— Я не про тебя в данном случае, а про женишка-недоростка.
— Как не стыдно мальчугана корить?! Парень не спавши, не евши, горит на работе, давеча его так током тряхнуло! Тут разве проводка?! Как раз сопли сплошные, а не проводка...
Катрин отвлекала напарницу от невеселых мыслей, и хотя эти усилия едва ли принесли ощутимый результат, Смольный покинули уже не в столь минорном настроении.
В последний раз прошли по забрызганным грязью пешеходным мосткам у Смольного, сели в авто:
— На Выборгскую рули, к заводу 'Арсенал'[10], — решительно приказала Лоуд. — Дадим прощальную гастроль пролетариату ВПК.
— Какому пролетариату? И почему 'прощальную'? — удивился Колька.
— В Москву нас командируют, — кратко объяснила Катрин.
Водитель сообщил, что в Белокаменной отвратительные дороги, а извозчики пребывают в состоянии первобытной самодержавной дикости. Они вообще орангутаны бородатые. Кстати, на случай следующей погони за броневиками нужно усилить рессоры вверенной машины. Вот вернется товарищ Островитянская из Москвы, он как раз подготовит список жизненно необходимых запчастей...
Шпионки слушали, ехали, молчали. Катрин думала, что работа в общих и не очень общих отделах неизбежно накладывает на людей неизгладимый отпечаток. Вон, даже Колька канцелярита нахватался 'вверенное мне транспортное средство'. Впрочем, в жизни бюрократический образ мышления не самое страшное. Например, Лоуд революционно-организационный лексикон даже шел. Сейчас отдышится и, наверняка, опять всех 'шмондюками' начнет крыть. Придется отнестись с пониманием. Умирать, пусть даже не совсем по-настоящему, и оборотням неприятно.
Дощатая трибуна, довольно креативно, практически в традиции супрематизма (явно ткани у строителей не хватало), обтянутая кумачом. Рядом достойный массивный заводской забор, здание цеха — тоже кирпично-революционных цветов, как и корпус женской тюрьмы, что торчал напротив, через улицу. Ворота обеих режимных объектов распахнуты — делегация заключенных гражданок явилась послушать ораторов и смешалась с рабочими арсенальцами. Между прочим, серо-полосатые, халатного покроя, тюремные пальто заключенных выглядят достойно и даже элегантно — нечто подобное шпионке доводилось видеть в актуальных журналах моды ХХI века.
В голову лезли всякие глупости, поскольку Катрин нервничала. Так случается — главное действующие лицо обретает спокойствие, а подыгрывающие актеры второго плана вдруг начинают мандражировать. Шпионка старалась не озираться — в конце концов, ничего особенно сложного, отработаем номер, технически он сложноват, но не опасен.
Эсер закончил говорить, слушатели ему одобрительно похлопали, особенно тюремные барышни — оратор симпатичный, усатенький, и шляпа ему идет.
— Слово предоставляется товарищу Островитянской, заведующей Общим орготделом Петрограда. Товарищ Люда прямиком из Смольного, — со значением провозгласил осипший председатель заводского комитета.
Толпа оживилась, потянула шеи, зааплодировала. Сквозь воодушевление и одобрительный свист кто-то проорал:
— Пусть разом скажет — тока хлеб завозят или и керосин будет?
— Да погодь ты со своим керосином, — немедля одернули нетерпеливого крикуна.
— Не, а чого? Раз из самого орготдела здесь...
— Керосин всенепременно будет, — заверила оказавшаяся на трибуне товарищ Островитянская. — Засор на чугунке мы пробили, график довоза устанавливается. Но сначала решено упереть на хлеб.
— Тожа верна! — одобрили из массы рабочих.
— Не все, товарищи, у нас еще верно, — признала ораторша. — Вопросы будем решать вместе. Вы у меня спрашивайте, я ответов не боюсь, но уж и с вами всерьез посоветуюсь. Но пока несколько общих слов, для освещения текущей обстановки. А то ее, обстановку, пока без керосина не особо и различишь. Сразу должна сказать — непросто нам будет. Пузом кверху лежать не придется. Но когда мы с вами лежали? Двигать дело необходимо, в какую сторону двигать — всем понятно. Поработаем! Кстати...
