Когда стемнело, зажглось около сотни чадящих факелов, но они скорее слепили глаза, чем помогали. Иноземные рейтары старались длиной плетью огреть сразу трех, четырех рабочих-мальчишек. Слышались крики начальников, иноземная брань, и все чаще и чаще свисты плетей!
В мутной, молочной дымке, перед самым расцветом из ворот под барабанный бой вышли стрельцы. Они двигались вереницей и негромко пели на старославянском.
Впереди ехал на черном коне высокий и статный князь Семен Львов, за ним коренастый и приземистый с толстой серебряной цепью и большим крестом на шее голова Кошкин. Верный помощник князя, то и дело, то пришпоривавший, то наоборот сдерживающий скакуна рыжей масти. Чуть по далее щеголеватый усач с гладко выбритым подбородком польский наемник пан полковник Рожинский, и тяжелый рыцарских доспехах шотландец полковник Виндронг. Последний иноземец, нацепил поверх бронзовых лат еще и золотую цепь с крупных изумрудом посередине болтающейся стальной в рубинах свастики( знак воинствующего ордена этого "рыцаря"), оттеняющим рыжие баки, на жирном, с тройным подбородком лице. Виндронг даже сейчас был голоден, и на ходу яростно рвал желтыми, кривыми зубами кабанью ногу.
Князь впрочем, время от времени поворачивал назад, здороваясь за руки со стрелецкими сотниками, иноземными капитанами и поручиками.
В тумане утра казалось, что проходившему войску не будет конца. Стрелецкие сотни молчали и старались шагать размерено, шум, крики и споры на стругах так же стихли. Что же начальство идет, и кто не будет вести пристойно, в лучшем случае отделается жестокой поркой, а в худшем... Дюжина уже готовых виселиц говорила: устрашись холоп!
Князь Львов, с улыбкой наблюдал прохождение стрелецких приказов и солдатских полков. Они двигались четко и стройно, в вбитом муштрой порядке. Мерное движение — ровный топот шагов, размеренное бряцание орудия — поддерживали их слитную силу, воинскую непоколебимость, послушность системе и воле начальных людей. Князь улыбнулся еще шире, в его взгляде читалась уверенность, в воинах, с которыми он шел на казацкие орды лихих, мятежных разинцев!
А что эти казаки? Да они разухабистые, храбрые и удаль бьет через край, но без воинского склада, это просто толпа на конях с саблями. Хотя.... Князь видел как дрались казаки во время большой войны с Речью Посполитой, их неудержимый напор, ратное искусство особенно в рубке... В степи казаки опасный противник: особенно против пеших стрельцов, и можно рассчитывать разве, что на гуляй-город, пушечную и мушкетную пальбу.
Князю впрочем, не особенно хотелось лезть в драку со своим народом, проливать русскую кровь. Ведь казаки это в некотором роде цвет нации, и едва ли не главная основа российского конного войска. Приученные с детства к ратному делу, они могут, особенно если поднять весь Дон создать большую проблему империи... Правда Корнила писал, с Дона, что многие, если не большинство казаков колеблется, не хочет идти на брань с царскими войска, воевать против городов России. Кто опасается неизбежной расправы, а кому сама мысль поднять против русских людей противна! Так Разин целиком может положиться, только армию Кагальника, где у него не более пяти тысяч, и из тех тысячи три с половиной: свежеиспеченные казаки из беглых крестьян и воровских людей, естественно уступающих природным казакам в дисциплине и боевой выучке!
Правда на пути могут к Стеньке пристать и мужики, и посад, но это как сказать лапотная рать, которую даже грешно принимать в расчет! Даже неудобно будет ему имеющих славных предков, чуть ли со времен крещения Руси( а точнее со славных деньков Мономаха!), сражаться с вооруженной вилами, косами и топорами толпой? А ведь именно об этом и разнесут сплетни иноземцы...
Впрочем, расчет был на то что хитрый Разин уйдет от боя, назад на Дон. Не рискнет драться пятью тысячами стрельцов и тремя сотнями рейтаров-иноземцев, и что еще главное, стать окончательным врагом все государству Российском. А на князе не будет греха пролития русской крови и сомнительность славы...
