Я подошел к камню и сел, привалившись на свою корзину: не хватило духу даже на то, чтобы снять её. Над бугром показалась всклоченная макушка старухи, потом её потемневшее и осунувшиеся лицо. Мама подала ей руку и помогла преодолеть последние шаги подъема. Ойты запрокинула голову и часто задышала. Ноги её дрогнули и она повалилась набок, мама едва успела подхватить её, иначе старуха упала бы прямо на острый камень. Мама положила её на землю, а сама села рядом, поглаживая по вздымавшейся спине. Отдышавшись, Ойты опять начала причитать, жалуясь на злую судьбу, понося врагов и прося нас оставить её здесь, а самим продолжать бегство. Мама, как могла, успокаивала её, говорила, что до вершины осталось уже совсем ничего, скоро начнется спуск. Но Ойты, словно не слышала её, продолжала жалобно хныкать.
К середине дня мы, наконец, достигли покатой вершины. В изнеможении (теперь уже не только Ойты обессилила, но и мы с мамой еле держались на ногах) легли на холодную землю. Только Со оставалась все такой же подвижной и перебегала от одного из нас к другому, помахивая хвостом и подлезая носом под руку, в поисках ласки. Но мы были слишком утомлены тяжелым подъемом, чтобы обращать на неё внимание. Мне вспомнился наш путь через холмы с волокушей, на которой лежал раненый Го-о, когда я тоже сильно устал. Во рту я ощущал горький вкус крови. Страшно хотелось пить. Рядом стонала Ойты.
Через некоторое время мы с мамой поднялись на ноги и стали осматривать пройденный путь. Даже не верилось, что мы смогли подняться на эту вершину: все окружающие холмы были значительно ниже. С высоты все открывалось как на ладони: бурые кедры, рассыпавшиеся нестройной чередой по склонам, темное пятно болота, желто-коричневая равнина. Отсюда даже западные горы казались выше, чем обычно и гораздо ближе. Все выглядело по-другому. Но нас занимало не это: мы искали глазами своих преследователей, осматривая каждую неровность склона, ощупывая каждый выступ или дерево.
— Им пора бы уже появиться, — шепнула мама и бросила настороженный взгляд на Ойты: старухе и так тяжело, не стоило её лишний раз волновать. — Смотри лучше, Сикохку. У тебя глаза получше моих будут.
Я вгляделся и тут же увидел на прогалине перед распадком заросшим лесом, откуда мы начали подъем в гору, двигающиеся точки: одна, две, три... пять... семь, насчитал я, загибая пальцы, — ровно столько, сколько было врагов. Точки медленно двигались по открытому лугу то, разбредаясь в разные стороны то вновь собираясь вместе.
— Вот и они, — протянула мама, покусывая ссохшиеся губы. — Ищут следы. Эх, — она вздохнула и похлопала Со по спине. — Надо бежать дальше. Наше спасение — в ногах наших. О, духи, — она оттолкнулась руками от колен и встала. — Пошли, сынок.
Мы подошли к Ойты, которая, не шевелясь, все еще лежала на земле.
— Вставай, бабушка. Нельзя больше отдыхать. Нужно идти, — сказала мама.
Я хотел, было сказать старухе, что мы только что видели врагов, и уже даже раскрыл рот, но мама сжала мое плечо и покачала головой.
— Не стоит пугать её, — еле слышно прошептала она, приложившись к моему уху. А потом громко добавила: — До ночи хорошо бы еще столько же пройти, и остановится где-нибудь у ручья.
Старуха подняла голову и вымученно посмотрела на нас. Но не произнесла ни слова. Мы помогли ей встать.
— Поглядите, — воскликнула мама, указывая в сторону Ге-эрын, — там озеро!
Мы с Ойты посмотрели, куда она нам показывала, и увидели светящийся водный лик небольшого озерка, зажатого между холмом, на котором мы стояли и еще двумя возвышенностями. В озеро впадала речка, вытекающая из скалистого ущелья, затененного темным хвойным лесом.
— Там мы найдем покой, — сказала мама, улыбаясь.
Но Ойты покачала головой.
