— И я не подведу, — поджала губы Люцина.
И вправду, через дюжину минут в зал набилась вся полусотня нашего потока. Или больше чуть, не интересовался. Ныне-то народу было явно поболее: дамы и кавалеры сопровождающие зачастую были явно не в том возрасте, что соученикам моим полагался.
Да собрался оркестрик небольшой. Сопелка в составе его наличествовала, так что это был хороший, годный оркестрик. И начали они наигрывать сиртос, протяжную, плавную мелодию эллинской природы. И танцы были соответствующее, плавные, с широкими помахивания руками и медленными, скользящими шагами.
Учитывая, что наигрываемый вариант сиртоса предполагал этакий круговой обход танцорами помещения, в синхронном (безусловно, относительно), движении, память Олега норовила обозвать сие танцульство “полонезом”. В принципе — похоже, отметил я, вертясь, как уж на сковородке. Дело в том, что “вести трио”, в процессе обхода труда не составляло. А вот на остановках, когда музыканты слегка меняли темп, мне приходилось постоянно переключаться с партнёрши на партнёршу, притом не нарушая плавность и размеренность танца. Морока, отметил я на третей остановке, но справляюсь. Как выкручиваются на кварте, мне и помыслить страшно, впрочем, кварты редко бывают с одним мужем.
Так и довели круг до конца, покинув его. Впрочем, покинули его и соученики, так что мелодия постепенно затихала, сменившись ненавязчивым бренчанием, просто “звуковым сопровождением”. Окинул я собравшихся взглядом, да и забил. Особо никого не припоминаю, а морда и рожа неплохо запомненных у меня ну вот совершенно никакого желания с ними здороваться не вызывают. В даль послать — да, а здравия желать… нет, точно желания нет, разобрался я в своих чувствах.
Прихватил овечку мою под руку, да и целенаправленно потопал к панорамному окну, соседствующему с банкетным столом. Благо, Люцина, хищно поводя носом, нацелилась на неких своих “подруг”. Ну а мы с Милой в уголке примостились, фруктами угощаясь да видами любуясь. Взгляды на нас бросали, но с воплями на объятья нарываться никто не стремился.
Впрочем, так как цель Люцины была в “ярмарке тщеславия”, в покое нас не оставили. Через пяток минут подруга с хвостом из дюжины человек присоединилась к нам, и даже пришлось реагировать на кивки “Ормонд” ответными кивками, правда, молчаливыми. Ни беса я сих типов не помнил, признаться. А Люцина пробралась поближе, в зону “она с нами”, продолжая что-то важно вещать. Пока некая девица, смутно знакомая, хлебнув спиртного, аж с некоторым вызовом уставилась на меня:
— Ормонд, ты и вправду децемвир? — выдала она.
— Сударыня, — широко улыбнулась моя злоехидность, — сей знак, — потыкал я в значок на своём лацкане, — однозначен и двойных толкований не приемлет.
— И как у тебя вышло? — не успокаивалась девица.
— Покуда прочие, не буду тыкать перстом, — ехидно ответствовал я, — безделью предавались, я штудиями был занят. А остальное — лишь достойная награда трудов моих, прошлых и нынешних, — задрал я нос, стараясь не улыбаться, благо уши навострили все окружающие.
— А вы, — обратилась назойливая девица к Миле, — не Милорада Поднежевна часом?
— Никак не часом, а всю жизнь, — ответствовала с улыбкой Мила, показав что я её “испортил”, причём куда надо.
— А вы… — указала она на меня и Милу, да и Люцину широким жестом захватила.
— Друзья сердешные, — важно покивал я, беря дам за руки.
И если овечка моя улыбалась, хотя и с пониманием, то Люцина надулась и взирала на “любопытную”, несколько сдувшуюся, с заносчивым превосходством. Ну, бес знает, может эта говорливая — главная обидчица, или ещё что.
К Миле же подошли несколько человек и вполголоса интересовались гимнастикой, выступлениями. На что подруга отвечала, что гимнастическую карьеру она завершила, видит смысл ныне в семье. Но побеседовать о “увлечении былом” не против, чем и занялась.
Музыканты же начали наигрывать пульку, быстрый парный танец. Люцина бросила на меня взгляд столь пронзительный, что не пригласить её было бы преступлением. Переглянувшись с Милой, мимикой показав что “скоро буду”, я соученицу за руку прихватил, выводя в танцевальную часть зала.
— И как оно тебе? — полюбопытствовал я, кружа с девицей в быстром танце.
— Замечательно, — улыбнулась раскрасневшаяся Люцина. — Забава, клуша недоверчивая, себя так глупо поставила, — выразила ликом счастье она.
— Ну, если тебе это поможет, то и пусть его, хотя… Впрочем, сама всё понимаешь, — не стал читать нравоучения я, да и партнёрша покивала, не переставая сиять аки золотник начищенный. — Да, полтанца — вернемся. Мне с Милой танцевать надо, — пояснил я, на что девица понимающе прикрыла глаза.
