Кровь сочилась из ран, но не падала на каменные плиты пола, а взлетала вверх к золотистому свечению, исходившему от шара... Это плохо, очень плохо, если не сказать хуже. Я, конечно, не специалист в магии, но и так понятно, что кровь братьев только добавляет силы злодею.
Колдуна и артефакт окружало поле, вытягивающее кровь из ран Фларимона и Жармю — так они скоро ослабеют от потерь и сухая длань Смерти приветливо помашет у Порога. Остановить это можно, лишь убив мага. Но поле надежно защищает его: попытавшегося проникнуть сквозь барьер эльфа отбросило к стене. Да... Человеку и эльфу сквозь барьер не пройти, но пиктоли... Прощайте, любимые сапожки, выбора у меня нет...
Изумленный вскрик парней подсказал, что они еще в сознании и видят, как я меняюсь. Что ж, я сама так решила... Хоть какая-то идея, или попытка, или бред.
Каждый шаг давался тяжело. У кого другого от слепящего света, все сильней вырывающегося из шара, глаза бы давно сгорели, но я же — пиктоли. Старинные предания гласят, что когда-то, давным-давно пиктоли жили в глубоких пещерах и смотрели каждый день и каждую ночь на расплавленное золото в глубинных жилах, а это зрелище не для слабых.
Внезапно вкус соли на языке едва не отбросил меня назад. Золото?.. Ну конечно же! Стержень у артефакта — дройдель из чистого золота, на нем все держится. И кто его сделал?! Да и не главная это беда сейчас. Главная проблема — как удержать дройдель? Призвать его я призову, разрушив тем самым целостность конструкции, но из-за всплеска окружающей меня магической силы не смогу взять его в руки... или смогу... А время не ждет, Фларимон и Жармю тоже (один из них, между прочим, мой супруг, неизвестно где шлявшийся и практически бросивший меня, но это не важно — ведь на защиту без раздумий бросился!), да и маг чего-то напевать начал. Пора... Пора на что-то решаться!
Зов, как песня, как колыбельная матери, что утешала в далеком детстве, легко и плавно лился навстречу свету и... проходил сквозь него. Дройдель слегка шевельнулся... Потом задрожал... Дернулся раз, другой... И вырвался на свободу, направляясь в стремительном полете к зовущей... Ко мне...
Нет, не сумею... не удержу!.. Ах... Поздно...
Боли не было, она придет потом, если это "потом" будет. Почудились крики Фларимона и Жармю с той стороны сияния: "Не смей!" Не сметь? Я уже посмела... Да только дело у меня еще одно осталось незаконченным...
Уходить одной — пафосно и глупо, а вот прихватить с собой этого пакостника — героически. Не моя рука с когтями, но золотые песчинки с разбитого дройделем шара метнулись к колдуну, забивая рот и нос, залепляя уши, глаза. Кричать бесполезно: ты сам виноват, сам построил заклинание на золоте, так и получай его! Беснующаяся энергия хлынула в вызвавшего ее вопреки приказу, но подчиняясь ему: хотел получить магию? — пожалуйста, только это не огурцы и помидоры, чтобы засолить в бочонке про запас.
Последний хрип чародея, громкий хлопок и... пустота... Пустота тишины... Пустота света...
Ох, а дышать оказывается тяжело, да и стоять тоже... Сгустки крови, вырвавшиеся изо рта, вызывают лишь недоумение: "Мое?" И почему так темно? А боли нет...
Видимо, в этом и было мое предназначение, цель моей жизни — умереть, чтобы жили... Так уж устроен мир: в замужестве девушка умирает ради женщины, что сможет дать новую жизнь своим ребенком, на рассвете умирают звезды, чтобы родилось солнце, согревающее все живое вокруг, каждую зиму природа умирает, чтобы весной с первой капелью, с первым подснежником возродить новую Жизнь...
Почему-то в голову приходят отнюдь не душеспасительные мысли, а сплошные глупости: что я так и не куплю то ожерелье из серого морского жемчуга, что близнецы не смогут отдать мне проспоренные три золотария, что мои новые сапоги на зиму так и останутся стоять в тайнике за шкафом патколовской гостиницы, что...
