа, разведшая их по разным берегам. Глаза Штефана налились кровью, а губы подрагивали, будто сдерживались и не кричали ругательства, так и рвавшиеся с языка. Максимус видел, что Князь не в себе, что вся его поза кричит о том, что хищник готов, он находится в стадии последующего прыжка на жертву, дабы растерзать ее и уничтожить. Но еще сдерживается. Что-то прорывается в ней человеческое, внезапно и неожиданно даже для самого зверя.
Наклонившись над столом, он почти хрипит в лицо Ищейке, так и не сдвинувшемуся с места.
— Ты ее не получишь, — клятвенно заверяет он. — Никогда, — и, опершись руками о столешницу, низко наклонил голову, тяжело и часто дыша. А потом, в один миг... стремительно сметает всё на пол, выходя из себя. — Б**ь, Максимус! Почему?! Почему ты не сказал?! — вскочив с места, кинулся к Ищейке. — Ты знаешь, что с тобой будет за это? — схватил мужчину за грудки, яростно стискивая ворот рубашки. — Ты знаешь, черт возьми?!
— Я знаю, что меня ждет, — коротко заявил мужчина, даже не пытаясь отшатнуться, увернуться от гневной руки Князя. Он заслужил. От него... Но от нее больше. Гораздо больше.
— Я презираю тебя, — выдохнул Штефан ему в лицо, сжимая рубашку и испепеляя взглядом. — Презираю понял!? — а потом сквозь зубы: — Предателю не место в моем доме, — с силой оттолкнул он его. — Пошел вон.
Максимус уставился на него. Почти холодный и почти равнодушный, если бы не было так... горько.
— А наказание?..
— Ты будешь изгоем и отшельником, будь уверен, я устрою это, — перебив, прошипел в ответ Штефан, — думаешь этого мало? Никто и никогда не возьмет тебя в услужение, ты станешь влачить жалкое существование до конца своих дней, пока не сдохнешь где-нибудь в канаве! Или пока не перейдешь грань и не убьешь себя этим сам! — заглянув Ищейке в глаза, пронзая мужчину лютой ненавистью и выдохнул в лицо: — Пошел вон! — и резко оттолкнул его от себя. Но Максимус не пошевелился, и тогда Штефан яростно взревел: — Убирайся, я сказал! Немедленно! Пошел вон!
И Максимус, бросив на хозяина последний взгляд, вскинул подбородок и с выпрямленной спиной вышел из кабинета Князя, оставляя того одного. Вновь один, вновь отшельник и скиталец. Одиночка по крови и по жизни, уже не претендующий ни на что. Даже на то, чтобы быть рабом. Он не заслужил даже этого.
Штефан же, глядя на закрывшуюся за ним дверь, с глухим рыком кинулся к столу, яростно сметая на пол всё, что там осталось от первого погрома. А затем, громко выругавшись, с силой ударил по столу, причиняя себе боль, но почти не обращая на ту внимания. Разве она сравнится с той болью, что бушевала сейчас в его сердце, вынуждая то кровоточить каждый раз при воспоминании о ней и том, что он сделал. А сейчас... после признания Максимуса...
Он зарычал, не сдерживаясь, постепенно превращая злобный рык в полустон и глубокий стон, рвущийся из его души, тех остатков души, что у него имелись. Кинувшись к книжным полкам, оперся о них руками, а потом вдруг стал молотить по ней кулаками. Вызывающе, до одури, до боли, не обращая внимания на сбитые костяшки пальцев и выступившую на коже кровь. Вот так, сильнее, яростнее, с отчаянием, до боли... Чтобы чувствовать и не забывать о том, что сделал. Что натворил. Сам уничтожил самого себя.
То, что он чувствовал, не передать словами. Это можно только прочувствовать. Смесь чувств и эмоций, ураган из ярости, презрения и отчаяния. Откровенное безумие. Но не все ли ему равно?!
Он думал, что ему стало плохо, когда он узнал, что Кара продана. Его другу продана, и тот не собирается возвращать ее Штефану. Или в миг, когда увидел ее. Стоящую в окне второго этажа дома Димитрия. Он будто почувствовал ее взгляд спиной. Обернулся... а там она. Смотрит прямо на него и словно бы не дышит. Он тогда ощутил что-то. Колкое и болезненное давление в груди, острое и невыносимое просто, и будто сам перестал дышать. А потом она скрылась за шторами. Специально, чтобы указать ему на его ошибку и вину, на то, что она его не простила.
Или плохо ему стало в миг, когда он просмотрел все пленки с камер наблюдения и понял, что она... не виновата? Ни в чем не виновата из того, в чем он обвинил ее? Не изменяла, не предавала, не лгала. Его милая девочка... А в груди с болью отдается... Больше не его!
Пересиливая ярость здравым смыслом, он тогда помчался в Багровый мыс и, едва попал в дом, приказал начальнику охраны принести все пленки, отснятые в день измены Кары. А потом приказал всем слугам явиться к нему в кабинет для "допроса". Никто не сомневался, что именно Князь хочет узнать, но почти никто не мог дать ему вразумительного ответа.
— Никто не уснет в этом доме, пока я не поговорю с каждым, — рыкнул Князь, скрипя зубами и выходя из себя.
Карим Вийар, как оказалось, в тот день будто превратился в тень. Его мало кто видел, почти никто не замечал, и все были уверены, что он уехал сразу после того, как узнал, что Штефана нет в замке. Но пленки с камер видеонаблюдения не могли обмануть или не увидеть. Они отметили всё, что происходило на самом деле. Они знали правду.
Разговор со слугами длился четыре часа. На то, чтобы просмотреть все пленки с камер наблюдения понадобилось еще два. И никто в Багровом мысе не заснул до самого утра.
А когда Князь выяснил правду, не спал только он один.
Кара не виновата. Она не изменяла ему. Она... не лгала ему. Она его не предавала. Это он... он предал ее! Своим неверием, местью за несовершенное преступление, казнью, которой она не заслужила. А она... оказалась обманутой, раздавленной его неверием и отмщением за то, чего не совершала. Убита его руками так же, как и возрождена ими когда-то. Это он виноват, только он. А она... она не виновата!
Вот, разве это не Карим Вийар несет ее податливое и совсем недвижимое тело на своих руках? Выходит из кабинета Князя, где нет камер слежения. Что происходит там, Штефан не знает, но уверен, что там свершилось предательство и несправедливость. Вийар подстроил всё так, что комар носа не подточит. Отнес Кароллу в Зеленую комнату, где раздел и разделся сам, лег рядом с ней, ожидая, когда она проснется. А потом... когда она проснулась. Его девочка пыталась сопротивляться! Она хотела уйти и убежать. Она... Боже!.. Она молила, она звала на помощь, она просила Штефана прийти к ней, она звала, выкрикивая его имя, а он... он... Он пришел. Но для того, чтобы наказать, а не чтобы спасти.
