— У Тисте нет для меня имени.
— Ты богиня леса?
— Лес не знает богинь. Деревья слишком заняты пением. Даже умирая, они поют. Нет времени на богов перед ликом этой гибели.
— Кто с тобой это сделал?
— Сделал что?
Он рубанул мечом, широко прорубив колья. Полетели щепки. Он принялся пинать обрубки, растолкал их и шагнул в лабиринт.
— Что ты творишь? — спросила она.
Он не отвечал. Иные вещи непереносимы. Ни один здравый мужчина или женщина не выдержит столь жестокого видения. Айвис больше не верил глазам. Не думал, что ночь принадлежит ему. Не думал, что остается в знакомом мире. Что-то случилось; что-то похитило его душу или завело ее в ловушку. Он потерялся.
Клинок рассекал колья. Он был все ближе к ней.
— Железо и дерево, — сказала она.
Ноги и руки болели, пот лился по лицу. Он дошел до нее. Взглянул вниз, в лицо, и увидел женские глаза.
Она была не из Тисте. Он не знал, кто она. Глаза ее были щелками, слегка раскосыми на внешних уголках. Кожа побелела от кровопотери. Острие пронзившего череп кола вылезло прямо над глазами, разорвав кожу. Она улыбалась.
Айвис стоял, грудь тяжко вздымалась после яростной битвы с лесом кольев. Кровь текла из-под заноз в ладонях и предплечьях. Женщина должна была быть мертвой, но не была. Он понимал, что не сумеет ее снять.
— Не знаю, что делать, — шепнул он.
— Ты ничего не можешь сделать, — отозвалась она. — Лес умирает. Мир приходит к концу. Всё, что ты знал, разрушится. Фрагменты разлетятся. Не нужно плакать.
— Ты можешь... можешь остановить...?
— Нет. Как и ты. Любой мир должен умереть. Единственный вопрос: ты ли будешь тем, кто вонзит смертельный нож? Вижу железное лезвие в твоих руках. Чувствую запах дыма на одежде. Ты из народа кузницы, ты избил свой мир до смерти. Мне не интересно тебя спасать, даже если бы я могла.
Ему вдруг захотелось ее ударить. Заставить ощутить боль — свою боль. И тут же он сообразил, ощутив шок, что не ему первому пришло такое желание. Гнев угас внутри. — Ты не сказала ничего, чего я уже не знал бы, — произнес он, и лицо исказилось от горечи слов.
— Таков мой дар, — снова улыбнулась она.
— И получая дар, мы можем лишь увечить тебя.
— Не меня ты увечишь, капитан Айвис.
— Так ты не чувствуешь боли?
— Лишь вашу.
И тогда он отвернулся. Впереди долгий путь назад, в крепость; путь из одного мира в другой. Он займет остаток ночи. Айвису хотелось находить лучшее в любом народе, даже в отрицателях. Но сотворенное ими его потрясло. Он не мог понять ни пробужденного колдовства, ни творимых в этом тайном месте мрачных обрядов. Не знал, как они ее нашли: призвали чарами из-под земли, создали на крови жертвоприношений?
Он дошел до края поляны, миновал аллею уродливых деревьев, ощущая себя выплюнутым, выброшенным в мир без цвета и без жизни. Лес вдруг стал тусклым, и подумалось: посмей он остановиться, посмей помедлить и вздохнуть... услышит пение деревьев. Поющих, умирая.
Обида сидела с сестрами в закутке, который они обнаружили под кухней. Прямо сверху была пекарня, заднюю стену комнатенки составляло основание печи. Туда, где скорчились они, сыпалась мучная пыль при каждом тяжелом шаге работников; в тусклом свете стоявшей на полке лампадки казалось, что воздух полон снежинок.
— Не будь она заложницей... — сказала Зависть. — Я изрезала бы ей лицо.
— Бросила бы уголья на спящую, — добавила Злоба.
— Изуродовала бы, — поддакнула Обида, наслаждаясь привычной игрой в прятки в тайной комнате. Они прижались друг к дружке, как ведьмы или вороны, а ходящие сверху ничего не знают, тупицы.
— Яд, вот что лучше всего, — начала Злоба, но Зависть лишь потрясла головой. — Не яд. Обида права. Сделаем ее уродиной. И пусть живет так всю жизнь.
