— Суок, я жив. И я в здравом уме. И не собираюсь повторять это. Успокойся и не плачь.
— Я не могу, Отец! Ты у меня один в целом мире, ты ведь… И ты так безответственно к себе относишься! — она уже рыдала взахлеб, тряся меня за куртку. — Ты ведь мог отдать это мне, я бы справилась! Ну побереги себя, ну пожалуйста! Если я тебя не уберегу, зачем мне жить?
— Все, дочь, замяли. Я цел и невредим. И не планирую умирать. Верь мне.
Сердито хлюпая носом, она вдруг с силой рванула молнию на куртке и влезла мне за пазуху — в прямом смысле влезла, вся, прямо с ногами. Зашелестела бумага, отодвинутая куда-то влево. Я почувствовал, как торс обхватили маленькие руки, к груди прижалось теплое тело.
— Ты чего?
— Никому тебя не отдам, — донесся из недр синтетики сердитый голосок. Наружу высунулась ладонь и, цапнув язычок молнии, дернула вверх.
Вот такие пироги с котятами. И снова хоть смейся, хоть плачь. В который раз уже.
М-да. Но делу время — потехе час.
— Веди меня к Шинку, — повернулся я к духу.
Смятение и неодобрение. Нечто похожее на смутный протест и укоризну. Жалостливый до фига? Ничего, это проходит. Отступаться от плана я не собирался. Все-таки Коракс — лопух. Проворачивая свою интригу с подделкой, он не учел стороннего фактора. То есть меня. Руль выскользнул у него из рук, а я его принял. Западня поменяла хозяина и цель. Прекрасно.
Но было и еще кое-что, где-то на периферии, на стыке сознания и бессознательного. Несмотря на снобизм Пятой, на ее высокомерие, ее неслыханное предательство в прошлом, я впервые ощутил к ней нечто вроде сочувствия. Это был грязный трюк. Даже у Тьмы должна быть честь. Звучит глупо и пафосно, но по-другому сформулировать я не могу. Таково мое кредо.
— Веди, — велел я.
Укор. Обида. Покорность.
Держись крепче, Суок.
Коракс
Спустя минут пятнадцать положение стало совершенно безрадостным. Я совсем выдохся, а так решительно ворвавшаяся в бой Суигинто уже не носилась в небе, обрушивая на противников смертоносные ливни перьев, а спустилась к нам, с мечом руках прикрывая спину. Видимо, свои силы она успела порядком поистратить, а пользоваться жизнью Мегу — не хотела, предпочитая перейти в рукопашный. Конца и края тварям не было видно, и в переулках маячили еще более крупные и странные существа.
— Улетай, Первая, и выведи отсюда Соу и Касса! Нам не выстоять!
— Не сейчас, медиум! Есть еще кое-что, что я не успела сказать… Канария, отказавшись помочь, все же дала совет, хоть и непонятный: "Чем прочнее кажется вещь, тем податливей она к песне".
— Канария, эта маленькая скрипачка, гроза омлетов?
— Я знаю ее достаточно долго, чтобы принимать всерьез, человек. Если ты понял, что она хотела сказать, то попробуй, пока еще жив.
Догадки шестеренками завертелись в моей голове, когда я увязал Канарию, мои первые слишком удачные поединки с Соу и поверхностные знания о природе твердых тел.
— Касс, Суигинто, закройте уши!
Что еще могла посоветовать Кана с ее разрушительными симфониями? Почему Суигинто принимала ее всерьез? Все становилось на свои места. Серебро жадными быстрыми нитями вонзилось мне в горло, тут же окутавшееся красным. Первая, не обратив внимания на мою просьбу, металась из стороны в сторону, рубя и пронзая подступавших, выигрывая секунды, и когда я схватил ее, зажимая уши, то получил ощутимый удар крылом, которого, впрочем, тогда не заметил.
А потом я закричал.
