Адельхайда остановилась чуть в стороне от угольного сарая подле кузни; за спиною изредка всплескивали в каменной чаше рукотворного пруда знаменитые богемские карпы, не позволяя услышать чьих-то шагов издалека, но теперь это было не столь важно: отсюда, скрытая тенью деревянной стены, она видела внушительную часть двора и часть дорожки, ведущей сюда от подсобной двери. Дорожка была безлюдна, двор пуст; миновало около полуминуты — десятки долгих мгновений, прежде чем меж стеной замка и приземистым строением кузни появились две фигуры, движущиеся неспешно, опасливо, озираясь при каждом шаге. Адельхайда отступила назад и в сторону, притиснувшись к стене угольного хранилища, затаив дыхание и жалея о том, что прежде, чем пуститься на эту авантюру, нельзя было переодеться в более удобную и давно уже более привычную мужскую одежду — бродить в таком виде по замку в эти дни было чревато: слишком много знакомых людей, слишком велика опасность быть узнанной, слишком нешуточные последствия при таком раскладе. Теперь при внезапных осложнениях платье будет опутывать ноги мешком...
Шаги двух приятелей наследника стали различимы, когда, по расчётам Адельхайды, до стены угольного сарая оставалось не более десятка локтей; осторожно, стараясь не зашуршать ненароком песчинками под ногами, она отступила вспять еще дальше, и спустя несколько мгновений оба возникли в пяти шагах от нее, напряженные, как коты перед схваткой. Пройдя вперед, к каменной чаше с карпами, оба остановились в явной растерянности, переглянулись и, лишь тогда увидев Адельхайду, отшатнулись назад, глядя на нее оторопело и недоуменно.
— Доброго вам дня, господа рыцари, — поприветствовала она, не двигаясь с места. — Какое чудесное место для прогулки после трапезы.
Эрвин сделал порывистый шаг вперед, тут же застопорившись, оглянулся на своего приятеля, и Матиас, прокашлявшись, неуверенно выговорил:
— Да, госпожа фон Рихтхофен... Только немного странное, нет? — докончил он уже чуть более твердо.
— Да, — повторил за ним фон Вангенхайм. — Что вы делаете здесь?
— Ожидаю вас, — отозвалась она, растянув наилюбезнейшую из своих улыбок.
— Гм... — снова смешавшись, проронил фон Нейдгардт. — Почему здесь?
— Потому что вы следили за мною, — пояснила она все так же благожелательно. — Это место мне показалось наиболее удобным для беседы без посторонних. Побеседуем, господа рыцари?
— О чем? — нерешительно уточнил фон Вангенхайм; Адельхайда повела рукой вокруг, словно указуя на весь мир разом, и пояснила, сбросив улыбку с губ:
— Обо всем, что происходит. Обо мне. О вас. О том, почему вы пытаетесь внушить следователям Конгрегации мысль о моей причастности к случившемуся вчера на турнире.
— А... почему у вас возникла мысль, что это так? — осведомился Матиас все так же неуверенно.
— Возможно, потому что я не слепа и не уродилась скудоумной? — предположила Адельхайда серьезно. — Кроме того, сказанное вами сейчас de facto подтверждает мои выводы. Итак, господа, прошу вас оставить эту игру, тем паче, что она вам удается скверно, и ответить мне на мой вопрос. Для чего вы пытаетесь направить на меня внимание прибывших сюда следователей?
— А быть может, — попытавшись принять боевой вид, возразил Эрвин фон Вангенхайм, — это вы ответите нам, как вышло, что в вашу голову взбрела мысль покинуть место происшествия столь удачно вовремя, госпожа фон Рихтхофен? Всем, несомненно, известно о вашем давнем приятельстве с ульмским ландсфогтом, однако ваше попечение о его сыне никогда прежде не доходило до того, чтобы подтыкать ему одеяло.
— И куда же подевалась ваша обыкновенная учтивость, господин фон Вангенхайм? — с укоризной вздохнула она. — Прежде вы не позволяли себе так говорить с дамой.
