Едва ли граф когда-либо слышал о столь рьяной активистке как миссис Дадли Додд, да и дела комитета его интересовали еще меньше, чем прыщ на теле прислуживающего ему мистера Сноупса, человека почтенного возраста, непоколебимого в своей вере, что служить хозяину это самая большая милость, дарованная Господом. Поэтому он без особого энтузиазма выслушал обличительную речь сестры и, демонстрируя свое отношение к данному вопросу, скривился.
— Пока Додд отбивает поклоны в твою честь, ты согласна терпеть ее хоть каждый день!
— Что бы я ни чувствовала, — величественно изрекла на выпад брата леди Элеонора, выглядя чуть ли не святой, — я не могу забывать о своем христианском долге.
— Для пущей правдивости посети хотя бы один раз облагодетельствованное тобой сборище.
— Бог с тобой, Лемуэл! Ни один Китчестер не опустится до такой непристойности!... А вот наша Найтингейл несомненно бывала на сельских гуляниях, не так ли? Полагаю, тебе пришлись по душе местные развлечения... Это разумеется не Лондон. Но надо довольствоваться малым, если нет возможности насладиться большим. И как тебе "светское" общество — благородные свинопасы и доблестные лесорубы?
— Я, видимо, счастливая, — небрежно ответила я, — поскольку чувствую себя уютно в любом обществе, даже в менее светском, чем том, о каком вы упомянули.
Мой намек не достиг цели. Но у Элеоноры был сегодня боевой настрой, поэтому ей не требовались никакие дополнительные воспламеняющие средства.
— Мне кажется, твоя громкая тетка, тоже стоит во главе комитета. Не удивлюсь, если она в приятельницах с вульгарной Додд. Два сапога пара...Вот откуда твои грубые замашки.
— В таком случае благоразумно ли с вашей стороны находиться со мной в одной комнате?
— Ты еще смеешь язвить мне!
— Ну, что вы, я просто беспокоюсь за вас. Вдруг мои грубые замашки как-то повлияют на ваши строгие благовоспитанные принципы. Ведь говорят, с кем поведешься...
— Дерзкая! Тебя следует выдрать, как паршивку, тогда в твоем языке поубавиться яда.
— Вы не логичны, леди Элеонора, — вежливо ответила я. — Каких результатов можно ожидать от языка, когда страдает совсем другое место?!
Это заявление на мгновение выбило старуху из равновесия, чем тут же воспользовался Дамьян и добил ее окончательно.
— Мне припоминается, — лениво сказал он, обращаясь больше ко мне, чем к графу или его сестре — как старик однажды воспоминал о своих вылазках на такие вот сельские гуляния. Кажется, в молодости граф отнюдь не брезговал тамошним обществом и с явным удовольствием говорил о миленьких деревенских простушках...
— Какое бесстыдство!
— Почему же, это вполне естественное дело, не так ли, граф?
Дед уже хохотал во всю и совсем не обращал внимания на побелевшее лицо сестры. С достоинством, присущим только ей и, может быть, королеве, Элеонора окинула всех нас ледяным взором, пробравшим замогильным холодом до самых костей. И сев, грозно нахохлившись, в позу каменной горгульи, принялась наводить на нас (ну, по крайней мере, так ей казалось) своим гробовым молчанием жуткий страх.
То ли столь дорогие сердцу воспоминания о милых простушках, то ли в противоречие сестре, но граф вдруг засиял надраенным тазиком и гаркнул:
— Сто тысяч ослов! — он стукнул себя кулаком по лбу. — Что мы как унылые пескари в болоте!
В комнате воцарилась тишина, и даже Эллен перестала наигрывать на рояле, что делала безостановочно с самого прихода сюда.
— Ты к чему это, старик? — спросил Дамьян, усмехаясь.
— Про пескарей?
— Да, нет, про них то, как раз понятно. Про ослов...
— А-а-а, — глубокомысленно протянул дед. — Черти что на язык лезет!
— Ты уж поосторожней с тем, что лезет! А то вон, как твою родню перекосило, — и Дамьян театрально обвел всех присутствующих издевательским взглядом.