В городские ворота уже прошли последние сотни стрельцов, а за ними следовали пушкари в черных шапках.
При погрузке возник легкий шум. Возле стругов мешая ряды, ратные люди теряли облик воинов, и превращались в базарный сброд. Да тут еще и возникла кулачная потасовка. Князь Львов рявкнул во всю глотку:
— Унять!
Пара десятков рейтар во главе с капитаном поляком рванула к стрельцам. Главный пан лупил коня золочеными шпорами, а остальные иноземцы пусти в ход плети:
— Прочь быдло! Заткнуться всем! Перевешаю!
Князь достал из-за пазухи трубку и стал её набивать табаком. Задумался...
Все непомерным честолюбием обладает Стенька Разин; награбил себе капиталы великие, стал донским атаманом. Мог жить лучше любого князя, владея целым войском. И чего он хочет? Стать гетманом; организовав великую казачью державу, от Буга до Яика? Давно об этом мечтают казаки... Но Разин должен понимать, что царь не отдаст ему Астрахани и Царицына, и кто допустит существование подобной страны? Другой путь если уж Стеньке так неймется и хочется войны( есть такие люди!), то пускай бы собрал всех вольных людей в поход, на Персов, азербайджанцев и далее к Индийском океану! Тогда его энергия пошла бы на пользу империи!
Вслед за промаршировавшими ряда стрелецких сотен, выехали телеги с пушками и фальконетами. Далее везли ядра и прочие припасы.
Пушкари по пять-шесть человек, тащили на себе корабельные пушки, ставя литые стволы на деревянные палубы. Они кряхтели, но при этом не упускали возможности подколоть друг друга!
Князь Львов был доволен: пушки очень весомый аргумент в битве с казачьей лавиной, особенно когда пугают коней...
Из городских ворот на карете запряженной шестеркой коней выехал митрополит, с ним семь попов. Митрополит смотрел злобно, худощавый и высокий он скупо поздоровался, движения князя церкви были резкие, по манере держаться видно было, что ему знакома ратная служба. А затем он уселся в лодку с монахами.
Попы усилено махали кадилами и пели псалмы. Свежее уже, по сути, летнее утро, окрасилась дымом лампад, и струйками костров в которых варилась каша с мясом.
Митрополит плыл вдоль всех стругов, стараясь на каждый парубок, плеснуть святой воды, благословляя, с таким суровым выражением лица, что можно было принять за проклятия.
Князь Львов невольно поежился: слуга церкви внушал страх. Вообще уже на даром на побережье появились палачи, и стали свозить вязанки дров... Что-то затевалось.
С первым лучом солнца из ворот выехал с сотней драгун: поляков и немцев воевода Прозовский. Еще полсотни черкесов семенили за двумя князьями. Михайло князь вез шитое золотом знамя, с изображением грифона.
Воевода Прозовский рыкнул от удовольствия:
— Вот собралась рать!
Действительно над стругами подымались тысячи пищалей, протазанов и копий.
Воевода тряхнул животом, и ткнул себе руки в бока. Он увидел великую, несокрушимую силу, что высылает на бой. Над насадами шевелились знамена с различными эмблемами, а пушка казалось, готовы, запеть боевой марш!
А левее города, над трехверстной водной ширью, красуясь под утренним солнцем белыми парусами, высился первый российский военный корабль "Орел". Он казался почти великаном в три яруса, с тридцатью двумя большущими пушками и мачтами-соснами! На палубах полно иноземных матросов, в особой пышной форме, и в кирасах. Воевода задумался: не отправить и этот корабль в верховья, для охоты на разинцев? Соблазн был велик, но сам царь приказал беречь спроектированный Василием Шориным, и Ордын-Нащокином корабль как зеницу ока и потерять его в битве с разбойниками было бы слишком позорно. За это в воеводы могли буквально сорвать кожу. Царь Алексей Тишайший, только на вид кажется добрым, на деле он суеверен, мнителен, жесток и не прощает обиды. Любит смотреть на казни и истязания.