— Погибель свою там найдем. Враги будут искать нас именно там, — мрачно сказала она. — Там, где есть удобное место для стоянки. Нам нужно уйти в другом направлении. Но не мешало бы опять попутать следы. Ты, Кья-па, иди к озеру и оставляй за собой хороший след. Мы же с мальчишкой пойдем к северу, а после будем спускаться. Ты пойдешь вдоль той реки, что впадает в озеро. Там и встретимся. Мы будем тебя ждать.
Мама как-то странно посмотрела на старуху: не то с недоверием, не то с опаской.
— Не лучше ли идти всем вместе, — промолвила она, поднимая корзину. — Я, конечно, запутаю нашу тропу, но разделяться, по-моему, не стоит.
— Если пойдем вместе — нас догонят. Я медленно хожу. Ты должна хорошо постараться, чтобы сбить погоню. Они должны обязательно пойти по твоему следу. Слышишь: обязательно! И завести их ты должна подальше. Чтоб у них отпала охота гоняться за нами.
Я просунул руки в лямки корзины и уже сделал пару шагов вслед за Ойты, шаркающей по щебнистому гребню на север, когда меня за шиворот остановила мама.
— Сикохку, сынок, — сказала она поворачивая меня лицом к себе. — Если случится такое, что враги пойдут не за мной, а за вами — беги. Оставь Ойты. Сам убегай, беги так быстро, как только можешь. Беги, как олень. Беги к реке. Там я обязательно тебя найду. Только ты должен убежать. Пообещай мне, слышишь, — она затрясла меня за безрукавку. — Пообещай! Не задерживайся с бабушкой: чуть почуешь беду — беги. Обещаешь? — она устремила на меня пытливый взгляд. Внутреннее возмущение, всколыхнувшееся во мне, пока она говорила, в миг сошло на нет: я опустил ресницы, шмыгнул и только кивнул головой. — Я надеюсь на тебя, сынок, — сказала она и заспешила вниз по поросшему густым кустарником склону. Со, помахав мне на прощанье хвостом, поспешила за ней.
Я пошел за Ойты, на ходу подбегая к краю кряжа и вглядываясь вниз, где искали наши следы враги. К моему разочарованию чужаки и Пыин-ли уже начали восхождение. Я сказал об этом старухе. Она нахмурилась и поплевалась.
— Надо спешить, — сказала она. — Если я начну отставать, меня не жди. Иди один. Дойдем вон до той скалы, — она показала на утес, выступающий из горы впереди, немного ниже по наклону гребня, — и начинай спускаться, только не прямо, а вдоль склона. Потом пойдешь к реке.
— Вместе пойдем, — ответил я, поднимая на нее полные решимости глаза. Она лишь прищурилась.
Положение наше оставалось серьезным. Было понятно, что враги поднимутся на гору гораздо быстрее нашего: если нам повезет, то они пустятся по ложному следу, но если этого не произойдет, то все обернется большой бедой. Они догонят сначала Ойты, потом меня, быть может, и маму схватят. О, духи! За что нам такая немилость? За какие грехи?
И так мы шли с Ойты, не делая остановок (благо, путь наш был легок), спеша поскорее добраться до леса, что темнел далеко внизу. Мы обогнули ту самую скалу, про которую говорила Ойты, и оказались на дне распадка, уходящего в нужном нам направлении, по дну которого и пошли. Теперь, даже если врагам, когда они взберутся на гребень, вздумается осмотреться, они нас не увидят. Появилась пока еще слабая надежда, что нам удастся благополучно завершить задуманное и мы сумеем оторваться от погони, затерявшись в чаще.
— — — — — — — — — — — — —
Солнце зашло за большую гору (ту самую, через которую мы бежали от преследования врагов) и озаряло небо рассеянным желтым светом. Лес вокруг стал мрачным, тени быстро густели. По небу, не видимые нами, тревожно перекликаясь, летели сбившиеся в клин гуси. С низовьев небольшой речушки, гремящей по каменистому дну, в окружении скальных выступов и утесов, тянуло холодной сыростью: с озера накатывал остывший воздух и волнами растекался по округе. От маленького костерка шло приятное мягкое тепло, которое расслабляло натруженные мышцы и навевало сладостную негу. Крепкий запах свеже— наломанного лапника щекотал ноздри, напоминая о том недалеком мгновении, когда, наконец, можно будет завалиться на мягкую подстилку и отдаться сказочным чарам живительного сна. Но пока еще спать было рано и я настойчиво прогонял от себя тягучую полудрему, вслушиваясь в разговор Ойты и матери.