Столь вопиющее сравнение задело за живое сестру графа. Издав рык негодования, горгулья в кресле распрямилась, готовясь совершить контратакующее нападение на ненавистного ей жабеныша, посмевшего оскорбить самое святое — суть Китчестеров. Граф резко взмахнул рукой, осадив рвавшуюся в бой Элеонору. Той ничего не оставалось, как изобразить на лице глубочайшее презрение. Однако жест графа оказался не настолько красноречив, чтобы его могли понять такие тугодумы, как полковник Рэдлифф и Мэтью Уолтер. Для всех остальных было большой неожиданностью, когда оба жирафа вдруг одновременно возопили:
— Позвольте, позвольте, что это вы сейчас сказали? — побледнев, а затем вмиг покраснев, проголосил поэт, от сильного волнения заикаясь.
— Ослы? Где ослы?! — вскричал полковник. Владевший им только что глубокий сон, с перекатами храпа и заливистым свистом, оставил его бренное тело, хотя и ненадолго.
— Я настаиваю, мистер Клифер, — потребовал Уолтер, вновь бледнея и уже не так взыскательно глядя на смутьяна. — Объясните, что вы имели в виду, говоря, будто бы родню графа Китчестера перекосило вследствие того, что граф имел неосторожность воскликнуть "Сто тысяч ослов!". Уж не думаете ли вы, что я...то есть, мы...
— О-о-о! — восторгу полковника не было предела. — Сто тысяч ослов!!! И где же этот табун прячется, господа?!
— Боже милосердный... — трагично издала леди Элеонора.
— Заткнитесь все! — рявкнул граф, сквозь раскаты смеха. — Я хочу кое-что сообщить.
— Тебе мало того сумасшествия, что уже твориться в этой комнате?
— Ослы — это, конечно, не мулы...Мулов я уважаю больше, — вещал тем временем полковник Редлифф, попеременно заглядывая то под столик, то под диван и кресла. — Но и ослов ценю... Поверьте мне, ценю и люблю! Они исключительно рабо...рабо-то-способны...А если их откормить — у них вкуснейшее мясо! Клянусь честью ан...английского офицера!
— Старик говори уже, не тяни кота за хвост. Мы все во внимании.
Пропустив мимо ушей грубость Дамьяна, граф непринужденно развалился в кресле и затянулся трубкой, выдерживая значительную паузу. Когда же он решил, что мы уже достаточно извелись любопытством, он торжественно выдал:
— Устроим званый вечер!
В наступившей тишине карманный молитвенник леди Редлиф свалился с колен на пол. Она силилась что-то произнести, но из кривившегося рта вылетали лишь неразборчивые звуки. Многие не удержались от восклицания.
— Не выпячивай так глаза, Нора! И не волнуйся — это не слабоумие! Мы живем здесь, как в гробнице! Когда мы последний раз устраивали прием? Ага! Уже и не помнишь! Тоска заела, того и гляди, заживо сгрызет и не подавится! Пора взбаламутить это стоячее болото. Унылые рожи мне уже осточертели, душа требует свежих, приятных глазу физиономий!
— Чудесно, чудесно! — сильно волнуясь, защебетала Жаннин, прервав молчание, возникшее после речи графа. — Это мой первый бал! Правда, это не значит, что я не была...что я не вращалась...Театр, знаете ли...способствует...Ох! В общем, я так рада, так рада! Непременно закажу платье! Наверно, лучше заказать сразу готовое, чтобы без примерок... А вдруг не подойдет? Нет, лучше шить...Или, нет, заказать. Но какое? Вот в чем вопрос!
И она начала обсуждать достоинства разнообразных тканей. В ее памяти всплыли и блестящий атлас и нежный китайский и французский шелк с перламутровыми переливами и невесомостью лебяжьего пуха; за ними последовали роскошная узорчатая парча и тяжелый мягкий бархат приятной гладкости; затем она заговорила о водопадах брюссельских и испанских кружев, снежной белизной сиявшие в ее воображении... Неизвестно, сколько еще она готова была услаждать наш слух перечислением всего мирового текстиля, намереваясь уже завтра отправить обширный заказ в Лондон, если бы эти мечты не были грубо прерваны ее сыном:
— Умерь свой аппетит. Или у тебя есть деньги, чтобы заплатить за это?
