Мы подходим к мосту. Под ним — вода, в которой отражаются фонари. Люди запускают бумажные лодочки с огоньками. Девочка лет десяти, важная и гордая, вручает нам одну — как доверенную миссию. В её глазах — серьёзность, как будто она передаёт не игрушку, а символ.
— Хочешь — загадай желание, — предлагает моя напарница.
— Я уже загадал.
— Какое?
Я смотрю на нее.
— Чтобы мы оба стали собой. И не потеряли себя по дороге.
Она молчит. Потом — кивает. Не просто соглашается, а принимает. Как будто это не просто слова, а клятва.
— Тогда — пусть лодка плывёт, — говорит она.
Мы запускаем одну — общую. Бумага касается воды, огонёк дрожит, но не гаснет. Лодочка плывёт — не спеша, как мы. Вода принимает её, как принимает всё, что не требует борьбы.
Люди издалека видят романтику — красивую молодую пару, так хорошо смотрящуюся вместе. Кто-то, возможно, даже улыбается, глядя на нас, думая о любви, о будущем, о гармонии. Мы же просто идём рядом, наслаждаясь вечером, прогулкой и редкой возможностью быть собой. Мы оба спокойны. Не потому что всё решено, а потому что всё сказано. И услышано.
И этого — достаточно. На сегодня.
* * *
Рин не планировала выходить за пределы кланового квартала. После возвращения домой ей хотелось тишины: родительского голоса, знакомого уюта, любимой рисовой запеканки, которую мать готовила только по особым случаям. Она уже успела посидеть в саду, выслушать отца, рассказывающего о новых назначениях в клане, и даже пройтись по дому, будто проверяя, всё ли осталось на своих местах. Всё было как прежде. Почти.
Но тишина не продлилась долго. В дом ворвались подружки — такие же девушки из побочной ветви, её ровесницы, её соратницы по тренировкам и вечерним беседам. Смеясь, шепча, уговаривая, они вытащили её в Деревню. "Ты же вернулась! Мы должны быть вместе!" — и Рин, не без внутреннего вздоха, согласилась.
Теперь они гуляли по парку. Праздник был в самом разгаре: фонари уже горели, музыка доносилась из центра, воздух пах осенью, сладким рисом и жареными лепёшками. Девушки шли неторопливо, соблюдая знаменитую клановую сдержанность Хьюга. Смех — приглушённый. Жесты — изящные. Даже обсуждение парней — вуалированное, с намёками, но без фамильярности.
— Ты видела, как он на тебя посмотрел? — шептала Хинако, прикрывая рот рукавом.
— Я вообще-то смотрела на фонарь, — отвечала Мэй, сдерживая улыбку.
— А он — на тебя. И не на фонарь, уж поверь.
Смех пробегал по группе, лёгкий, почти беззвучный, но глаза блестели, шаги становились чуть быстрее. Они были юны и им было весело.
Рин слушала, улыбалась, но не вмешивалась. Ей было хорошо просто идти рядом, чувствовать тепло голосов, видеть, как фонари отражаются в глазах подруг. Она не хотела сегодня шумных разговоров. Хотела тишины. Но эта прогулка уже не казалась унылой или пустой. Напротив — в ней было что-то целительное. Как будто сама Коноха, с её осенними запахами, шелестом украшений и мягким светом фонарей, обнимала Рин, возвращала ей ощущение дома.
Подруги болтали о предстоящем празднике — кто из музыкантов будет еще выступать на площади, какие сладости готовят в лавке у госпожи Химэ, как красиво украсили мост через реку. Рин слушала, не вслушиваясь, просто позволяя голосам течь рядом, как ручей.
— Ты опять задумалась, — шепнула Хинако. — Ты всегда так делаешь, когда кто-то тебе нравится.
— Мне просто нравится осень, — ответила Рин. — И фонари. И то, как вода отражает лица.
— И кое-какие лица особенно красиво отражаются, — подмигнула Мэй.
Они как раз подходили к мосту, когда Мэй замолчала на полуслове. Вся стайка девушек будто по команде притормозила, взгляды скользнули вперёд — туда, где у воды стояла пара.