Старуха, совсем обессилившая после дневного бегства по горам, лежала на спине, подложив под голову какую-то гнилушку. Мама сидела у её ног, натирая колени и ступни Ойты лечебной мазью с терпким и неприятным запахом разложения: у озера, правильно рассудив, что Ойты к вечеру сильно ослабнет и заболеет, мама набрала сырого прибрежного ила и, завернув его в лоскут срезанной бересты, принесла на стоянку. Мы только что перекусили и теперь мама оживленно рассказывала о том, как сбила преследователей с толку, завела их далеко в сторону, а мы молча слушали.
Она едва успела достичь леса в низине, когда заметила показавшихся на вершине врагов. Бегом бросилась к озеру, но потом, оправившись от внезапного страха, решила еще более запутать их. Свернула вправо и сделала широкую дугу. Только когда солнечные лучи освещали вершины гор, вышла к озеру с топкими болотистыми берегами. Здесь немного передохнула, насобирала ила для бабушки. Погони она больше не опасалась: скоро станет темно и враги будут вынуждены остановиться, чтобы дождаться утра. А может, они и вовсе откажутся от сомнительной погони. Со вела себя спокойно, что доказывало, что чужаки и Пыин-ли еще далеко. Мама запутала следы, исходив все вдоль и поперек вокруг озера, а потом по каменистому ложу речушки пошла мимо круто нависших скал, чтобы отыскать нас. По пути взобралась на высокий утес и увидела крохотные точки, взбирающиеся на гору, отделявшую лес от Сау-со: враги возвращались восвояси, потеряв надежду догнать беглецов.
— Теперь нам ничего не угрожает, — заключила мама, сильными движениями разминая мозолистые ступни Ойты. — Враги ушли.
Старуха закряхтела и блаженно вздохнула.
— Хорошо бы они не вернулись больше, — тихо сказала она, поглаживая рукой по бедру. — Силы оставили меня. Я теперь не смогу идти так же...
— Мы отдохнем, сколько потребуется, а уж после уйдем подальше, — быстро проговорила мама, сочувственно глядя на охающую старуху. — Торопиться некуда: враги ушли. Нам и остается — набираться сил, да думать о будущем, о том, что нам делать дальше, как жить.
Ойты усмехнулась, но как-то грустно, неестественно, а потом заметила:
— Да, тут есть, над чем призадуматься. Как жить двум женщинам, одна из которых к тому же совсем одряхлела и стала похожа на гнилое дерево, и маленькому мальчишке, оставшимся совершенно одинокими в лесу, да еще накануне зимы без еды, без теплой одежды, без оружия, без крова над головой; что же им делать?
Мама перестала мять её ноги и опустила руки. Лицо её помрачнело. Мне тоже не понравились слова Ойты и тон, которым она их произнесла: будто всю вину, за то, что снами случилось, она возлагала на маму. Я обиженно засопел. Мама почесала нос, сморщилась, а потом вновь стала втирать мазь в ступни Ойты.
— Нам надо двигаться к людям, — сказала она после долгой паузы. — До зимы надо найти кого-нибудь.
— Наши люди далеко. Ты представь: надо пересечь Ге-эрын и углубиться в Бодойрын, где находятся стойбища Ге-ч"о и Ка-вья. Здесь уже никого нет. Мне это ясно. Наших либо полонили, либо убили, или же они разбежались кто куда. Здесь нам делать нечего. Надо уходить. Зима приближается. — Ойты кашлянула и подергала себя за отвислую складку на шее. — Я стара и больна. Идти быстро не могу. Не знаю, смогу ли вообще добраться до Бодойрын...
— Конечно, сможешь, — подхватила мама. — Мы отдохнем здесь, ты поправишься, мы с Сикохку наберемся сил, а после все вместе пойдем...
