С ближним вырулил на бетонку, потом выехал на федеральную, не разгоняясь сильно, дорогу не занесло, но и не сказать, что слегка припорошило, снегопад только начался, к утру сугробы уже будут, переметет, будет грейдерам работёнка.
Чуть просветлело, встречные фары заметно, дальше еще одни. Тоже с ближним едут, или с противотуманкой.
Куда это я? Первую развилку пропустил, мелькнуло какое-то деревенское название, вторую тоже, а вот на третьей похоже надо сворачивать.
В эту сторону по федеральной я никогда еще не ездил, мне тут и делать то нечего, в этой стороне. Судя по спидометру, уже по федеральной километров 90 отмахал, тут какой-то городишко вроде должен быть, название как-то в голову не лезет. Что за дурнина, или я всё еще сплю? Щипать себя, что ли? Куда меня понесло среди ночи?
Так, тут поворачиваю, километра полтора, еще своротка, какие-то строения, не то цеха, не то ангары, дорога еле проглядывает, снегопад вроде утих, стали видны неяркие фонари вдоль невысокого забора. Ворота. Открыты, как будто ждут, ни будки, ни охраны, ни шлагбаума какого.
Что мне тут надо-то, вот бы узнать. Это самоощущение я помню, когда-то в ранней юности зафиксировал его, можно сказать непроизвольно, но тогда оно появлялось, совпадая с моими намерениями, можно сказать я его вызывал, я им в какой-то степени управлял. Сейчас всё наоборот.
Тогда у меня вдруг появлялось намеренье встретить друга, при том встретить в таком месте, где он как бы мог появиться, то есть я знал, что он где-то тут, в чужом городе должен появиться со дня на день, и даже примерно где, только я не знал, ни когда он приедет, ни где остановится, и вот в какой-то момент 'это' включалось, я куда-то как сомнамбула шел, ехал, снова шел. В какой-то момент что-то вроде оцепенения наступало, и я как бы тормозил.
Да, я как бы всё правильно делал, знал, что он приедет в эту вот фирму, пойдет вот по этой вот улице, и я могу в эту фирму прийти, и спросить, а не приехал ли? — мобильников тогда и в помине не было, обычные-то телефоны как бы в диковинку были, не, не в диковинку, конечно, но мысли, скажем, через справочное выяснить номер фирмы и позвонить, как-то не возникало.
В предпоследний момент, на подходе уже к фирме, это самое оцепенение и наступало, как бы понимаешь, что вот туда надо свернуть, а что-то как бы мешает, и притормаживаешь, и глазами находишь лавчонку ненужную, решаешь зайти, типа передохнуть, газетку местную прикупить. И то ли входить, то ли не входить... завис, а из лавчонки друг искомый.
Было со мной такое раза два или три, в разных совсем городах, то в отпуске, то в командировках, и с разными друзьями, состояние это вот как-то четко запомнилось, зафиксировалось, даже поверилось, что я его у себя при желании вызвать сумею.
Тут же что-то другое, похожее, но другое.
Не я же сам захотел, меня притянуло.
Меня передёрнуло. Вот она, срань господня, дикари, которых можно изучать только в бинокль с высокой башни, и которые заражены деревенской болезнью, излечиваемой лишь просветлением.
Хиппи, деревенщина, фундаменталисты, ничтожества, либералы, консерваторы, педики, гетеросексуалы, неверные, полотенцеголовые, белые, черные, распутники, женоненавистники — кто их тут в полумраке то разберет, но вот собрались же, стоят, все двадцать семь, я двадцать восьмой, и что мне тут делать, я и не понимаю вообще.
Но так даже лучше. Не надо заморачиваться, потому что те, кто затеял эту комбинацию, играют на этих древних примитивных позывах, добиваясь даже самых дебильных результатов, например лютой преданности.
В сущности, мы так устроены, чтобы образовывать племена. Чем большее давление мы ощущаем, тем сильнее любовь и привязанность к тем, кто выглядит и говорит так же, как и мы, и тем сильнее ненависть к тем, кто не похож на нас.