Юноша и девушка, одетые в традиционные праздничные одежды, запускали бумажную лодочку с огоньком. Она — в красной цветочной юкате, с тонкой вышивкой по подолу. Он — в тёмно-синем кимоно, с серебряным узором. Они не держались за руки, не говорили, но между ними было что-то — ровное, спокойное, как дыхание в тишине. Лодочка коснулась воды, огонёк дрогнул, но не погас. Плыла — медленно, уверенно, как будто знала путь.
— Как красиво, — прошептала Хинако.
— Как будто из старой легенды, — добавила Мэй.
Люди вокруг улыбались, кто-то даже остановился, чтобы посмотреть. Пара выглядела... счастливой. Не показной радостью, а той, что светится изнутри. Лица их были освещены фонарями, и казалось — сами фонари стали ярче от их присутствия.
Рин тоже остановилась. И вдруг — замерла. Ей не знакома была девушка, но юношу, кажется, знала. Или думала, что знала. Тот, кого она считала погибшим.
Его лицо. Черты — резкие, выточенные. Прямой нос, высокий лоб, подбородок, который раньше был чуть мягче. Прическа — слишком короткая, непривычная. Взгляд — прямой, уверенный, не тот, что она помнила. Осанка — как у взрослого шиноби, плечи расправлены, движения точны. Он стал выше. Вытянулся. Возмужал.
Но это был он.
Учиха Кейтаро.
И — шрам. Тонкий, но заметный, пересекающий левую бровь. Не уродующий, а наоборот — придающий мужественности. Как будто метка, что он прошёл бой и остался в живых. Люди, глядя на него, наверняка думают: "настоящий шиноби". Но Рин знала правду.
Этот шрам — её работа.
Летний день, пруд, жара. Она решила искупаться, думая, что одна. А он — не удержался. Подкрался, попытался подсмотреть. И получил. Камешек, пущенный с берега с идеальной точностью, рассёк кожу над глазом. Он даже не успел увернуться. Потом — ни слова. Только взгляд. Удивлённый, обиженный, но без злобы.
Шрам остался. И теперь выглядел как боевой. А на самом деле — просто с напоминание.
Рин почувствовала, как внутри всё сжалось. Это невозможно. Она знала, что клан Учиха был вырезан. Почти никто не выжил. Кейтаро... Его имя не звучало ни в списках, ни в разговорах. Правда, она и не спрашивала. Если уж самые опытные джонины красноглазых погибли в ту ночь — то что говорить о простом чунине? Да и не так уж близки они были с бывшим сокомандником. Она просто решила, что его больше нет. И не стала проверять.
А он вот — стоит у воды. Запускает лодочку. Живой. Настоящий. И другой.
— Рин? — тихо спросила Хинако, заметив, как подруга побледнела.
— Я догоню вас чуть позже, — ответила она, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Хочу пройтись одна. Немного.
Подруги переглянулись, но не стали задавать лишних вопросов. В клане Хьюга уважали личное пространство, особенно если оно было заявлено спокойно и сдержанно. Хинако кивнула, Мэй пожала плечами, и девушки продолжили путь, растворяясь в шуме праздника.
А Рин осталась.
Пара уже углублялась в парк, исчезая за поворотом. Солнце почти скрылось, фонари зажглись, воздух стал прохладнее. Рин пошла следом, не приближаясь, но и не теряя их из виду.
И вдруг — мысль. Тихая, но настойчивая.
Это всё слишком совпадает.
Неожиданный вызов с миссии. Без объяснений, без срочности, но с формулировкой, которую она не могла проигнорировать. Подружки, появившиеся у порога почти сразу после её возвращения. Весёлые, шумные, но как-то уж слишком точно знавшие, куда её вести. И вот — мост. Пруд. Кейтаро.
Рин не играла в свою игру. Её не учили играть.
Она была из побочной ветви. Носитель слабого додзюцу. Не наследница. Не та, чьё мнение спрашивают. С детства — в парадигме подчинения. Старшие решают. Младшие исполняют. И если её шаги сегодня привели к Учихе — значит, так было нужно. Не ей. Клану.