— Если по пути мне станет совсем плохо... — старуха понизила голос, — вы должны... вы должны оставить меня, как того требуют кэрхи. Не спорь, Кья-па, — она резанула ладонью воздух. — Так надо. Вы молодые, вы должны жить. А я уже достаточно прожила на этом свете. Я останусь. До того, как на землю лягут сугробы, вы должны выбраться из земель Сау-кья. Так нужно.
Мать бешено завертела головой.
— Мы уйдем вместе, если на то будет воля духов, — резко сказала она.
Ойты склонила голову на бок и прошептала, но отчетливо и достаточно громко:
— Если будет на то воля духов!
Не слушая её, мама продолжала:
— Мы пробьемся в Бодойрын и обо всем расскажем Ге-ч"о. Их вождь, Савай Вей"нья, мудр и храбр. Он соберет мужчин и приведет их в Ге-эрын, чтобы освободить наших сородичей и изгнать пришельцев и Пыин-ли с земли Сау-кья. И тогда все станет по-старому: мы опять обретем дом... — голос её сорвался, послышались всхлипы и мама вдруг разрыдалась.
Ойты приподнялась на локтях. Я подскочил к маме и обнял её трясущиеся мелкой дрожью плечи.
— Так будет, так будет, — пробормотала Ойты. — Мы дойдем до Гэ-ч"о и приведем помощь. Так и будет...
Но в голосе её я уловил сомнение и неуверенность.
Вскоре мы уснули у попыхивающего жаром костерка, с жадностью пожирающего сухие еловые сучья, под тихое шуршание ветра в холмах и тявканье хозяйки этих мест — рыжей лисицы, потревоженной нашим грубым вторжением в её владения.
— — — — — — — — — — — — — — —
Холод, спустившийся по горному ущелью, разбудил нас очень рано: солнце еще не взошло. Долину опутывал синий сумрак и пришедший с озера туман. Костер давно погас и даже зола в нем успела остыть. Мы с мамой наломали побольше хвороста и заново развели огонь. Мы пристроились около разгорающегося пламени и долго грели озябшие руки и лица, потом повернулись к огню спинами. Почувствовав себя лучше, мы посмотрели на Ойты.
Она не шевелилась, хотя моргала отекшими за ночь глазами. Мама поманила её к огню. Старуха не ответила и продолжала неподвижно лежать на мохнатом ложе. Мама вдруг метнулась к ней и запричитала.
— Бабушка! Бабушка! Что с тобой? — заголосила она, перепугав дремавшую в ногах старухи Со. — Почему не отвечаешь, почему не встаешь.
Она стала ощупывать Ойты. Старуха закашлялась и стала отбиваться от мамы.
— Жива я, жива! — прошептала старуха. Мама сделала охранительный знак.
— Хвала духам!
— Вот только сил нет подняться, — скрипучим голосом сказала Ойты. — Ломит все тело, знобит и голова... словно на неё камень давит... Помогите мне, — вяло попросила она, протягивая к нам руки.
Мы помогли ей подвинуться к огню и она снова легла и застонала.
— Кости мои совсем разболелись. Ног не чувствую, спину ломит, даже пальцы, и те, болят. Ой, ой, ой! — заскулила она. Со, прижимая уши, полезла к ней, облизывая языком. — Тьфу ты, Со! Уйди, — отпихнула её старуха. — Куда же ты лезешь?
Ойты грубо отпихнула собаку и откинулась на спину, задышала глубоко и часто. Мама высыпала на камень зеленый порошок, сбегала за водой под крутой берег и, вернувшись к стоянке, начала готовить мазь. Ойты нетерпеливо посматривала на нее, а когда мама начала втирать приготовленное зелье в её кожу, старуха облегченно заурчала, подставляя дряблые коленки.
Я сходил к реке и немного посидел на куске скалы, упавшем в воду, вглядываясь в её прозрачные пенящиеся струи. Правда, быстро почувствовал себя неуютно и заспешил назад под сень деревьев, где было не так сыро и холодно. Мама уже окончила натирать Ойты и теперь отправилась за берестой, из которой собиралась смастерить короб, в котором можно будет варить еду; кожаный мешок, который мы ранее для этого использовали, остался в нашем тхереме у болота. Ойты снова заснула, а я сидел у костра, подкладывая дрова и дожидаясь маму.