Вернувшись к “нашей” кучке, я узрел смутно припоминавшегося парня, явно несколько перебравшего. Размахивая руками, тот вещал Миле “правду жизни”:
— Милорада Понежевна, не можно вам гимнастику рифмическую бросать! Вы лишаете поклонников красоты и грации вашей, части жизни! — глаголил сей тип. — Вы должны танцевать! — безапелляционно заявил он.
— И не поспоришь, — в голос припечатал я, выхватывая мою овечку за руку из круга “поклонников” и ведя в круг танца.
А вот клювом сей парень хлопает на удивление приятственно и художественно, оценил я уже в танце выпученные очи и хлопающий клюв “кредитора”. И вправду талант, прям приятно даже, не без ехидства помыслил я. И переключился на кружащуюся со мной в танце Милу.
— И всё же, ты уверена в том, что хочешь рифмическую гимнастику бросить? — уточнил я.
— Почему “бросить”? — улыбаясь ответила подруга. — Ты, наверное, думаешь, я для поклонников старалась? — на что я, сколь танец позволял, пожал плечами: и впрямь так и думал. — Нет, — уверенно отрезала Мила. — Танец — он для себя. А теперь для себя и тебя, — отметила она. — А те, кто “ради поклонников” тщатся, никогда из общей группы и не выбираются, — припечатала она.
Вернулись к “кучке”, где Милу вновь окружили “поклонники и поклонницы” таланта. Впрочем, талантливый клювощелкательный парень не обнаружился, очевидно, побрёл нести “правду жизни” куда-то ещё. К моей надменной персоне с разговорами не приставали, так что я просто за дамами приглядывал, да сопелкой наслаждался.
А через четверть часа решил всё же с подругами пообщаться, да и угостить их не помешает. Мыслил я так, нагружая вытянутый с банкетного стола поднос бокалами и закуской.
Как вдруг послышался знакомый и нетрезвый голос: “А вот и колобок! А пойди-ка сюда!” Ну шут знает, кого там пьяный Славобор зовёт, ко мне это касательства не имеет, отметил я, нагружая поднос. Впрочем, чувство эфирное развернул, на всякий, и не зря: после нескольких высокоинтеллектуальных воплей на тему “Оглох чтоль?! Подь сюды!” Славобор решительно двинулся к моей персоне.
И чуть не пропахал носом банкетный стол: моя ехидность, подхватив поднос, изящным пируэтом покинула траекторию его движения. Но удержался парень, невзирая на опьянение, отметил я. Видно, неплохо его в милиции гоняют, правда, недостаточно, похоже. Мозгов не добавили.
— Привет, Славобор, — выдал я. — Если ты со своим прошлым предложением, то ответ тот же. Да и спутницы мои тебе о сём должны были сказать. Засим оставляю тебя, — выдал я в раскачивающуюся и возвращающую равновесие спину.
Парень резко развернулся, с мордой недоброй, но уткнулся взором в значок чина, потом медаль, кортик… невзирая на опьянение, чело его осветилось от визита мысли, а возможно, даже и не одной. Не желая нарушать этот сакраментальный момент, я ему просто кивнул, направляясь к девчонкам.
Вообще, было у меня желание потерниться в его адрес, когда было принято решение бал ентот посетить. Но наблюдение за Люциной эту мыслишку подавило: ну она, как Мила подметила, “рваная”, ей, чтобы “срастись”, сие надо. А мне-то на кой? Доминантность свою демонстрировать? Так глупо и смешно сие, учитывая, что мы с тем же Славобором можем и не увидеться в жизни. А на мнение незнакомцев посторонних, бывших моими соучениками, мне всё равно как-то.
Так что решил я на альфача нашего плюнуть слюной. Причём мысленно, чем свою высокую культуру и доминантность в своих глазах продемонстрировать.
К “нашей” кучке подошёл, девиц в стиле “кушать подано” из кружков выдернул, да и под закуски и вино завёл беседу.
— Люцина, ты довольна? — полюбопытствовал я, получил кивок и продолжил. — Мила, тебе тут интересно что-то? — на что овечка моя ответила отрицательным жестом. — Тогда следующий танец последний — и домой. Люцина, ты с нами?
— С вами, если вы не против. Спасибо вам большое, — аж заблестела она слезинками в уголках глаз.
— Пустое, нам самим небезынтересно было, — выдал я, что и Мила с улыбкой подтвердила. — Но задерживаться тут смысла не вижу.
— Да, как-то… Вот не хочется ругаться. Но как дурачки какие-то, говоришь им “всё!” — так не слушают, мыслят, что словами меня убедить могут. После пятого “нет”, — с некоторой усмешкой выдала Мила. — А так — красиво, — сделала она жест в сторону обзорного окна. — Но танцевать я лучше с Ормошей вдвоем буду.
Так что дождались мы следующего танца, который оказался римской “пантомимой”, этакой танцевальной импровизацией под музыку. Что, кстати, позволило нашему трио оттанцевать в полном составе: родоначальником этого танца были именно этакие хореографические представления, зачастую, полноценной театральной труппы.