Братцы мой дорогие, вот вы оказывается где. Все двадцать восемь. Вернее двадцать семь, только меня и ждали.
Полумрак, какие-то конструкции, толи стеллажи, толи механизмы, легкая карнавальность одеяний. И что мы здесь делаем? И кто тут у нас гуру или коуч? И какая тема этого нашего большого хурала?
Тишина. Все молчат. Стоят почти кругом, только не по кругу, а толпой или группой, примерно так, как камни в китайском саду камней, в котором, с какой точки ни глянь, один камень всё равно не увидишь.
Молчим. Вот оно что оказывается. Коуч этот самый, или гуру оказывается я и есть. И меня только и ждали, ради меня тут все и собрались. Прямо как во сне. В том самом, по середине которого я и проснулся. И кто их тут собрал? А делать то что?
Стою. Молчу. Тихонечко начинаю мычать. Так, полуслышно, ммммм. Помещение огромное, звуки тонут, ни стен, ни крыши, в смысле потолка, не видно в полумраке, звуки скрадываются и тонут.
Все тоже тихонечко начинают мычать ммммм. Мычим, не знаю, сколько долго, но долго. Может целую минуту. Может восемь. Никто же время не засекает. Мычим.
— 'Мы и они' — это не только первый и самый важный способ, это кульминация и цель всех остальных способов. Это всего лишь старый механизм выживания, перешедший к нам с тех древних времен, когда парней, которые не выказывали достаточной слепой преданности, убивали жестокие племена, образованные парнями, которые эту преданность выказывали.
Это я начинаю говорить, я понимаю, что мы тут как бы одно целое, а что именно мы тут делаем, я не знаю, но знаю, что я вот прямо сейчас должен сделать так, чтобы мы стали одним целым и слились в экстазе.
Что, кстати, и произошло, уже произошло, как только мы начали мычать, а может и еще раньше, когда еще только начали собираться здесь. А пространство здесь оказывается как раз как надо закручено. Эти фермы и балки, похоже, как раз то самое, что надо создают. Как мне кажется. Если оно не так окажется, то может не получиться то, что надо. Но лучше бы получилось.
— ммммм
Способ, как сделать, как собрать и повести группу есть, и он мне известен. Я и тысячник брать умею, и студенческую аудиторию доводилось не раз, и даже опыт толпу на улице, в смысле на площади зажигать, а вот двадцать восемь — это впервые.
Но чтобы этот способ сработал по-настоящему, недостаточно лишь определить группу, Они должны определить свою группу как элитную — луч света в царстве слабоумного ходячего дерьма.
Все приемы лучше всего работают в различных комбинациях, а в этом приеме элемент насмешки и оскорбления чужой точки зрения, комбинируется, насколько я помню, с терминологией осады.
Поэтому, когда кто-то хочет обойти критическое мышление, все что ему нужно сделать, это испугать или встревожить, это делается установкой временного ограничения или внезапной угрозой.
— В наших маленьких городах мы выращиваем хороших людей, честных, искренних и гордых
— ммммм
— Целая страна летит в тартарары, но мы должны крепиться и прислушиваться к здравому смыслу, ребята!
— ммммм
— Мы против целого мира!
— ммммм.
— Зачем слушать мнение этих слепых крыс?
— ммммм
— И смотрю я на подлунный мир синими глазенками, и вся эта необъятная Вселенная дружелюбно качается
— ммммм
— Мы знаем о маленьких городах, как о становом хребте, в которых живут настоящие и честные люди.
— ммммм
— Честный сельский народ окружен этими страшными, фальшивыми городскими уродами.
— ммммм
— Люди из маленьких городов просто лучше всех
— ммммм
— Если мы не сможем этому противостоять, то может случиться так, что от всей нашей планеты останутся лишь обуглившиеся радиоактивные развалины. А знаете, что еще мы потеряем, если такое случится?
— ммммм
Срань господня. Пошло-поехало.