— Прежде не доводилось подозревать даму в государственной измене и соучастии в преступлении, — все уверенней с каждым словом отозвался тот. — И прежде дама не вела себя столь странно.
— Или прежде вы этого не замечали? — с подчеркнутой насмешкой уточнила Адельхайда, и тот коротко качнул головой:
— Прежде это было не нашим делом.
— О, — обронила она, переведя взгляд на второго собеседника, от внезапно пришедшей в голову мысли ощутив, как заколотилось сердце и ускорилась кровь, зашумев в висках. 'Место происшествия', 'соучастие в преступлении'... не слишком привычные слова для двух оболтусов... 'Было делом'... — Стало быть, вот как, — вымолвила Адельхайда медленно, тщась говорить как можно спокойней и пытаясь удержать на лице выражение равнодушия. — Видимо, вашим делом было что-то другое, более важное.
— Вы на что-то намекаете? — напряженно осведомился фон Вангенхайм, мельком переглянувшись с приятелем. — Хотите сказать этим что-то?
Адельхайда размышляла еще два мгновения; то, что пришло сейчас в голову, было полнейшим безумием, но, с другой стороны, логичным, и многое, даже всё, истолковывающим объяснением...
— Хочу, — подтвердила она негромко. — Король делает державу, а короля — приближенные.
Еще два долгих мига протекли во всеобщем молчании; приятели наследника снова переглянулись, и на их лицах явственно виделась еще большая растерянность, нежели чем в начале этой беседы — растерянность, вселившая в Адельхайду вместо подозрений убежденность в точности своих выводов.
— Державу... — наконец, с усилием выговорил Матиас фон Нейдгардт, — делают приближенные?..
Адельхайда выдохнула, лишь сейчас осмыслив, что все это время стояла, задержав дыхание, напрягшись так, что мышцы стиснули ребра, вновь пробудив эту режущую боль в груди.
— Номер девятьсот восемьдесят три, — произнесла она с облегчением. — Особые полномочия.
— Чтоб мне провалиться... — ошалело выдавил фон Вангенхайм, и Адельхайда болезненно усмехнулась, привалившись спиною к стене и прижав к груди ладонь:
— Это было бы несвоевременно, Эрвин. Хотя, возможно, вы повторите это, когда майстер Сфорца выскажет вам все, что думает о ваших следовательских потугах.
— Вам дурно? — обеспокоенно спросил фон Нейдгардт; она отмахнулась:
— Перенапряжение, только и всего. Внутренний ушиб: тем взрывом меня ударило оземь... Что же вы, господа агенты без знака, вздумали лезть не в свое дело? Вашей обязанностью является присмотр за принцем, а не исполнение работы, для которой не имеете ни полномочий, ни умений. Вы засветились настолько, что даже фон Люфтенхаймер-младший заподозрил вас, хоть пока еще и не понял, в чем. Быть может, присядем? Нам, видимо, сейчас еще более, чем прежде, есть о чем поговорить.
* * *
Сентябрь 1397 года, Германия.
Близящееся утро, едва видимое в еще темном осеннем небе, пробивалось в комнату наследника неохотно, и собравшихся по-прежнему озаряло пламя светильника; огонек был уже едва бьющимся, слабым, однако масла никто не доливал — всем было не до того. Фон Редер, сквернословя сквозь зубы, перетягивал левую руку возле локтя, сдавливая повязкой едва не порванную мышцу, игнорируя сочащуюся сукровицей ссадину на лбу, Бруно сидел, запрокинув голову к потолку и зажимая переносицу, время от времени осторожно втягивая воздух и посматривая на подсыхающие пятна крови на своей поношенной рясе, а Курт, вытянув ногу, массировал бедро; судя по ощущениям, под кожей расплывалась внушительная гематома. Хауэр сидел в сторонке, сжимая и разжимая кулак, глядя на свои пальцы со ссаженной на костяшках кожей, словно на чужие, не обращая внимания на происходящее вокруг. С той минуты, как к двери пустой комнаты, где заперли связанного Хельмута Йегера, выставили в охрану одного телохранителя наследника и одного из теперь оправданных зондеров, он не произнес ни слова...