Да и покинули мы гордо сие гульбище, я — ведя обеих дам за ладошки. А на выходе до нас донёсся разговор на повышенных тонах.
— …домой. Мне это сборище не интересно, и более тратить на него время я не намерен, — выдал мужской бас, сопровождаемый стуком каблуков по лестнице.
— И бес с тобой! — припечатал знакомый голос, и навстречу нам вынесло Василику, мою старую знакомую, сплетницу и забытый амурный интерес.
Тоже не самый приятный для меня персонаж, которого я бы просто предпочёл не видеть. Терниться с дамами имеет смысл лишь в случае некоего педагогического воздействия, а тут без тяжелого метательного оружия оное и не окажешь толком. Ну или плётки-девятихвостки, но мне лень. Пущай с этим чудом давешний басовитый возится.
Девица бросила на меня злобный взор, полюбовалась моими подругами, на что я, оттопырив губу, смерил Василику оценивающим взглядом. С закономерным вердиктом, на морде отражённым: у меня лучше настолько, что на всяких василик и смотреть-то противно. Так мы и спустились вниз, где я с некоторым удивлением обменялся кивками со знакомым, отвел дам к самокату и попросил пардону, мол, надо парой слов со знакомцем перекинуться.
— Добрый вечер, Добродум Аполлонович, — поприветствовал я змейское начальство, закуривая и составляя компанию в выдувании дыма в небо.
— И вам того же, Ормонд Володимирович, — кивнул Леший. — Вижу, сигареты вы свои завели, что не может не радовать. Растёте над собой, — ехидно отметил он.
— Ужимаюсь разве что, — отпарировал я. — Рост мне ныне доступен лишь в простор, а не ввысь. Сопровождаете кого-то, Добродум Аполлонович? — полюбопытствовал я.
— Представьте себе — нет, — хмыкнул Леший. — Годовщина, — глубоко затянулся он. — Хотя лучше б не приезжал. Прискорбно мало соучеников осталось — ответил он на мой вопросительный взгляд. — Впрочем, вас это волновать не должно, — отрезал он, выбрасывая окурок. — Доброй ночи. Ормонд Володимирович. Завтра жду на службе к полудню, а ныне вас ждут спутницы, — с этим бестактным намёком леший задницу в самокат уместил и уехал.
Хм, думал я, бредя к мобилю. Тридцать? Сорок? Да и все сто может быть, начальство моё змейское столь ядом богато, что яд сей как природный консервант использован может быть. И без всяких омоложений.
И вернулся я в самокат, где девицы с двух сторон от меня расположились, и обе ко мне, за плечи обняв, прижались. Так что думал я всю дорогу до дома на тему “а оно мне надо?”
И решил, что к бесу, так что дома довел Люцину до комнатки гостевой, да и снов добрых пожелал. Был чмокнут в щёку, да и к Миле вернулся. А в спальне, перед нашими “штудиями”, подруга не менее минуты в лик мой молча и внимательно вглядывалась, потом кивнула мыслям своим.
Ну бес знает, о чём она думала, а мне “закономерное продолжение” не сдалось точно: ночь удовольствий, причём не сказать, что чем-то лучше, чем в паре. Разве что эго потешить. И куча сложностей и проблем на долгое время, даже если ночь была бы единственной. Оно мне банально не надо, резонно заключил я.
Наутро Люцина завтрак с нами разделила, да и на службу Твёрдом увезлась. Ну и я к сроку, лешим озвученному, в Управу явился. Злонравный Добродум на месте пребывал, оком на меня ехидно пырился. Впрочем, комментариев неуместных изрыгать не стал, а стал изрыгать иное:
— Здравы будьте, Ормонд Володимирович, — змейски оскалилось начальство. — Вас, как вы некогда изволили выразиться, “ждут великие дела”.
— И вам не хворать, Добродум Аполлонович, — философски вздохнул я. — Что “дела великие”, оно, конечно, прискорбно, но на службе моей, под руководством вашим мудрым, сие и не удивительно, — под фальшиво-сочувственные кивки начальства змейского выдал я.
— Именно так, — выдал в ответ Леший. — А величие ваших дел заключается в посольстве долгом и дальнем. Вильно крайне заинтересовано в сотрудничестве с заокеанским Полисом Новая Пацифида. В научном плане, — дополнил он, повергнув меня в некоторое сомнение.
— Погодите, Добродум Аполлонович, дозвольте уточнить, — выдал я, на что змейство его покивало. — Это, значится, с Полисом заокеанским, теми юнцами основанным, что в своих Полисах места себе не нашли. Да бес бы с местом — одного названия хватит, ихних “новый” бесконечных, — продолжил я, — чтоб потенциал воображения, а, как следствие, научный узреть. Даже названия толкового не измыслили, — припечатал я заокеанских тупней. — Всё “новым” обходятся. И с ними “научное сотрудничество”? — со скепсисом уставился я на Добродума.