Она не строила догадок вслух. Но внутри всё складывалось слишком точно. Девушка не чувствовала страха. Но чувствовала — напряжение. Как будто кто-то расставил фигуры на доске сеги, и теперь ждёт, когда она сделает ход.
Но она не игрок. Она — фигура.
Если Глава клана решил, что контакт с бывшим сокомандником должен быть восстановлен — значит, так и будет. Неофициально. Осторожно. Через неё.
Она не знала, зачем. Не знала, что именно ждут. Но знала: её задача — не понимать, а выполнять. И если её поставили на путь — она пойдёт. Не потому что хочет. Потому что должна.
Рин стояла в тени клёна, глядя, как пара медленно уходит вглубь парка, растворяясь в мягком свете фонарей. Кейтаро шёл чуть впереди, его спина прямая, шаг уверенный. Девушка рядом — спокойная, красивая, сдержанная.
Кейтаро выглядел иначе. Взрослее. Увереннее. Как будто прошёл через что-то, что изменило его навсегда. Вернее, она знала, через что он прошёл. Все знали. Но одно дело — знать, и совсем другое — видеть. Он больше не был тем парнем, с которым они когда-то делили миссии, спорили на тренировках, молча ели на привале. Он стал другим. И этот другой — был живой. Настоящий.
Она никогда бы не подошла. Не помешала. Не нарушила чужую тишину. Особенно — если это свидание. Особенно — если они счастливы.
Но если не сейчас... то когда?
Она не могла просто явиться к нему домой. Не могла интересоваться его делами — не те у них были отношения. Не те роли. Не та свобода. А если она сейчас упустит момент — он исчезнет снова. И тогда уже по-настоящему.
Что сказать? Она не знала. Понятно, что любое слово будет неуместным. Но если разыграть удивление... "О, ты здесь?" — как будто случайно. Как будто не следила. Как будто не знала.
Рин никогда не была хорошей актрисой. Но Кейтаро — парень. Что он может знать о нюансах эмоций девушки? Он, может, и не заметит. А вот его спутница...
Хьюга сжала пальцы. Ещё немного — и всё. И она снова останется с вопросами, с догадками, с ощущением, что что-то важное прошло мимо. Надо решиться. Будь что будет.
Девушка ускорила шаг, стараясь не выглядеть торопящейся. Она не бежала, но и не шла медленно — просто двигалась с намерением, как учили. Как положено. Внутри всё дрожало, но снаружи она была ровной, как поверхность воды в безветренный день.
Пара уже почти скрылась за поворотом, но Рин успела — оказалась достаточно близко, чтобы её заметили, но не настолько, чтобы это выглядело навязчиво. Она сделала вид, будто просто гуляет, будто случайно оказалась на той же дорожке.
Кейтаро обернулся первым.
Он заметил её сразу — взгляд короткий, но точный. Без удивления, без растерянности. Просто — узнал. И остановился.
Рин тоже остановилась. Не слишком близко. Не слишком далеко. Между ними — несколько шагов и несколько месяцев.
— Учиха-сан, — произнесла она, чуть тише, чем хотела. — Я... не ожидала.
Он смотрел спокойно. Лицо ровное, но в глазах — движение. Внутреннее. Он не улыбался, но и не был холоден.
— Хьюга Рин, — сказал он. — Ты вернулась.
Она кивнула. Не знала, что сказать дальше. Всё, что приходило в голову, казалось глупым или неуместным. "Как ты?" — слишком личное. "Ты жив" — слишком очевидное. "Я думала, ты погиб" — слишком поздно.
— Я... просто увидела тебя. И решила... — она запнулась, но не отвела взгляда. — Решила не проходить мимо.
Он кивнул. Медленно. Как будто взвешивал её слова.
— Хорошо, что не прошла.
Его спутница стояла чуть позади, не вмешиваясь. Она смотрела на Рин с лёгким интересом, но без напряжения. Как будто понимала, что сейчас происходит нечто важное — но не для неё.
Рин почувствовала, как внутри всё немного успокаивается. Она сделала шаг — не к нему, а просто ближе к свету фонаря. Чтобы быть видимой. Чтобы не прятаться.
— Я не знала, — сказала она. — Не спрашивала. Не искала. Просто... решила, что тебя больше нет.