— Чтоб тебя... — прошипел фон Редер, когда пальцы сорвались с повязки, и Хауэр медленно поднял голову, взглянув на барона почти с жалостью.
— Но вы тоже удумали, — безвыразительно произнес инструктор, — зондера хватать за плечи. Еще б за ручку подержались.
— Следите за словами, майстер инструктор! — одернул его барон, на сей раз, кажется, уж более по привычке, нежели действительно оскорбившись.
Наследник сидел в сторонке молча, изредка поглядывая на собравшихся и вновь опуская взгляд себе под ноги. К счастью, хотя бы у него хватило ума не лезть в потасовку... Или растерялся?.. или просто не успел; а ведь с таким нравом будущий правитель наверняка намеревался сунуться с подмогой. Вот это было бы весьма и весьма увлекательное занятие — рассказывать вышестоящим, а потом и Императору, как и при каких обстоятельствах царственному отпрыску свернули шею. А ведь чудо, что этого не случилось ни с кем из присутствующих: Йегер дрался, как зверь, и хорошо еще, что целью его сопротивления было не убить противников, а дорваться до окна. И все-таки завалить его удалось лишь тогда, когда Хауэр без мудрствований и хитрых приемов, просто, со всей дури влепил своему воспитаннику по затылку...
Связанный Йегер, очнувшись, еще пытался высвободиться — упрямо, но молча, и так же молча он слушал увещевания майстера инквизитора, угрозы фон Редера и непотребную ругань своего инструктора, глядя в сторону и избегая смотреть на наследника. Он так и не проронил ни звука, когда явились Вальтер фон Майендорф и один из телохранителей принца, каковой, надо отдать должное вбитой бароном дисциплине, обошелся без гневных отповедей и злорадных констатаций.
Когда закрывалась дверь пустующей комнаты, где остался связанный предатель, царило все то же молчание...
— Когда и как вы собираетесь его допрашивать, майстер инквизитор? — хмуро осведомился фон Редер, затянув, наконец, повязку. — Вы нашли предателя, и это просто отлично; менее, чем за сутки. Вижу, что ваша слава не есть приукрашивание. Однако теперь мы должны знать, кто его нанял. Я надеюсь, что вы не станете делать поблажек лишь потому, что он 'свой'?
— Вы предлагаете мне запытать его до признания? — уточнил Курт и, перехватив ответный взгляд, невесело усмехнулся: — Вы это серьезно, господин барон? Пытать зондера? И вы впрямь полагаете, что это принесет какие-то плоды?
— Вас ведь этому учили, разве не так? Разве напрасно ходят страшные легенды о Молоте Ведьм, у которого никто не молчит на допросах?
— А легенд о бойцах зондергруппы вам слышать не доводилось?
— Нет, — коротко отрезал фон Редер, и Курт наставительно кивнул:
— Вот и задумайтесь над этим.
— Нет таких людей, которых нельзя было бы сломать. Он среагировал на ваше упоминание о семье; стало быть, вы не ошиблись, и его вправду взяли на этот крючок — так надавите на него этим! Даже если этот парень станет смеяться, пока вы будете тянуть из него кишки, но семья для него кое-что значит, это уже ясно, как Божий день.
— А знаете, почему у меня очень мало кто молчит на допросах, господин барон? — поинтересовался Курт ровно. — Вовсе не потому, что я при всяком удобном случае хватаюсь за щипцы и иглы.
— Времени на задушевные беседы у вас нет, майстер инквизитор, — напомнил тот едко. — Через пару дней гонец будет везти Его Величеству письмо с моим докладом обо всем произошедшем. Довольно вам будет пары дней?
— На то, чтобы найти виновника, мне потребовалось куда меньше, — напомнил Курт. — И сейчас, господин барон, трудность состоит не в том, что мне будет сложно его разговорить, а в том, что мне будет сложно отделаться от вас. Ведь вы же не позволите мне остаться с ним один на один?