* * *
Катет не катит. Потому что там, где катет, там по определению перпендикулярно. В хорошем смысле этого слова.
Вот только как оно у нас может быть перпендикулярно, если все углы тупые? Это явно парадокс и загадка природы. Будет над чем голову поломать на досуге.
* * *
Взаимопересечения элит. Когда мне говорят слово элита, я почему-то сразу думаю о признаках селективности и о селекционере. Потому что элита сама по себе не бывает. Иногда, правда, случается, что селекционер находится внутри селекционируемого множества, вернее он считает себя селекционером.
Но это ложный посыл, примерно то же самое, что взять и самого себя выдернуть из болота за волосы. Болото, однако, засасывает, хоть за волосы себя тяни, хоть за одежду, хоть за какую-нибудь выдающуюся часть тела. Результат практически один. А вот если за эту выдающуюся часть тела кто-то извне схватит, тогда шанс есть.
Такой точно шанс появился у Поля, когда Ирина ухватила его за эту выдающуюся часть мозолистой рукой. Это я, конечно, пошутил, и про мозолистость, и про часть тела, не такая уж и выдающаяся часть у Поля, как, впрочем, и всё тело, не сказать, что уж шибко выдающееся. Вот голова — да.
Голова у Поля светлая, хоть он и южанин природный, то есть жгучий брюнет, и темперамент у него соответствующий. Да и воспитание не подкачало, говорит Поль на нескольких языках, включая и совсем экзотические, одинаково хорошо говорит, с использованием диалектизмов, неологизмов, может быть излишне правильно говорит. Это и выдает в нем, нет, не иностранца, скорее жителя не этой местности.
Так в России сибиряки приняли бы его за вологодчанина, а архангелогородцы за уроженца, скажем, южного приуралья. Этакий свой среди чужих. И только Ирина, впрочем, не только Ирина, пожалуй, каждый из нас, на раз определит, что язык человеку не от рождения даден, что первые свои песенки и стишки он не на этом языке услышал и произнёс.
То есть не этот язык у его менталитета в фундаменте зарыт, что, в общем, и требовалось доказать. Не наш, в общем, человек. Чужой.
Это он нам, вообще-то чужой, а Ирине, так и вовсе родным оказался, особенно, когда они нашли общий язык, в смысле она его язык нашла, а он её. Это я вам сейчас попробую объяснить, чтобы и вы тоже поняли.
Речь наша, да и ихняя, естественно, тоже, когда она родная, содержит такое количество рефлексий, недоговоренностей, штампов, если хотите, которые мы по своей природе просто не замечаем, что даже в одном коротком предложении, стишке, метафоре содержится такое, что и не подумаешь никогда, вся, практически, автобиография содержится, все пласты культуры взрытые, вспаханные и засеянные.
И говоря что-то, понимаешь, ощущаешь просто, что визави это тоже практически так же понимает, это и называется понимать друг друга с полуслова.
Включается тот самый свой-чужой, и по малейшим подергиваниям мышц, вазомоторике мелкой, даже и по запаху тоже, мгновенно улавливаешь, свой перед тобой или не очень. И не своего, то есть человека не своего круга, можно сказать ранга, а уж тем более иностранца, определяешь не по тому, что он сказал, а по тому, как он на то, что тобой сказано отреагировал. И надеешься на адекват. А вот если реакция неадекватная, то всё. Значит рядом с тобой чужой, ты его не брани, гони.
А вот когда строишь фразу на чужом языке, то всем своим богатством этим не пользуешься, потому что не можешь в принципе, и давая эти свои смыслы, подсмыслы, нюансы на чужом для себя языке, всё равно стараешься, может, и подразжевать чуть, подрасцветить. А визави другое слышит.
Всё пережованое и подкрашенное он легко и с удовольствием проглатывает, но при этом он еще и своих витаминчиков, картинок, рефлексий, метаморфоз подвалит, откуда только что возьмётся. Как если Моцарта играть на одном только турецком барабане.