Пора... Я знаю, что пора: серый туман клубится за спиной и зовет туда. Еще чуть-чуть, самую малость: мне нужно знать, что не напрасно рискнула самым дорогим. Лишь один взгляд со стороны!..
А они беспокоятся! Фларимон подхватил на руки, зачем-то трясет и кричит что-то. Я не слышу твоего крика... Мертвые не слышат живых... Жармю все примеривается к дройделю, торчащему из груди у меня, вернее той меня, что останется в земле. Эфиан бьет кулаком об пол, не замечая текущих слез и крови на сбитых костяшках. Сирин зачем-то гладит мои волосы, будто пытаясь заплести в косу, как делала обычно по вечерам. И никто, совершенно никто не замечает, что я, точнее тело уже человеческое и абсолютно голое. А я? Что я? Да, да, я знаю...
Пора...
Ой да ива-ивушка,
Ветер косы растрепат...
Ой да ты моя кручинушка,
Счастья боле не видат...
Глава 7
Боли нет. Только обида. На саму себя — столько хотела, а не успела. Почему не успела? Не знаю. Нет, знаю, только не хочется помнить. Помнятся лишь слова из старой рыцарской баллады:
Отмерен жизни срок —
Его не изменить.
Исполнен был зарок,
И оборвалась нить.
Так всегда и бывает: каждому назначен свой зарок, и когда он исполняется, приходит время уйти. Мое время пришло? Наверное. Не помню. А какой зарок? Тоже не припоминается. Но был же, скорее всего.
Вокруг тишина. Где вокруг? Надо открыть глаза и осмотреться, но желания нет. Пропало. Как и все. Что "все"? А я знаю? Знаю только, что вроде как лежу. Сплю? Маловероятно.
Вдруг нечто нарушает тишину. Нетвердый детский голосок напевает странную песенку:
-Цхина тэ, цхина тэ,
Цхина цви на ун сунэ.
И я понимаю значение этих слов:
Дождь идет, дождь идет,
Дождь по капле слезы льет.
Как, почему, зачем — мне даже неинтересно. Потому что я умерла? Скорее всего. Значит, ребенок тоже умер. Или это ангел поет. Последнее вряд ли — ТАК ангелы не поют, не могут, не должны.
-Не надоело? — ехидно интересуется все тот же детский голос.
-Что надоело? — голос колет усталое горло.
-В бессознанку играть, — радостно просвещает голос.
От удивления открываю глаза. Девочка. Девчушка. Лет шести-семи. В серо-голубом платьице с белым фартуком. Круглое улыбчивое личико. Непослушные русые волосы заплетены в две косы, с широкими белыми лентами на концах. И глаза цвета зелени самых первых листьев, еще не раскрывшихся, но уже поющих гимн весне.
-Наатцхешта? — голос срывается на хрип.
-А кого еще ты тут ожидала увидеть? — ехидно интересуется девчушка.
-Ты умерла? — отвечаю вопросом на вопрос, потому что для меня сейчас это важней всего.
-Щаз, придумаешь же, — отмахнулась наатцхешта.
-Тогда... Не понимаю, — недоуменно качаю головой.
-А ты встань, ну или сядь хотя бы. Может, лучше думаться будет, — вновь ехидно улыбается девочка. — Что ты помнишь?
Я? Помню? Фларимона. Принца, оказывается. Причем настоящего. А еще его брата, или кем там Жармю ему приходится. Эфиана. Сирин. Колдуна тоже помню. И дройдель. Тот самый, что торчит у меня из груди. Только не у теперешней меня, а той, оставшейся мертвой среди живых.
-Я умерла, — слова сами просятся на волю, не думая о горечи, которую приносят.
Горечь... Неужто, это единственное, оставшееся со мной за чертой? А как же любовь? А вот так: любовь осталась там, с ним, став единственной причиной моего нынешнего состояния — если б не любила, не решилась бы на безумный поступок. И пусть, зато он жив. И они тоже.
Голос наатцхешты оторвал меня от не слишком приятных мыслей.
-И не надейся, — презрительно хмыкнула Лета.
-А?.. — вновь удивленно смотрю на девочку.
-Я говорю: не надейся, что умерла. За тебя такую цену заплатили, такое волшебство сплели, не всяким магам подвластно, — самодовольно пояснила она. Потом задумчиво добавила — С другой стороны, ни у одного мага нет подобных возможностей. В любом случае, умереть тебе не дали.
-Кто? — вопрос звучит глухо, потому что догадываюсь об ответе.
-Муж твой, кто ж еще, — небрежно пожимает плечами наатцхешта. — А "зачем" и "как" спросишь у него.
-Но ведь... Так не бывает. Это неправильно, — с губ срывается практически бессвязный лепет.
Уф, хорошо, я только села, не решившись встать, а то трясти начало. Правда, куда села — непонятно. Здесь, если "здесь" вообще есть, все черное. Будто всю комнату завесили черной тканью: стены, пол, потолок — все.
-А как же... — фраза остается незаконченной, потому что я забыла, о чем хотела сказать, спросить.
-Домой тебе пора, деточка, — устало улыбается... наатцхешта.
Да-да, та самая, с которой я смотрела на звезды. Не девочка с косами. Не девушка из палатки. А... настоящая. В этом я уверена.
-Я не знаю, как вернуться, — тихо признаюсь.
-Ох, горюшко ты мое. Совсем думать не хочешь, — притворно сокрушается Лета.
-Я действительно не знаю! — срываюсь на крик, а по щекам текут слезы.
От бессилья? От усталости? От всего.
-Дурочка, — шепчет наатцхешта, прижимая к себе, баюкая в объятиях.
-Причем полная, — согласно шмыгаю носом.
-Помнишь, о чем говорил колдун?
-Он много чего сказал, — неосознанно пожимаю плечами.
-Кровь. Что он рассказал о крови принцев? — подталкивает наатцхешта.
И правда, что он говорил тогда?
-Кровь принцев способна исполнять желания, — ответ приходит сам собой.
-Умница, — похвалила Лета. — Можешь ведь, когда захочешь.
-Причем здесь я?
-Притом! Фларимон спас тебя своей кровью. А правильней — желанием. Да, магия — есть желание. Концентрированное, сильное, искреннее. Все остальное — механика, — словно учитель ученику, поведала наатцхешта. — Какой отсюда вывод? Ты должна искренне, всем сердцем, всей душой пожелать возвращения.
-А механика? — напоминаю я.
-Считай, что это и есть механика для души, духа.
-Духа?
-Подробности приблизительно тебе рассказать и Мудрейший может, я же не учитель, в конце концов! — нахмурилась наатцхешта.
-Мудрейший? — решительно, я сегодня способна только на вопросы, причем односложные, до неприличия короткие.
-Эльф, Эфиан который, — все же отвечает наатцхешта. — И вообще, тебе пора. А то еще народ и впрямь решит, что ты умерла. Пошевеливайся, деточка, давай-давай.
Наатцхешта поднялась и стала таять. Как туман от солнечных лучей. Как звезды на рассветном небе. Как... призрак.
-Спасибо, — почему-то шепчу, хотя хочется кричать. — Эльфу что-нибудь передать? — я не удержалась от ехидной ухмылочки.
-Обойдется, — послала мне в ответ столь же ехидную ухмылку Лета. — Прощай...
И все. Ее нет. Осталась одна чернота. И мне не стоит тут задерживаться. Главное — желать...
Боль. При выдохе. При вдохе. Иногда острая. Иногда тупая. А иногда все сразу. Но говорят: если болит, значит жив. Получилось?
Какой-то неясный скрип слева. Слева? Хм, а где это я? Кажется, лежу на кровати. Во всяком случае, на чем-то мягком. Осторожно, боясь вновь увидеть черноту, открываю глаза. Комната. Чужая, естественно. Из доступного взгляду только потолок в завитушках, какие обычно в замках знати бывают, да люстра колесом с оплывшими свечами. И куда меня теперь занесло?
Скрип вновь повторился. Медленно, боясь лишний раз вздохнуть, потому как боль никуда не уходит, поворачиваю голову. Стул. Фларимон. В смысле Фларимон то ли сидит, то ли спит на стуле, который собственно и скрипит, потому что одна из ножек самую малость короче остальных, вот стул и покачивается.