Товарищ Островитянская оперлась локтями о трибуну, нагнулась к ближайшей группке арестанток:
— Барышни-красавицы, я до вас скажу. Тюряга — дело этакое... понятное. Как говориться, от нее не зарекайся. Но так было в прошлые безнадежные времена угрюмого царизма. А нынче самое время начать с нового красивого листа. Поскольку воровать и жиганить сейчас неинтересно. Имеете шанс выйти в люди. Думайте, сестрицы. Я напрасно намеки не раскидываю.
Доверительный тон и легкая приблатненость обращения явно подействовали. Тюремные сестрицы переглядывались.
Островитянская, молодея на глазах, уже с намеком на улыбку на красивом лице, продолжала, обращаясь ко всем:
— Жизнь-то начинается новая, а болячки и мозоли, у нас, товарищи, былые, застарелые. Нужно это учитывать. Строить новый мир придется вот этими нашими битыми и ломаными руками, другие у нас вряд ли отрастут. Ничего, справимся! А благородное сословие, кряхтя и екая, поможет нам в подсчетах, с чертежами и прочими тонкостями. Некуда деваться бывшим господам. Огромный корабль под именем 'Россия' должен плыть...
Катрин вздрогнула — звук выстрела, свежая пулевая отметина на досках трибуны и плеснувшие на лацкан жакета ораторши черные капли, появились практически одновременно. Завотделом пошатнулась, с недоумением глянула в серое, чуть прояснившееся к вечеру небо — над толпой кружилось несколько ворон. Глядя на эти черные птичьи силуэты, юная товарищ Люда безмолвно рухнула.
В толпе закричали от ужаса. Катрин, опомнившись, рванулась к ступеням трибуны.
— Германец! Пулеметчик!
— Ох, боженька, убили же ж!
— Островитянскую убили!
— Меж труб, он, гад, засел! Братцы, окружай!
Крик, топот, визг перепуганного тюремно-женского элемента... Бежали к цеху, щелкая затворами, заводские красногвардейцы. Матерно орал красавчик-эсер, указующе взмахивая короткоствольным 'бульдогом', тоже несся к цеху ...
У трибуны толкались, Катрин, минуя лестницу, вспрыгнула прямиком на кумачовый борт. Бледную как мел Островитянскую пытались поднять на ноги, какая-то дамочка в пенсне, всхлипывая, запихивала под окровавленный жакет просторный носовой платок с монограммой.
— С дороги! — рявкнула Катрин, подхватывая под плечи безвольное тело жертвы. — Проход освободите. В машину и в больницу!
Давай проход от ступенек шарахнулись, кто-то поддерживал ноги товарища Островитянской. Тело ее было легким, лицо совсем юное, белое, глаза распахнуты, в них отражалось небо. Катрин невыносимо хотелось отвесить напарнице оплеуху. Не смей, дура! Это вообще не твое лицо, да ты и сама... Нельзя так, практически по-настоящему...
Колька, неистово клаксоня, подгонял 'лорин' задним ходом.
— Ничего-ничего, сейчас в больницу, — чуть не плача приговаривал председатель завкома, неловко распахивая дверь авто.
— Поехали, живо! — взвыла Катрин, загружая тело на заднее сидение и отталкивая помогающих.
Сквиб сработал штатно, Лоуд замкнула нужный заряд пиротехники синхронно и безошибочно, рухнула с присущей ей артистичностью. В остальном... Катрин хотелось эту картину немедленно и навсегда забыть.
'Лорин' мягко вылетел в заводские ворота. Колька вел машину ни издавая ни звука, зубы стиснуты, сам белый как бумага. Катрин обернулась к телу на заднем сидении и не сдержала облегченного выдоха — жертва покушения слегка ожила, злобно смотрела вверх, по шевелящимся губам можно было прочесть бранно-шмонюковое. Вот покойница потыкала пальцем верх — над машиной все еще летели вороны. Тьфу, еще это суеверное навязчивое противостояние с представителями семейства врановых. Катрин погрозила напарнице кулаком. Та ухмыльнулась, даже не собираясь убирать с лица пугающую мертвенную бледность.