Несколько недель назад они прятались в угловой башне напротив любимой башни Аратана и следили за прибытием новой заложницы. Зависть совсем разбушевалась, едва Обида сказала, что гостья красивая, и так все началось — планы, как испортить ее красоту. Пока что, конечно, они ничего не сделали — одни слова, как и предсказала Зависть. Сендалат Друкорлат была заложницей, а значит, ее нельзя было тронуть.
Но планировать было весело, и если что-то случится, то случайностей не избежать, верно?
— Слишком она стара для заложницы, — буркнула Злоба. — Старуха. Нам подобает настоящий заложник, не она.
— Мальчишка был бы лучше всего, — согласилась Зависть. — Вроде Аратана, только еще моложе. Такой, какого мы могли бы загонять в угол. Слишком слабый, чтобы не дать нам сделать всё, чего пожелаем.
— И что мы делали бы? — спросила Обида. Она была самой младшей и потому могла задавать глупые вопросы, не будучи жестоко побитой; иногда сестры вовсе ее не били и не засовывали в рот гадости, и тогда она понимала, что вопрос был хорошим.
Злоба фыркнула. — Что мы делали бы? — переспросила она и Обида увидела радостную улыбку. Когда Злоба улыбается, всегда бывает что-то плохое. — Пичкали бы, вот что, до тех пор пока он бы не взмолился.
— Как ни взмаливайся, не помогает, — сказала Обида.
Зависть засмеялась. — Ты умоляй посильнее. Можно сделать его рабом. Хочу рабов.
— С рабами покончено, — заметила Злоба.
-Я их верну, когда вырасту. Сделаю рабами всех и они будут мне служить. Буду править империей. Всех красивых женщин буду убивать или уродовать.
— Кажется, никогда мы не повзрослеем, — вздохнула Обида.
Она заметила, что сестры молча переглянулись; Зависть пожала плечами. — Скрабали. Обида, ты слышала о птицах-скрабалях?
Обида помотала головой.
— Они делают маленькие гнезда, но кладут много яиц, — объяснила Зависть. — Потом все цыплята вылупляются и вначале всё хорошо, но потом они начинают расти.
— И гнездо всё теснее, — сказала Злоба, протягивая руку и проводя пальцами по запястью Обиды.
Зависть смотрела на них сияющими глазами. — Тогда те, что больше, начинают задирать слабых. Убивают и едят, и гнездо уже не переполненное.
Пальцы Злобы взбирались выше по руке, подходя к шее Обиды.
— Не люблю скрабоптиц, — сказала Обида, содрогнувшись от прикосновений.
— Скрабалей, — продолжала улыбаться Зависть.
— Поговорим снова о заложнице, — предложила Обида. — Сделаем ее уродиной.
— Ты слишком мала, чтобы понимать отца, — заявила Злоба, — когда он рассказывает нам, как вырасти. Восемь лет, как у Тисте, и никто не знает, что мы особенные. Растем так же, как они. Но лишь первые восемь лет или девять.
— Потому что мы не Тисте, — шепнула Зависть.
Злоба кивнула, рука ее скользнула Обиде на горло. — Особенные.
— Но мама была...
— Мама? — Злоба фыркнула. — Ты ничего не знаешь о матери. Это секрет. Лишь мы с Завистью знаем, а ты не такая взрослая, не такая важная.
— Отец говорит, это в нашей природе, — добавила Зависть.
— Что? — удивилась Обида.
— Расти... быстро.
— Ужасно быстро, — кивнула Злоба.
— Аратан...
— Он особенный...
— Не особенный, Злоба, — сказала Зависть.
— Нет, особенный!
— Ну, по иному особенный. Но ты видишь, как быстро он вырос — выше нас.
— После льда.
— В том и секрет, Злоба. Ты должна сперва почти умереть. Вот я о чем. Вот о чем.
Обида не понимала, о чем они толкуют. Ей не нравилось, что Злоба ухватила ее за горло, но она боялась пошевелиться. Вдруг Злоба решит не отпускать? — Мы ненавидим Сендалат Друкорлат, — начала она. — Кто сказал, что заложницы особенные? Давайте ее напоим и порежем лицо, и бросим уголья, чтобы изгадить щеки и лоб, и спалим волосы. Засунем уголья в глаз. Выжжем!
— Хочешь вырасти? — спросила Злоба.