Из городских ворот перли провожатые; стрелецкие жены и дети, посадские и прочий различный любопытный, до зрелищ люд.
От берега гордо вскинув голову, шел суровый, долговязый митрополит, четверо монахов рядом с ним напоминали эскорт и держали в руках сабли. Боярин впереди всех пошел навстречу ему и преклонил колена на береговой песок, сняв высокую, черную, бобровую шапку, надетую для сегодняшнего торжества. За воеводой опустились на колени князь Львов и другие русские начальники. Иноземные офицеры отошли слегка в сторонку. Митрополит бросил на них презрительный взгляд и суровые губы шепнули:
— У, смрадные еретики!
Митрополит передал икону Кошину, а тот по очереди воеводе и прочим князьям для крестного целования. Завершив ритуал, все дружно проорали:
— Мы победим! Да пусть будут вздернуты все разинские воры на виселицу. А само Степана четвертуем!
Митрополит воспроизвел угрожающий жест:
— Так пуская, все стрельцы и посад узрят, как мы расправляемся с ворами и мятежниками!
Палачи и подневольный люд завершали возведение плах. Центральным местом стал специально возведенный костер для сжигания ведьмы. Воевода Прозовский и митрополит с пониманием перемигнулись.
Кратковременное увлечение Стеньки Разина казачка Марья, и ее младшая сестра Акулина были схвачены... Воевода, лично вел сыск:
— Говори ведьма, почему мой наказ не выполнила, и отравы в вино Дьяволу-Разину не плеснула?
Марья бесстрашно ответила:
— Потому, что не должен ворон удушить сокола!
Воевода противно ухмыльнулся:
— Я ворон получается, а Разин сокол? На дыбу её! Совлеките ризы!
Палачи принялись по живому рвать сарафан девчонки-казачки. Та отбивалась как могла. Обнажив ладное тело Марье, заломили руки, связав их сзади и стали поднимать на веревке. Девушка попробовала было согнуться, но её резко дернули выпрямляя на дыбе. Казачка застонала, её лицо раскраснелось от боли и стыда, ладное тело выгнулось в струну когда здоровенные палачи защемили лодыжки босых, девичьих ножек в колодки. Было очень, просто до безумия больно, ведь плечевые суставы буквально вырывает, а сыромятный ремень впивается в запястье. Марья завыла, её живот проваливался, а от природы крепкое тело привыкшее, к тяжелое работе содрогалось в конвульсиях. Воевода Прозовский заулыбался, ему доставляло несказанное удовольствие смотреть на чужую муку, особенно если истязуемая красивая, белокурая девушка. Присутствующий на пытке митрополит не мог оторвать от казачки похотливого взгляда. Воевода скомандовал:
— Пороть шлюху!
На спину Марьи обрушился тяжелый кнут. Он буквально сотрясал все тело, пышные грудки девчонки тряслись. Казачка взвыла, и палач повторил удар распарывая кожу на спине, закапала кровь. Воевод рыкнул:
— Признай, что твой Разин трус и ничтожество, тогда мы тебя снимем с дыбы!
Марья в ответ плюнула в воеводу. Хотя в жирную харю, казачке попасть и не удалось, но воевода рассвирепел:
— Бей стерву! — Приказал, ревя "кабан" палачу.
Снова засвистел кнут... На десятом ударе, голова Марьи качнулась в бок и упала. Воевода приказал:
— Привести шлюху(это зарубежное ругательство нравилось воеводе) в себя и подпалить ей пятки.
Суровый Палач с дегенеративным лицом кивнул:
— Будет сделано воевода!
Когда девушка пришла в себя, под её босыми, изящными, несмотря на слегка огрубевшую подошву( молодым женщинам из низшего сословия в теплую пору года, по не писаным правилам, как бы и нельзя ходить обутыми!), распалили жаровню. Чтобы продлить "наслаждение" опытный палач перед этим смазал девичьи пятки жиром и поставил огонь на довольно большое расстояние. Воевода и митрополит наслаждались стонами Марьи, издевательски наблюдая за стекающими по её покрасневшему личику слезками. Прозовский ревел:
— Будешь говорить? Признай, что Разин трус!