— Может, в тюремную больничку? — пробормотал Колька. — Там хоть забинтуют.
— Не, в тюремную не надо, — сказала Катрин, догадываясь, что при планировании операции кое-что недодумали. Вот, например, мальчишку нужно как-то срочно успокаивать.
— В госпиталь! Тут есть офицерский, хороший... — вспомнил пилот.
— Нет, в офицерский тоже не надо. Николай, ты меня послушай внимательно. Мы сейчас поедем в морг, тот, что нам вполне привычен...
— Как?! — парень в ужасе попытался обернуться, но готовая к этому Катрин ухватила его за ворот куртки и заставила смотреть вперед.
— Голову не теряй. У нас в машине один официальный покойник. Официальный.
— Катерина Олеговна, вы чего? Разве так можно?! Помощь же надо, докторов...
— Тьфу, Николай, я тебя сейчас слегка ударю. Ты выполняй и не задавай вопросов. У нас тут не богадельня, а серьезный отдел. С разными секретными заданиями и неожиданными поворотами. Не всегда трагическими. Понял?
— Нет, — честно признался мальчишка.
— Ну, и не надо тебе понимать. Просто слушайся. Сейчас заезжаем в мертвецкую, берем там гроб, никого не оставляем, едем по следующему адресу...
— Но она же не умерла! Не может наша Люда вот так сразу...
— Ты в операции участвуешь. В секретной. 'Могла — не могла', 'умерла — не умерла' — это вышестоящее руководство единолично решает, — сердито сказала Катрин.
— Да не верю я в вашего бога! Давайте в больницу! Что нам в том боге, когда хирург нужен!
Катрин фыркнула, заднее сидение тоже издало чуть слышный звук.
— Ой! — сказал пилот.
Катрин вовремя придержала вышедшую из подчинения 'баранку' и с чувством поведала:
— Ты, Никола, не водитель ответственного отдела, а авто-баран какой-то. Ты который раз нас угробить пытаешься? Молчи и никаких вопросов. Теперь понял?
— Э... Да! Но как же она... Все, молчу!
— Слушай, дай я за руль сяду?
— Не-не! Машина с норовом. Да я в полном порядке!
— Тогда на управлении сосредоточься и башкой не вздумай вертеть...
В порядок Колька явно не пришел, но до скорбного заведения докатили относительно благополучно.
— Лежите тут смирно, в смысле, сидите тихо, я быстро, — заверила Катрин, вываливаясь из машины.
Без трости подбитая нога мгновенно напомнила о себе. Шпионка торопливо дохромала до кабинета — к счастью, доктор сидел на месте.
— Это опять я, — сказала Катрин. — С крайне дурной, можно сказать, с трагической вестью. Только что убита товарищ Островитянская.
Улыбка мгновенно сползла с лица патологоанатома.
— Черт, даже не знаю, что сказать. Такая милая, обстоятельная молодая дама...
— Это несомненно. Мы весьма признательны за соболезнования, но в данном случае дело крайне срочное. Нужен гроб и профессиональный взгляд на покойную.
— Сейчас выпишу справку. Что касается гробов, то у нас только из неструганной сосны, не думаю...
— Покойная перед смертью выразила желание, чтобы церемония погребения прошла как можно скромнее и демократичнее. Завещала похоронить себя на малой родине. Так что мы отбываем немедленно. Сосновый гроб будет в самый раз.
— Господи, а что скажет ваше начальство? Все-таки заведующая самым известным отделом. Впрочем, вам конечно, виднее. Сейчас вызову санитаров.
— Не надо санитаров. Справок тоже не надо, ничего не надо Гляньте на тело, дабы в случае расспросов честно изложить, что видели. Быстренько, доктор.
Опытный патологоанатом начал что-то подозревать. Выскочил в коридор за спешащей посетительницей.
— Что собственно, произошло? Перестрелка?
— Злодейский выстрел в спину. Били с крыши, рука мерзавца не дрогнула.