— Но ты же не будешь отказывать матери, Дамьян? — ядовито спросила Джессика. — Или миссис Клифер рассчитывает на щедрость графа?
Выжидательно хлопая глазками, Жаннин переводила взгляд с сына на старика, и с большим беспокойством ждала, когда же кто-то из них соизволит ответить на этот первостепенной важности вопрос. Граф заговорил первый, но совсем не о том, о чем она так жаждала услышать.
— Почему твоя безмозглая голова все перевирает? Я же ясно сказал "званый вечер", а не "бал"!... Нора, займись приготовлениями. Это событие должно быть в сентябре. Так что у тебя есть больше трех недель, а там посмотрим, когда назначим дату. Чуть позже я назову имена гостей...Найтингейл, реши, кого хочешь позвать.
— Почему вдруг такая честь для нее?! — встряла Элеонора, наконец-то, обретя дар речи.
Дед загадочно ухмыльнулся и принялся пыхтеть трубкой, выпуская, словно паровая труба, клубы дыма. Отчего Эллен закашлялась и прижала к носу пропитанный в солевом растворе платочек, специально носимый ею для защиты от едкого чада.
— Неужели вам, Элеонора, не понятны намерения старика? — насмешливо отозвался Дамьян. Его слова прозвучали как гром среди ясного неба.
— Значит, ты решился! — с надеждой в голосе, но очень сурово, воскликнула леди Редлифф.
— Все решает Найтингейл! — отрезал граф. — Я только хочу представить свою внучку соседям. И потом, в сентябре у нее день рождение, я хочу отметить это событие.
— Но мы уже двадцать лет не...
По зловещему взгляду брата, Элеонора поняла, что развивать эту тему было бы неразумно.
— Все решено! — гаркнул граф, его грушевидный нос грозно вздернулся. — Готовь прием, Нора, и смотри, чтобы мне не было стыдно перед внучкой.
— Это ты надоумила его! — тут же обвинила меня Элеонора, когда старик покинул комнату.
— Нет. Для меня это так же неожиданно, как и для вас.
— Тогда он выжил из ума! Мы не можем позволить себе устроить прием. На какие деньги?
— Граф без труда найдет деньги, чтобы объявить о счастливом воссоединении с внучкой, — насмешливо прокомментировал Дамьян. Его лицо оставалось непроницаемым.
— Полагаю, тебя можно поздравить, наследница, — мило улыбаясь, проворковала Джессика. Если бы не колючий взгляд, я бы, еще чего доброго, подумала, что она не кривит душой.
— Да, да, Найтингейл, мы поздравляем тебя, не правда ли Мэтью? — из-за платка, все еще приложенного к носу, слова Эллен получились тихими.
— Что ты там бубнишь? Господи, даже в такую минуту ты не можешь не раздражать! Будто без тебя и твоей болезненной чувствительности не хватает проблем!
— Извините, матушка, — убрав платок, произнесла миссис Уолтер. — Я только хотела сказать, как мы рады за Найтингейл...
— Ты рада! Твой муж едва ли слышал хоть слово. Полагаю, он вдохновился тем, что его причислили к ослам, и с тех пор витает в облаках, сочиняя оду этим жалким животным.
— Нет, нет, я все слышал, — прозвучал обиженный голос Мэтью Уолтера. — Любезная леди Редлифф, меня вдохновляют совсем другие...э-э...материи. Если вы выразите желание ознакомиться, то я сей же миг составлю список, где подробно...
— Не выражу! — отрезала та и спокойным тоном продолжила. — После таких новостей многим из нас есть над чем поразмыслить. Особенно тем, кому необходимо задуматься о дальнейшей судьбе!... Как бы то ни было — все благополучно решилось. Я спокойна за репутацию Китчестеров...А теперь советую всем отправиться по своим комнатам...
— Леди Редлифф, а вы не хотите узнать, что думаю я по этому поводу.
— А тебе разве надо что-то думать, Найтингейл? Все уже решили за тебя.