Несмотря на чудовищную боль, Марья нашла в себе мужество ответить:
— Разин кречет, а ты облезлый ворон! Вот придет он, и ты сам повесишь на дыбе.
Прозовский хихикнул:
— Палач кали клещи!
Митрополит сурово предупредил:
— Осторожнее! Она не должна умереть до костра! Да и чего "скучает" Анюта, надо её "допросить".
Невинная девушка забилась в грязных лапах своих мучителей. Бесцеремонно разорвав платье, её также принялись выкручивать суставы. А тем времен специально приглашенный лекарь проверил пульс снова лишившейся чувств Марьи и привычный к подобным экзекуциям хрипло произнес:
— Еще может держаться! Здоровая девка!
Воевода зло приказал:
— Раскаленным железом, прижечь любовнице Разина щеки! Пускай станет "красивее".
Зверская пытка уже без всякого смысла, продиктованная одним желанием сломать жертвы, продолжилась. Нежная, юная Анюта визжала от боли звонче и отключалась быстрее.
После девиц, палачи взялись за пойманных "глашатаев" Разина. В основном это были местные мальчишки, которых впрочем, истязали с не меньшим энтузиазмом. Наконец сами палачи выдохлись, а воевода-изверг вместе с митрополитом-инквизитором отправился спать.
Вот теперь двух ведьм на телеге в сопровождении палачей, везут на костер. Некогда красивые девушки зверски изуродованы, безжалостный палач, не только выжег клейма, на щеках и на лбу, но еще и раскаленными щипцами вырвал казачками ноздри. Измученные пытками девушки не могли на спаленных ножках зайти на эшафот, поэтому их подхватив грубо под барабанный бой понесла на вязанки сложенных дров. Воевода недовольно буркнул:
— Палачи явно перестарались! Они должны были взойти на костер сами!
Митрополит словно змея прошипел:
— Я приказал учинить розыск, где анафема Стенька прячет свои клады. Хоть любовница этого могла и не знать, но подобный шанс упускать никак нельзя... А так всем астраханцам и стрельцам еще больше страха будет!
Прозовский хищно оскалился:
— И то верно! Если мы так безжалостны к красивым женщинам, то что будет если возьмемся за настоящих воров!
Князь Семен Львов демонстративно отвернулся: данная сцена вызывала у него лишь вполне естественно омерзение. Ну, кат и изверг воевода! Лютует сверх всякой меры. Вот женщин, зачем пытал и изуродовал, да еще публично сжигает перед стрельцами? И так народ волнуется, а стрельцы тайно шумят...
"Ведьмы" были безжизненны как куклы. И грубо прикрути к столбам, и священник принялся по бумаге, зачитывать обвинение... Он это делал скороговоркой, но при этом наплел столько словно собирались сжечь самого Дьявола явленного во плоти! Закончил сие словами:
— А посему святая Православная церковь просит предать злодеек наказанию, без пролития крови!
Снова забили барабаны: громадный палач в красном балахоне, с толстыми как бревна руками, поджог о прут сразу три факела и кинул на сложенных хворост. Промасленный хворост, стал быстро разгораться. Одновременно попы, стали словно заведенные креститься, повторяя нараспев:
— Пусть нечистые духи ада отринут, от Священной Руси!
Девушки, было, завопили от адской боли, пламя моментально спалило их жалкие рубища, и стала лизать кожу. Но болевой шок, был настолько силен, что они почти сразу, же отключились, в тот момент, когда огонь уже пожирал мясо и кости. Стрельцы, сбросив шапки, судорожно крестились, а их жены и малые дети ударились в слезы. Поднялся немыслимый вой, и причитания. Две юные красавицы уже догорали, из жадного пламени вылетали головешки. В этот момент послышался смех: воевода Прозорский бешено хохотал, указывая на уже затухающий костер:
