Ага...попробую, но не обещаю...
— Так, теперь дайте, я посмотрю, что там у Вас в горле...
Близко подошла, наклонилась...чё-то в руках там у неё...запахом духов обдала...
— Да, вот она, красавица! — она совершенно не интересовалась офигевшим Лешим. — Достать легко, быстро... — вернулась за стол. — Бросайте курить, мой Вам совет.
Девушка, милая! Если б ты знала, как я сейчас тебя люблю!!! За такие новости я тебя на руках таскать должен!!!
Но курить не брошу. И не проси!
— Вам надо будет пройти ещё некоторые анализы... — она начала что-то быстро писать. — Сходите сегодня в лабораторию на первый этаж... Вы меня слушаете?
А? Что? Девушка!! Ольга Андреевна! Вы мне...да... да не до анализов мне! У меня...такое...а Вы!.. Фи! Какие, ну какие могут быть анализы!..
Леш заметил, что девушка улыбается, глядя на него. Понимает. Ждёт. Он радостно ответил ей. Вдохнул глубоко-глубоко, как только смог. Ну, ладно, смиряюсь, я — в ваших руках...что там за анализы?.. Слушаю, ангел мой...
Леш смотрел на асфальт с высоты третьего этажа. Какой он ровный отсюда, гладкий. Мусора не видно. Красота. Ничё, ща будет. Мусор.
Леш разжал руки...
Вниз...вниз...вниз... Маленькие белые палочки... Вот ветер подхватил, в сторону понёс... Где-то они упадут и украсят собой серый безжизненный асфальт. Или траву. Или песок. Хе! Ничё...попробую жить без вас. Не обещаю, что смогу, но...
В руках оставалась зажигалка. И как этой девочке в белом халате удалось меня уговорить на такое? Вздохнул. Размахнулся и бросил. Как можно дальше, как можно сильнее. Металлический корпус сверкнул в лучах заходящего солнца. И — вниз.
Звука падения он не услышал.
А ты позёр, Лешак, не думал о тебе такого... Ч-чёрт! Как же хочется закурить...
НИКОТИНОВЫЙ ВЕК
Стихают звуки,
Тает свет.
Эхо слышу рикошетом от мраморных стен...
Пашка мастерски повертел палочку между пальцами. Никто не умеет делать это так как он. Вертится, вертится, кружится...Уже и самой палочки не видно ни фига, только размытое крыло... А! Смотрите, я мастер! Я фокусник! Эх, бля... Палочка извернулась и чуть не упала. Чуть!
— Аля, — покачал Женька пепельной головой, — соло всё равно — дрянь. Я над ним ещё поколдую.
Алик молча пожала плечами. Спорить не хотелось. Делай, как знаешь, и будь что будет. Капитан... Толстая струна заныла басом... Что-то ещё осталось. Недоделанным. Недодуманным.
Женька поглядел на девушку подозрительно.
— Жёстче его надо сделать... — сказал он. — Контрастнее.
Леший тронул Алик за руку и попытался встретиться глазами. Э, ты чего?..
Алик поиграла перебором... Пальцы, пальцы, пальцы...по струнам... Красиво, бог мой, как красиво получается... Так просто... Четыре струны... Слушала бы век... Жёстче, значит, надо... Чего ты, Лешак? Ой, не делайте из меня инвалида! Алик улыбнулась. Ладно... Эт я так... Это бывает. Блин, какие вы все участливые до невозможности прямо!
— Ну, чё? — Пашка довольно потянулся. — Харэ, что ли?
Маринка ж ждёт. Эх... Ну, почему? Почему в этом мире есть тёщи... И почему у них, этих самых тёщ, случаются дни рождения?.. Блин. Тащится к ней теперь...через весь их маленький город... А мож... Мож ещё поиграем, а?
Пашка с надеждой поглядел на остальных. Ну?..
За дверью раздались какие-то торопливые шаги и голоса.
— Стой, Макс... — знакомый женский голос.
Дверь отворилась осторожно, со скрипом как всегда, и показалась весёлая детская мордашка. Глазки горят, на щеках — лёгкий румянец.
— Максим!
Не, мама не догонит! Ух ты... Здорово как!
Пацан лет шести, может, восьми... Вбежал радостный, весь светился от счастья. В синих джинсах со множеством карманов, растрёпанный... Вбежал, а сам сразу же застеснялся, губы прикусил, оглядывается. Такой я взрослый-взрослый и чрезвычайно деловой!