Вибрация родилась глубоко внизу горла, тяжелая, низкая, но, поднимаясь все выше через измененные серебром связки, менялась неузнаваемо, распирая меня изнутри, и когда чья-то огромная морда уставилась на меня бельмами огромных глаз, открывая пасть, тон был подобран.
Зубы заныли, когда я изрыгнул чудовищный звук, похожий на визг пилы или крик умирающей электрогитары, которую разбивают об сцену при выкрученных на максимум усилителях. Он длился и длился, меняя тональности, опускаясь и подымаясь от визга до гула, и, кривясь от боли в трескающихся зубах, я мстительно скалился, наслаждаясь картиной смертей и разрушений. Ведьмин крик оказался действительно силен.
Когда отзвучала последняя нота, ноги отказались держать меня и я грузно осел в оседающую пыль, смешавшуюся с кровью. Серебро осторожно покидало изуродованное горло, сменяясь покровом алого, залечивавшего раны. Суигинто что-то говорила, но уши после такого испытания были явно не в состоянии воспринимать речь. Плюясь кровью и осколками зубов, пытаясь восстановить слух и голос красным плетением, я был слаб и беспомощен, пока не вспомнил, что говорила мне Соу, давно, еще в самом начале пути.
Отвлекаясь на причиненные ведьминым криком разрушения, можно было забыть о собственных ранах и слабости, а забыть здесь означало избавиться. Происходящее вокруг мне в этом очень помогло.
Изувеченные тела на глазах растекались мутными лужами Моря, собираясь и стягиваясь воедино, в жидкую бесформенную фигуру. Нас почтила своим присутствием сама Темная Мать.
У нас на глазах она приобрела внешность обвязанной платочком старухи с клюкой и истошно заголосила противным голосом, размахивая руками.
— Ой, что делается-то! Детишек побили, ироды, дома порушили, добро повынесли! Что, теперь и меня, убогую, зашибить осталось? Так что же стоите, поганые, убивайте!
Рой перьев не причинил ей каких-либо неудобств, а когда Суигинто метнулась к ней с мечом, бабка взмахнула клюкой и Первая с размаху натолкнулась на прутья золотой клетки.
— Негоже заморским пташкам летать привольно, да, внучок? — спросила она с изрядной долей ехидства, и в следующее мгновение ее тело потекло, тая и меняясь, обращаясь в новую форму.
— Не пыхти напрасно, не мучайся. Сам же знаешь, что не сломать этих прутьев, сам же их выдумал, — голос звучал моложе, сильнее, пока шла трансформация, — самое время остановиться и поговорить.
— О чем нам говорить? Ты не пускаешь нас к Дереву, опасаясь потерять власть, вот и все.
— И все? Не разочаровывай меня так быстро! Я должна насладиться твоим пониманием, прежде чем все закончится!
— Тогда рассказывай, — решил я потянуть время, — и решим, что делать дальше.
— Решим? — засмеялась она. — Все уже решено заранее! Ты плясал под мою дудку с того момента, как я нашептала первую строчку Либер Кламорис, смешной человечек. Все, что случилось потом, уже было предрешено и теперь мне осталось нанести конечный штрих.
— Твоя книга мне немало помогла, знаешь ли. Но зачем было скрываться?
— Тогда у меня было совсем мало сил, ведь я только-только родилась. Ты дал мне сознание, когда вступил на мою землю, когда отвоевал себе кусочек сна и сотворил там маленькое чудо, даже не зная, как. До того, как твоя воля осквернила меня, я была каплей Моря, бессознательной и растущей, чтобы вернуться домой, но ты — ты вырвал часть меня, перекроил и преобразовал, играя в творца, чтобы дать тело этой маленькой гостье из ада!
— Ты не благодарна?
— Благодарна?! — мне удалось задеть ее, — За что?! Ты не хотел моего пробуждения, это случайность, не более, и для меня такая жизнь не лучше бессознательного бурления!
Да, я была лишь вечно голодной массой, наполняющей рассыпаемые тобой формы, но теперь — теперь! — я, Тень, уже на совсем другом уровне бытия…но этого мало.
— Чего же ты хочешь, Тень?