— Разумеется, нет!
— Вот именно. А арестованные, знаете ли, имеют дурную привычку выговариваться с глазу на глаз. Это им отчего-то особенно по душе. Согласен, дурная блажь, но что ж поделаешь.
— Наедине с этим парнем я вас не оставлю, майстер инквизитор, — упрямо повторил фон Редер. — Что бы вы там ни говорили, какие бы науки душеведческие к этому не приплетали, у меня наука простая: он — преступник, покушавшийся на жизнь Его Высочества, и он один из вас. Быть может, вы и славитесь как неподкупный и насквозь праведный, но рисковать я не намерен. И даже если б я верил вам, как себе — все равно после, когда Его Величество спросит, держал ли я под надзором все происходящее и могу ли поручиться за то, что сделано было все возможное, я должен сказать ему 'да' с чистой совестью и не стыдясь взглянуть в глаза. Посему — нет, майстер инквизитор. Один вы к нему не войдете.
— Вас сложно не понять, — кивнул Курт, — и мало того, будь я сам на вашем месте, я бы говорил то же самое слово в слово.
— В таком случае давайте прекращать эти препирательства и займемся делом! И пусть только ваш молчун попробует...
— Вот, — оборвал его Курт. — Вот почему мне видится излишним ваше присутствие на допросе. Не только потому, что вытянуть из кого-либо признание проще без свидетелей, но и потому, что я не могу поручиться за вашу выдержку. Вы можете брякнуть что-нибудь не к месту, чем разрушите все то, чего мне, быть может, удастся добиться. Когда арестованный вот-вот готов выложить всё и начистоту, такие вот неумные угрозы в единый миг пробуждают в нем озлобленность и упрямство, каковые снова возвращают его к молчанию.
— Я не взбалмошная девица, майстер Гессе, и вполне способен вести себя так, как того требуют обстоятельства.
— Обстоятельства требовали от вас наплевать на манеры инструктора вашего подопечного, господин барон, — напомнил Курт. — И просто молчать, пока он делает из принца то, что ему хочется — заметьте, в полном соответствии с распоряжением Императора. Однако вы не могли сдержать свой порыв и острое желание повздорить, подобно той самой девице.
— Да как вы... — вскипел тот, и Курт вскинул руку, оборвав:
— Вот. Когда вы не ощущаете угрозы, вы не следите за собою. Разумеется, я употребил нарочито сильное сравнение, и я вовсе не полагаю, будто это обыкновенное для вас поведение. Когда вам думалось, что есть опасность, исходящая от меня, при допросе ваших людей, вы держались иначе. Вам казалось, что лишнее слово выдаст мне какую-то информацию, которой мне знать не нужно, и потому говорили мало и сдержанно. Но вы попросту не желаете видеть, понимать, в какие еще минуты неверное слово и даже взгляд могут испортить все, а потому не следите за собою.
— Ваши манеры, майстер инквизитор, не просто оставляют желать лучшего, они попросту отсутствуют, — покривился фон Редер, — но, как видно, привыкнуть можно ко всему. Говорят, свинари привыкают к дурному запаху и не ощущают его спустя время. Посему я не стану обсуждать ваше мнение о моей выдержке, а поступим мы проще: если вы полагаете, что для пользы расследования мне не следует вмешиваться в вашу беседу с обвиняемым...
— С арестованным, — поправил Курт, и тот отмахнулся одной головой:
— Это ваши исхищрения, мне на них наплевать. Если, по вашему мнению, кроме вас, никто не должен произносить ни слова — так и быть, я буду присутствовать молча.
— Бродить туда-сюда, — монотонно и скучающе перечислили Курт, — злобно пыхтеть, метать на него свирепые взгляды и изображать возмущение всем своим видом при каждом его ответе, каковой придется вам не по нраву... Никакого различия.
— Один вы туда не войдете! — повторил фон Редер недобро и упрямо. — И не надо предлагать мне подслушивать под дверью, очевидные глупости я в расчет не принимаю и рассматривать не стану даже как допущение!