— Многие решили, — ответил он. — И это было удобно.
Она кивнула. Не спорила. Он был прав.
— А теперь?
* * *
Гребаный кибастос... Сколько же можно? Едва успел привести мысли в порядок после разговора с Сэми, как появляется ещё одна фигура из прошлого.
Я обернулся — и, конечно же, это была она. Хьюга Рин, моя бывшая сокомандница. Стоит неподалёку, будто оказалась здесь случайно. Будто не следила. Будто не знала, где я нахожусь.
Разумеется, всё это — лишь видимость.
Она почти не изменилась. Истинная дочь клана Хьюга, держится ровно, без лишних движений, словно каждое слово и шаг заранее отмерены. В её облике — спокойствие, даже если внутри, я уверен, всё кипит. Я помню, как она сдерживала эмоции даже в бою, не позволяя себе ни всплесков, ни резких реакций. Только взгляд стал чуть внимательнее, чуть взрослее. Но всё равно — она здесь. И она говорит.
На лбу — хатай-ате. У представителей старшей ветви клана повязка обычно на плече или запястье, чтобы показать чистый лоб — отсутствие печати подчинения. Те, кто принадлежит к побочной ветви, напротив, закрывают лоб, словно это часть формы. У Рин — именно так. Знак того, что она служит, а не командует.
Бьякуган у неё есть. Не самый мощный, но вполне рабочий. Я видел, как она им пользуется — точно, без показного пафоса. Она не из тех, кто кичится свои додзюцу. Просто делает свою работу. Сенсор, и этим всё сказано.
Я не знаю, почему она подошла именно сейчас, но прекрасно понимаю, как устроен её клан. Если Рин здесь — значит, кто-то из старших Хьюга мной заинтересовался. А я сейчас не в том положении, чтобы позволить себе игнорировать подобное внимание.
Я смотрю на неё спокойно, ровно, стараясь не выдать, что внутри всё застыло, будто замёрзло.
— Хорошо, что не прошла мимо, — произношу. И сам не понимаю, это я говорю или тот, кем меня сделали.
Что сказать, как продолжить, как не выдать лишнего?.. Контакт с Хьюга мне интересен, но момент выбран крайне неудачно. Сарутоби Сэми всё ещё рядом, и, судя по выражению лица, с любопытством прислушивается. Мы вроде как договорились быть союзниками, но даже в таком положении не стоит делиться лишним. Потому и не могу говорить прямо, вынужден нести пафосную чушь, от которой Рин начинает хмуриться.
И тут, к счастью, происходит нечто, что отвлекает нас обоих.
Из густых кустов донёсся вскрик — детский, испуганный, сдавленный. Я рванулся сразу, без размышлений, без оценки ситуации, без внутреннего анализа. Просто пошёл вперёд, как учили, как привык, как тело само решает, когда разум ещё не успел включиться.
— Треугольник. Проверка. Без шума, — отдаю стандартные команды жестами, не оборачиваясь.
Сэми уходит влево, Рин — вправо. Ни одна не задаёт вопросов, ни одна не требует пояснений. Они двигаются с той же уверенностью, будто всё это заранее отрепетировано, будто мы — команда, которой не нужны слова, чтобы понимать друг друга.
Мы скользим в тени, трое — три линии, стремящиеся к центру, к источнику звука, к тому, что уже не может ждать. Я достигаю кустов первым, приглушаю дыхание, осторожно раздвигаю ветви, стараясь не задеть ни одной, чтобы не выдать себя.
Внутри — четверо шиноби, чуть старше нас. Одежда рабочая, с элементами формы, на всех — чунинские жилеты. Движения резкие, дерганые, лица разгорячённые. То ли пьяные, то ли под кайфом. В центре — ребёнок, лет семи, избитый, без сознания, брошенный на землю, как ненужная вещь, как тряпичная кукла, от которой избавились после игры.
Я узнаю его. Узумаки Наруто. Джинчурики Девятихвостого. Местный изгой, мальчишка, которого все сторонятся, называют Демоном, шепчут, что от него одни беды, что он не чувствует боли, что он — не совсем человек.