— Тебя, брат мой, тебя, отец форм, твое рассыпающееся и удерживаемое мною тело.
— Зачем я тебе и почему ты не даешь мне окончить начатое и восстановить наш общий дом?
— Потому что он нужен мне одной. Ты не понимаешь, каково это — знать о чувствах, о формах и о мире снаружи и не иметь возможности все это пережить из-за того, что этим обладает кто-то другой, не заслуживающий подобного.
— И ты хочешь им завладеть.
— Уже завладела. Ты зависишь от плетений, суть которых — я. Ты даже убивал ими наших детей, а без них не смог бы одолеть и слабейшего из них. Маленькая садовница, сбежавшая из моих крепких объятий, предупреждала когда-то, что сила в твоей душе, а не в чем-то другом, но ты же хотел быть героем, магом, делать все сам, и не прилагать к этому особых усилий. Вот и пришла пора платить, братец.
— В твоей логике есть изъян, Тень. Почему мы стоим здесь, если ты победила? Отпусти кукол, убей меня и живи — пока не устанешь от той реальности, которая кажется тебе столь привлекательной.
— Нет, нет, я не могу быть столь жестока к тому, кому обязана жизнью. Я предлагаю просто поменяться мирами. Смотри, вон там, в облаках, твой трон, и согласившись, ты станешь абсолютным властителем этого мира. Я уйду и никогда тебя не побеспокою, да и о теле нашем позабочусь. Разве тебе когда-либо делали настолько щедрое предложение?
— И что же ты сможешь мне дать? Сможешь выполнить мои обещания? Сможешь показать что-то новое? Сможешь… вернуть мне Соусейсеки?
— Ты, упрямый болван, — лицо Тени передернулось в злобной гримасе, — неужели так сложно плюнуть на эти условности? У тебя будет целый мир, а ты цепляешься за пустые слова и за куклу с ножницами! Неужели это не ты мечтал о могуществе и власти, равной божественной? Так почему теперь, получив такую возможность, ты осмеливаешься торговаться?
— Потому что я нужен тебе, Тень, нужен живым и согласным на твои условия. Я отец форм, создавших все существующее здесь, включая тебя…
— Ты сопливый мальчишка, возомнивший себя кем-то особенным! Каждый из вас, людей, всю жизнь строит во сне укрепления, силясь сдержать моих сестер, и каждый проигрывает, какими бы сложными эти крепости не были. Построив эти лабиринты, населив их нашими детьми, смог ли ты остановить Меня, Море воплощенное?
— Ты не Море, Тень. И не хочешь в него возвращаться. А если я не стану помогать тебе, то это неизбежно. Я могу выжить без тебя, ты — нет.
— И я смогу. Очень скоро ты сам отдашь то, что делает тебя столь сильным. Ведь, — голос Тени снова изменился, — ведь я люблю тебя, жених мой.
Тело Тени снова расплылось, принимая новые очертания. И теперь она была красива. Нет, не так. Прекрасна. Ослепительна, сногсшибающа, великолепна. От одного взгляда на совершенство ее форм кровь вскипала огнем — в буквальном смысле, и прорывающиеся наружу пылающие ленты могли значить только одно.
Тень добралась до оранжевого плетения.
Она толкнула меня обеими руками, роняя наземь, рядом с клеткой, где беззвучно кричала Суигинто, подошла ближе и склонилась надо мной, опутанным огнем, ослабевшим, почти поверженным.
— Я Лилит, душа тайных желаний, дарующая блаженство, та, перед которой пали Камень и Звезда, я мечта твоя, — ее теплые объятия только разжигали танцующий внутри огонь, а нежные губы обещали рай. — Посмотри же на меня, любимый, ведь я говорю с тобой здесь, на нашем брачном ложе…
Моя рука, налитая серебром и тьмой, вонзилась в ее совершенный живот, взрываясь внутри осколками и ядом, разрывая, рассекая, терзая внутренности, стремясь добраться до сердца и раздавить его. Тень вздрогнула, затряслась…и залилась безумным смехом.