Обида кивнула.
— Быстро вырасти? — настаивала Злоба, наклоняясь и гладя Обиду по волосам. — Быстрее нас? Хочешь вырасти выше нас, малютка? Если сможешь, будешь нас унижать. Заставишь нас лежать с псами и радоваться.
Обида подумала про пса, того, которого Айвису пришлось убить. Подумала о том, что они сделали с Аратаном, когда он был маленьким, таким маленьким, что не смог прогнать пса, да ведь они втроем его держали. Интересно, помнил ли он об этом?
— Хочешь, чтобы мы лежали с псами? — сказала Злоба.
— С Джелеками, — ответила Обида. — Взрослыми. И я заставлю вас радоваться, да, и просить еще!
— Разумеется, — мурлыкнула Зависть. — Или мы решим вырасти прямо сейчас, и ты будешь еще меньше нас. Тогда сама пойдешь к Джелекам.
— Не позволю!
— Но нас две, — заметила Злоба, — а ты одна, Обида. К тому же мы уже многое тебя заставляли делать.
Но Обида уже высказалась. По правде, она ненавидела все, что делали с ней сестры. Желала убить их обеих. Ее не удовлетворили бы забавы с псами, Джелеками или слюнявыми стариками. Когда вырастет, она убьет сестер. Порежет на кусочки. — Дайте мне быстро вырасти, — заявила она.
Улыбка Злобы стала шире, рука сомкнулась на горле.
Потеряв возможность дышать, Обида начала дергаться, пытаясь исцарапать Злобе лицо, но Зависть подползла ближе и схватила ее руки, опуская вниз. Обида пиналась, но Злоба придвинулась и села на нее. Рука продолжала жать, и была она ужасающе сильной.
Злоба хохотала, сверкая глазами. — Я видела сон прошлой ночью, — шептала она. — Сон об убийстве. Это было чудесно.
Обида ощутила, как выпучиваются глаза, лицо стало невозможно горячим. Чернота сомкнулась вокруг, проглатывая всё.
Зависть услышала, как что-то лопнуло в шее Обиды, и оторвала руку Злобы. Голова младшей сестры моталась, словно желая показать отпечатки на горле — полосы пальцев, белые пятна от костяшек, полумесяцы от вонзившихся ногтей.
Обе они молчали, смотря на Обиду сверху вниз.
Потом Злоба вздохнула. — Не сработало. Не как с Аратаном. Не работает, Зависть.
— Я не слепая, — бросила ей Зависть. — Наверное, ты делала неправильно.
— Я делала, как ты сказала!
— Нет — душить была твоя идея, Злоба! Из снов!
— Ну, — прошептала та, — я сделала это два раза. Убила дважды, каждый раз одинаково. Задушила их до смерти.
— Вот что бывает, если слишком далеко зайти в мечтах. Я велела оставаться рядом с домом. Ты глядишь слишком многими глазами.
— Не просто гляжу, — ответила Злоба. — Я его заставила.
— Такова твоя сила, значит. Отец сказал, у нас есть силы. Сказал, назвал это аспектами.
— Знаю, что он сказал. Я там была.
— Ты заставляешь их радоваться злому. Я заставляю их желать. — Зависть посмотрела на труп Обиды. — Интересно, каков был ее аспект.
— Никогда не узнаем, — ответила Злоба. — Как и она.
— Ты ее убила, Злоба.
— Это была случайность. Эксперимент. Отец виноват, зачем нам сказал.
— Ты убила Обиду.
— Случайность.
— Злоба?
— Чего?
— На что это похоже?
Под основанием печи была ниша — оттуда кто-то вынул несколько камней, словно желая что-то спрятать, но так и оставив углубление пустым. Она как раз подходила под тело Обиды. Они надавили что есть сил, руками и ногами, сломали пару костей — и сумели вогнать труп в нишу. Вынутые камни, на которых Злоба и Зависть имели обыкновение сидеть, теперь легли перед печью, хотя бы частично замаскировав нишу.
— Хилит станет проблемой, — сказала Злоба. — Захочет узнать, куда подевалась Обида.
— Ну, тогда придется сделать то, о чем мы с тобой уже договорились.
— Сейчас же?
— Другого выбора нет. И не только Хилит, верно? Атран, и Хайдест, и Айвис.
Злоба судорожно вздохнула. — А заложница?
— Не знаю. Это проблема. Впрочем, мы можем остаться здесь. На недолгое время. Да посмотри, что отец сделал с Аратаном. Увез прочь. Мы-то знаем, он уже мог его убить, перерезать горло и выпить всю кровь. Потом вернется и с нами сделает то же. Особенно теперь.
— Нужно пойти в храм, Зависть. Поговорить с ним.
— Нет. Он сможет дотянуться. Ты знаешь, что сможет!
— Не он, — возразила Злоба. — Лишь то, что он оставил позади. Оно носит его доспехи. Оно ходит туда-сюда. Мы же слышали!
— Нельзя говорить с вещью.
— Откуда ты знаешь? Мы ни разу не пытались.
Глаза Зависти широко раскрылись. — Злоба, если мы его выпустим, может никогда не загнать назад. Дай подумать... Стой. Можешь дать ему сон?
— Чего?
— Если я заставлю его чего-нибудь захотеть, сможешь заставить его это полюбить?
Злоба охватила себя руками, словно вдруг продрогнув при всем жаре от печи. — Зависть. Мы говорим о силе отца. Отца!
— Но его тут нет.
— Он все равно узнает.
— И что? Ты сказала, нам придется сбежать при любом раскладе.
Злоба села прямее. Метнула сестре острый взгляд. — Ты говорила, сработает. Если она подойдет к порогу смерти, внутренняя сила поднимется и пробудит ее.
— Во мне пробудилась.
— И во мне. Вот, ты неправильно понимаешь.
— Может быть. А ты не выглядишь выросшей.
Злоба пожала плечами. — И не нужно. Может, вырасту, когда пожелаю. Кажется, всё у меня в руках. Знаешь, я могла бы перевернуть весь Куральд Галайн, если бы пожелала.
— Может, и придется. Чтобы замести следы.
— Папочка узнает.
— Помнишь, как Айвис убил охотничьего пса, который трахал всё подряд? Подошел сзади и полоснул по жилам на лапах, одним взмахом меча?
— В точности помню. Пес выл и выл, пока небо не потрескалось.
Зависть кивнула: — Отец меня не пугает. Нужно только дать народу повод, и он станет Айвисом.
— А отец станет псом? — фыркнула Злоба. — Едва ли. У него Мать Тьма. Не нужно трахать всё подряд на свете, когда она рядом.
— Ты не врубилась, сестрица. Ты недостаточно умна. Никогда не была.
— Можешь так думать, но знай: ты ничего обо мне не знаешь.
— Я знаю, что ты убийца.
— Ну скажи, Зависть, что тебе это отвратительно.
— Ты не врубаешься, но твои слова дали мне идею. Хотя нужно поразмыслить хорошенько. Но сначала разберемся с челядью в доме.
— Ночью?
Зависть кивнула. — Думаю, да.
Злоба понимающе улыбнулась: — Ты просто хочешь узнать, на что это похоже.
Зависть только пожала плечами.
Через миг они уже мчались по тайным проходам меж стен.
Случайности происходят, и когда они происходят, самое важное — скрыть следы, и побыстрее. Но не так быстро, чтобы ошибиться и выдать себя. Прятать правду, таков был особый талант Зависти — наряду со многими иными талантами, напомнила она себе. Злоба хороша в практических вопросах, когда нужно нечто сделать. Но ей нужно руководство. Нужно направление.
Грядущая ночь обещала быть славной.
В доме Драконуса шла война. Даже в редкие моменты одиночества, без необходимости поддерживать оборону, Сендалат ощущала, как звание заложницы сжимает ее слишком тесной одеждой, угрожая задушить.
Домохозяйка Хилит сновала по коридорам днями и ночами. Насколько могла судить Сендалат, она спала лишь вместе с демонами, то есть никогда. Карга отбрасывала на дом огромную всепожирающую тень, и даже у тени были когти. Ночами Сендалат снились схватки с Хилит, полные крови, слюны и выдранных волос. Ей мечталось вогнать нож глубоко во впалую грудь Хилит, услышав хруст ребер, увидеть, как ужасное лицо растягивается в тихом крике, а черный язык извивается будто осыпанная солью пиявка. Просыпалась она от таких снов, чувствуя разлившуюся по душе и телу теплоту удовлетворения.