— Граф ясно сказал, что решаю я.
— Но после официального представления тебя, как дочери Эдварда, ты становишься его единственной прямой наследницей.
— Да, но граф Китчестер, как это случалось и ранее в истории рода, может назначить наследника по собственному усмотрению.
— Но он этого не сделает, милочка, — отчеканила леди Редлифф.
— Посмотрим! — многообещающе сказала я.
Когда я поднималась в свою комнату, меня окликнула Джессика.
После того, как Дамьян привез в замок Виолетту, она ослабила свое бдительное внимание ко мне. Ей не верилось, что он испытывает чувства к этой "пустышке", но зато явственно показал всем, что не увлечен мной. Все же Джессика допускала, что Дамьян может жениться на мне из-за замка. Но отсутствие разговоров о возможной женитьбе, какие непременно должны возникнуть в данной ситуации, вселяло в нее надежду, что Дамьян не собирается достигать цели таким неуместным для них обоих путем. И, скорее всего, нашел более действенный способ убрать меня с дороги. Тем более никакие романтические чувства не мешают ему сделать это.
В ее представлении я была не опаснее трухлявой коряги, по недосмотру оказавшейся на проселочной дороге. От такой досадной помехи можно легко избавиться, всего лишь пнув носком сапога. Что Дамьян поступил именно так, у нее не было ни малейших сомнений. Об этом она и сообщила мне с чувством явного превосходства.
— Я же предупреждала тебя, что он не будет сидеть сложа руки. До чего же смешно полагать, что он сдастся без борьбы, уступив какой-то пигалице! Жаль, что его усилия оказались напрасны, и до тебя не дошло с первого раза. Зная Дамьяна, могу сказать, следующий раз он будет действовать жестче. Ты либо слишком смелая, чтобы бояться, либо глупая, чтобы понять это.
— Ты говоришь о том ночном происшествии, Джессика? — прикинулась я непонимающей.
— А что, у тебя были еще столкновения с Дамьяном?
— Нет. Я и сейчас не уверена, что это было "столкновение с Дамьяном".
Она резко рассмеялась.
— Принимая в расчет твой возраст, могу поверить в твою безграничную наивность!
— Как же он мог это сделал, если был с тобой?! — вырвалось у меня.
— А с чего ты взяла? — тут же спросила она, усмехаясь.
Я смешалась. И впрямь, с чего я это взяла? Из-за того, что Джессика стояла, прижавшись к нему и злорадно ухмылялась...Но это ни о чем не говорит! Они могли встретиться и в коридоре.
— Хотя ты права, — слащаво сказала она. — Я была с ним... Но не всю ночь. Так что не могу заверить тебя в его невиновности.
На ее лице вновь было злорадство. Меня же сжигал стыд. Вспомнились соседки по комнате в академии — Лидия и Моник. Ту беспутную жизнь, какую они вели, девицы считали настоящей, доступной немногим, а только самым умным и смелым. Сейчас же передо мной стояла Джессика, и, как мне думалось, ничем не отличалась от них. Нравственность ни в коей мере не беспокоила ее даже кратковременными приступами. А репутация была пустым звуком. Она не только открыто говорила о своем падении, но и опрометчиво считала его своей победой над Дамьяном.
— А где же ты была? Я стучала к тебе.
— У старухи.
— Леди Элеоноры? — уточнила я на всякий случай. — Ты еще и ночная сиделка?
— У меня много обязанностей.
— Ах, да, ты же незаменимая!
— Естественно, — она с улыбкой приняла мою колкость. — Еще не было часа, когда она меня вызвала. У нее была бессонница. Хотя обычно она спит, как перетрудившаяся после тяжелой стирки прачка. И мне пришлось полночи читать ей справочник Дербетта.
— Но как же ты очутилась в башне вместе с...со всеми?
— После Элеоноры мне пришлось сходить на кухню, отнести недопитое молоко. Старушенция не желала, чтобы ее чуткое обоняние всю ночь отравлял молочный запах. А после я пошла через парадные двери, а не по тропинке между башнями, поэтому ничего не слышала. Только когда поднималась к себе, услышала суматоху в башне.