Все-таки спит. Тревожный сон ему снится, вон как брови хмурит. Так бы и провела рукой по лбу, чтобы разгладить складку. Но не дотянуться, да и разбудить могу...
Спит. А руку так положил, словно специально кольцо на показ выставил. Привычка? Вероятно.
А что стало с моим кольцом? Приподнимаю руку и лишь краем глаза замечаю, кольца папа как не бывало, но дубовый венок на месте — его даже при смене не задело. Движений всего ничего, а стон таки пробивается. Вроде бы тихий, но Фларимон тут же проснулся, подскочил, свалив стул, и бросился ко мне. Но у кровати замер в нерешительности: то ли опасаясь причинить боль, то ли не зная как себя со мной вести.
Беспокойство пересилило нерешительность, и Фларимон осторожно присаживается на самый край кровати. И молча смотрит на меня.
Я тоже молчу. А ведь как много вопросов...
"Почему ты здесь?" — оба могли бы спросить.
"Тебе больно?" — но и так ясно.
"Зачем ты меня бросил?" — обида не позволит.
"Что ты хочешь?" — глупо, хотеть можно только одного: жить без боли.
"Как ты?" — откровенно выставить на показ чувства?
"Ты злишься на меня?" — это и без слов понятно.
"Где ты был?" — нелепо, все уже в прошлом.
"Для чего ты жертвовала собой?"
"Почему ты спас меня?"
И он молчит, только смотрит глаза в глаза, да кольцо на пальце теребит. Нет, не пытается снять, а... Будто бы оно ему сил придает, спокойствия, уверенности.
-Э... я... не знаю... Ты... как себя чувствуешь (И как себя может чувствовать вернувшаяся с того света?)? Болеть будет еще какое-то время (А то я не знаю!). Ты.. может... воды хочешь? — Фларимон сбивчиво сыплет вопросами, пытаясь дать какие-то объяснения, но снова и снова уходит от главного.
А я не спешу помочь. Во-первых, нет сил. Во-вторых... Нет уж, тут и во-первых хватит.
-Где я? — ой, а голос-то как скрипит, что ссохшийся журавль на колодце в Скамме.
Фларимон сперва кинулся за водой и пока, аккуратно поддерживая, помогал напиться, поведал:
-Мы в замке князя Жданича, что в двух лигах от дома колдуна. Нам повезло удачно наткнуться на его детей, выехавших на охоту. Хотя какая тут охота? Любопытство тянуло в Темный замок. Княжич Южей наверняка зарекся впредь любопытничать — едва с лошади не свалился. А вот княженка повела себя совсем иначе, решительно командуя отрядом сопровождения (Кто бы сомневался! И одного принца достаточно было бы, а тут сразу оба. И как же себя не проявить?). Да и врача по пути найти сумела. Тебя разместили в комнатах, принадлежавших госпоже замка (Ну хоть не господина, и на том спасибо, иначе потом в ответ благодарности несоизмеримой потребовали!). Жданич лет десять как овдовел, так что никого мы не стесним, не переживай об этом.
Я и не переживаю — нет сил. Что Фларимон замечательный рассказчик — знала, но вот о его способности трещать без умолка и толка не подозревала. С чего бы так? Волнуется? Но это мне положено. Как же: сбежала от тетушки, нарушив запрет, вляпалась в неприятности, заставила рисковать. Почему тогда он волнуется и нервничает?
-Эредет... — Фларимон внимательно смотрел на меня, закончив наконец описание обстановки замка и его хозяев, хотя я большую часть пропустила мимо ушей. — Ты...
Что "я"? Пиктоли? Знаю. И совершенно не стыжусь этого.
-Послушай, нам... — вновь начинает фразу Фларимон, запинаясь и опять не договаривая.
Что "нам"? Не стоит разглашать свою тайну? Да кто ж против? Уж не я точно. Я ведь и искала его только чтобы обряд отменить. Зачем же мне портить себе жизнь? Ах, да, Фларимон об этом пока еще не знает: ну, за всей суматохой сказать и не успела. Вот сейчас воздуха побольше наберу в грудь и скажу.