И играющий оркестр слышит, и слушающий тоже оркестр слышит, а не только один турецкий барабан. И не исключено, что это совершенно разные оркестры, но это нисколько не умалит, даже наоборот, какой колорит придаст, что экстаз полнейший и улёт.
И такая при этом вазомоторика, такие реакции, нюансы, флюиды и запахи... такое взаимопроникновение, взаимопоглощение и взаиморастворение.... Это так оказалось упоительно для обоих, что им уже и расставаться ни на минуту не хочется, не хочется, а надо.
Потому что дела. Долг. Миссия.
Оба они (не обе же, так вообще-то не говорят потому что) миссионеры, и оба (или обои?) спасают цивилизацию. Миссия у них такая, и это тоже объединяет. Они на эту тему вообще ни слова друг другу не сказали, ни по-русски, ни по-французски, но это и говорить не надо, просто они уже понимают друг друга и без всяких слов, жестов и телодвижений, просто понимают, и всё. Чувствуют. Даже на расстоянии.
* * *
Мой опыт, скажете вы, опровергает мои сомнения, но в таком случае вы не понимаете сути моего вопроса. Оттого наши знания так поверхностны. Различение прошлого и будущего — только иллюзия нашего ума. Потому что всё существует как бы одновременно.
Только этого понять невозможно, потому что сам по себе процесс понимания как бы заключается в том, что строится модель. Абстракция. Этакий идеальный сферический конь. В вакууме.
Сама по себе модель, безусловно, абсурдная, вопрос в том только, на самом ли деле она настолько абсурдна, чтобы оказаться истинной. Ну, или хотя бы немножечко похожей на истину, на самом то деле.
Хотя на самом деле всё совсем не так, как на самом деле, даже и в вакууме. И нет там никаких сферических коней, я это знаю точно, тем более коней сферических, идеальных. Потому что никаких идеальных сферических коней не бывает. Но это вы и без меня знаете, ну или хотя бы догадываетесь.
* * *
С каждого — по способностям, каждому — по труду. Аз воздам, сказал Он и сделал. Или это совсем не Он сказал? Труды наши праведные. Охохонюшки. Сегодня, вот, трудюсь как пчёлка, а навару — шиш да кумыш. В смысле, никто не заплатит. И даже не оценит никто. Он, этот никто, вообще, странный тип — чего ни попроси — ничего не даст. И было бы странно, если бы было наоборот.
Вот вчера, например, странно и было. Так странно, так странно. Сижу себе вечером дома, а никто в дверь не стучит. И чего, ему спрашивается, в дверь то стучать? Никто же не заплатит. Даже если бы кто поймал этого самого никто, никто бы не заплатил.
Увы, не поймал. Так вот, вчера, никто не стучал, а заплатил. Сполна. Полновесными зелёными американскими. Никто мне лично не дал, в смысле не дал в руки. Но заплатил. Сполна. Про подробности умолчу, а то вдруг вам тоже захочется.
* * *
Пора шкафу позвонить. Во-первых, всё равно не отвяжутся, раз уж они так решили. Во-вторых, так и не удалось пробить, а кто эти они, на самом-то деле, и чего им на самом деле нужно. Ну и наконец, неприятно, когда непонятки, это может самым неприятным образом проявиться, тогда, когда оно меньше всего ожидаемо, но когда всё начинает сыпаться со всех сторон одновременно. Поэтому всё надо делать вовремя и заблаговременно. Чтобы, хотя бы знать.
— Господин главный консультант...
— Ирина Вадимовна, Вы очень вовремя позвонили. Я уже собирался было еще раз Вас побеспокоить. В одном нашем проекте возникла насущная необходимость Вашего участия.
— Интересно, в каком же статусе?
— Ирина Вадимовна, мы хотели бы , чтобы Вы возглавили одно подразделение, вернее даже самостоятельную фирму, являющуюся частью проекта, находящуюся во Франции. Жду Вас в удобное Вам время, уверяю, Вы не будете разочарованы.