— Мне бесполезно сопротивляться, малыш, и тебе меня не победить, — прошептала она, прижимаясь ко мне еще ближе, пульсируя нежно и сладко, тяжело дыша в ухо, — я твое отражение, и я буду с тобой вечно, ведь мы едины. Ты ведь и сам все знаешь, любимый, знаешь, что теперь ты моя марионетка — ты ведь не можешь мне противиться, как никогда не мог противиться себе.
Она оседлала меня, покачиваясь, смеясь и глядя, как огонь пожирает остатки моего сопротивления.
— Сейчас ты подаришь мне власть над формой, мой милый, ведь ты солнце, дарящее, а я луна — и свет твой отныне будет мои…
Не успел я и глазом моргнуть, как блистающее медью острие пробило сердце Тени, обдав меня струей темной крови, заставляя изогнуться в предсмертных конвульсиях. Она все же боялась настоящего оружия.
— Не в этот раз, мразь, — произнес такой знакомый и долгожданный голос, и Соусейсеки спрыгнула на брусчатку площади, высекая из камня искры вторым лезвием.
Лишенный направляющего влияния Тени, огонь внутри меня заметался, словно загнанный зверь, но выхода уже не нашел. Последний раз опалив внутренности сладким жаром, он свернулся в густой оранжевый узор и замер, поясом охватив мои бедра. Последнее испытание плетений было пройдено.
Небо краснело и мир окрасился алым — а над ним повис призрачный маятник. Времени оставалось совсем мало.
Антракс
Я стоял перед ровным прозрачным прямоугольником, идущим легкими волнами, и напряженно всматривался сквозь него в небольшую темную комнату, заваленную всяким хламом. Приведя меня сюда, Бэрри-Белл спрятался под воротник и отказался вылезать обратно. Какие мы нежные. Ну и черт с тобой, разберусь сам.
Я помнил эту комнату, помнил горы коробок и ящиков, загромождавшие ее, помнил обшарпанную деревянную дверь, ныне приоткрытую и слегка покачивающуюся, будто от ветра. Интересно, это из зеркала дует? Волшебный сквозняк, так сказать? Да уж. И в небе, и в земле сокрыто больше, чем снится нашей мудрости, Горацио…
— Суок, — похлопал я ладонью по животу. — Вылезай.
— Не вылезу, — недовольно отозвался живот.
— Не понял. Что еще за бунт на корабле?
— Ты без меня опять в какую-нибудь беду угодишь.
— Вылезай, кому говорят. Будешь контролировать меня отсюда. Если что — вытащишь.
— А если не успею? — я ощутил толчок локтем в пузо.
— Так успей. Кто тебе мешает?
— Ты мешаешь! — еще один толчок, посильнее. Из-под куртки высунулось сердитое личико в облачке растрепавшихся волос. — Отец, зачем ты постоянно собой рискуешь? Там же враги, злые куклы! Не ходи туда, пожалуйста, они тебя покалечат!
— Я сам кого хочешь покалечу, дочь. Не пытайся опекать меня, — строго сказал я, расстегивая молнию и извлекая ее наружу. — Сейчас не время драться. Я отправляюсь на переговоры. Чтобы успешно выполнить задачу, нам придется вступить с ними в контакт. В этом деле ты можешь помочь мне только одним способом: вытащить меня оттуда, если запахнет жареным… в смысле, если дело дойдет до драки. А я очень надеюсь, что дело до нее НЕ дойдет. Но твое присутствие может ее спровоцировать. Ты поняла меня?
— Да, Отец, — печально кивнула она, глядя на меня своими зелеными морями. — Но я тебя очень прошу, будь осторожен.
— Не волнуйся, я могу за себя постоять. Кроме того, со мной Бэрри-Белл. Суок, я хочу, чтобы ты уяснила: если все пойдет наперекосяк, если мне и впрямь будет угрожать опасность — не пытайся защищать меня. Просто забери меня оттуда как можно скорее.