Товарищ Островитянская выглядела очень мертвой и абсолютно недышащей. Жакет распахнут, кровь на блузке уже запеклась, входное пулевое отверстие отлично видно.
— Действительно, прямо в сердце. И она же... — доктор в смятении глянул на Катрин.
— Увы, — Катрин взяла узкое запястье 'тела'. — Пульса нет. Я уже проверяла.
Доктор принял руку 'покойной', попытался нащупать пульс:
— Действительно. Но... Екатерина Олеговна, тогда я не совсем понимаю...
— Давайте без вопросов. Они, вопросы, вам еще надоедят. Где нам гробик схватить?
Анатом помог закинуть в машину легкий некрашеный гроб. От дверей мертвецкой смотрели санитар и еще какие-то сочувствующие граждане.
— Спасибо, док. Прощайте! — Катрин завалилась на сиденье.
— В любом случае, мне очень жаль, — доктор сунул руки в карманы не очень чистого халата.
— Мне тоже. Было бы чуть больше времени, я бы определенно с вами в синематограф сходила. Хотя я слишком семейная дама для киношек. Будь здоров, док!
'Лорин' выкатил в ворота, Катрин помахала на прощание скорбному заведению и стоящим на крыльце не самым плохим людям.
Из-под гроба на заднем сидении, одним глазом, но весьма возмущенно смотрела покойница. Ну да, в такую трагическую минуту и флиртуют бессердечные скорбящие.
— Потеря наша невосполнима, но жизнь есть жизнь, — вздохнула Катрин. — Цепляемся за мирское, тщетно пытаемся утешиться в мелочах. Но скорбим и безутешны!
— Ага! — подтвердил пилот.
— Ты, Николай, серьезнее. Вздумаешь так лыбиться, отгребешь уйму неприятностей.
— Что ж я, не понимаю?
— Если понимаешь, так думай о насущном. Ничего особо веселого сейчас в Питере нет. Кстати, как там сирота?
— Какая сирота? — юный водитель полностью сосредоточился на баранке.
— Та самая. Заезжал ведь?
— Ну, мне по пути было. Крупы малость завез, лампу...
— Это правильно, — Катрин полезла в карман галифе, выковыряла растрепанные банкноты. Сзади передали еще жменю 'керенок' и николаевских.
— Что это вы?! — принялся возражать Колька. — Мы и сами человека способны поддержать. Она, вообще-то и сама держится. Стойкая девчонка.
— Это хорошо. С папаней ее нехорошо вышло. Провизии купишь, дров, мы не обеднеем...
Занозистый гроб пришлось прислонить к ограде зажиточного особнячка — наверное, хозяева дурным намеком воспримут, но кому сейчас легко?
К машине Катрин вернулась в компании коренастого матроса.
— Давай, Николай, на Николаевский вокзал взглянем, а потом к Эрмитажу. Есть у нас там дело музейного характера.
Водитель покосился на сурового кронштадтца, но от вопросов благоразумно воздержался.
'Лорин' покрутился на площади Николаевского вокзала, чуть задержался у багажного отделения, гукнул на извозчиков, — патрули известную машину должны запомнить, а уж каким именно образом и куда отбыло тело — пусть останется загадкой.
Катрин глянула на часы — время поджимало. Давно уже в Эрмитаже должны быть. Не засада получается, а ерунда.
По сути, операция против Иванова задумывалась примитивной, основанной на непроверенных предположениях и догадках. Имелось мнение, что раненого 'расписного' в кирхе св. Анны добил тамошний служитель культа. Настоящий был пастор или ряженый, уже не суть важно. В тот момент упустили, а отлавливать позже было уже бессмысленно — отопрется, доказательств никаких. Да и смысл вытрясать устаревшие сведения о диверсантах — сомнителен. Странный 'Иванов' и его разрисованные люди, о которых толком ничего не знали и кураторы групп боевиков, наверняка сменил место базирования. Конечно, резервы Иванова иссякали — на начало операции у него имелось около десятка или чуть больше татуированных 'штыков', малоценных для действий в городе, в связи с безъязыкостью и полным незнанием питерских реалий. Отыскать этих молчунов, практически не выходящих на улицу, было невозможно.