Леший улыбнулся мальчугану, и тот сразу же бросился к нему словно на зов. Микрофон! В него можно покричать! И... ГИТАРА! Настоящая, большая!.. Можно? Можно я?.. Как в телевизоре! И на концерте!
— И откуда мы такие любопытные? — Алик позволила коснуться гитарной деки, и мальчишка, казалось, перестал дышать от восторга.
— Макс... — на пороге стояла Лара и с укором глядела на сына. — Ты что как дикий, в самом деле? — слова её не возымели действия.
Мама, ты что, не видишь?! Тут...тут...
— Да ладно, — махнул Леший.
Какой классный мальчуган!
— Привет, — буркнула Лара как-то скованно и обвела всех взглядом, словно не ожидала увидеть столько людей и вовсе не собиралась здороваться.
Да, да, привет... Привет. Странно видеть тебя здесь...Лара. Та и не та. Худая...строгая...серьёзная... Волосы длинные, ярко чёрные прямые собраны в хвост... Майка под курткой какая-то не по погоде совершенно...джинсы старые протёртые и...кроссовки. Алик смотрела и не могла сообразить, что ещё было не так... Что ещё нового, незнакомого в знакомом вроде бы человеке...
Макс обнаружил барабаны. Всё. Труба. Вы что, не понимаете, это же БАРАБАНЫ!
Пашка, довольный до невозможности таким к своей персоне вниманием, расплылся в улыбке. Конечно, я здесь самый громкий! И самый главный. Именно поэтому. Ха! Давай пацан, иди сюды! Что нам эти дёргатели за струны!.. Во, где сила...
— Зашла нас проведать? — спросил Женька.
Сунула руки в карманы. Взгляд какой-то рассеянный... И глаза. Не те.
— Что-то вроде того, — кивнула и огляделась.
А на лице, бледном и без макияжа, лежали непонятные тени. Полумрак у нас здесь всё-таки, подумалось Алик. Надо...получше лампочки вкрутить...
Лара смотрела отстранённо. Ничего здесь не изменилось. Те же хайрастые байкеры пялятся со стены чужыми глазами прошлого. Чужого прошлого чужими глазами.
— Соскучилась? — усмехнулся было Женька, но Лара практически одновременно спросила:
— А-а...где Натан?
Получилась запоздавшая тишина. Словно пробел в бурном разговоре. Пустое место.
Гхм... Леший молча поглядел на Лару. Женька задумчиво почесал затылок.
— Уехал, — подал голос Пашка, продолжая втолковывать что-то мальчугану и обращать его в свою, барабанью, веру. — Уже, наверное, неделю как.
Лара отвернулась, рассматривая новую, металлическую, клавишницу. Равнодушно. Абсолютно безразлично. Словно сквозь. А...ясно. Понятно.
Что было недоделано и недодумано, вспоминала Алик. Соло?.. Моя партия?.. Песня?.. Жизнь?.. Леш, включи микрофон... Женёк, бери своё чёртово соло...
Спит звук?
Ты тронь его рукой,
Он ведь в тебе, он ведь с тобой,
Коснись...
Лара сидела к ним лицом и курила, глядя в пустоту. Упёрлась локтями в колени... Одна сигарета, другая... Снова и снова... Музыка — в уши, голос Леша — от стен отскакивает...
Коснись его,
А не поймёт — ударь,
Но разбуди...
Дым...дым...дым... Как, наверное, надоел он Максу. И запах этот сухой, и пальцы жёлтые от сигарет... И я.
Прости, Макс...это просто никотиновый век.
Коснись, ударь,
Убей...
Глаза закрыла на секунду...молнии белые забегали, красные и жёлтые круги...а когда открыла, было уже совсем тихо. И кто-то выключал свет, накидывая на гитары чехлы. Чёрные грубые чехлы...
Что, Алик? А...да, пойдём отсюда. Пошли...
Бежит впереди мальчик, размахивает подаренной старой палочкой... Подпрыгивает на обочине... Напевает что-то... Он счастлив. Это один из самых ярких и светлых для него дней... Он весь тянется туда...вперёд...в неизведанное и такое манящее будущее... Оно будет ещё ярче и светлее. Оно обязательно будет, потому что...мальчик так этого хочет. И совсем не оборачивается на двух женщин, молча идущих позади. Не за чем. Не надо... Не хочу... Я не хочу.
Листья, эти многочисленные листья, карябают асфальт дорожки. Когда же кончится осень, а?.. Закончится и похоронит их. Чего она всё ждёт-ждёт и не уходит... Глупая. Прогони осень, Макс... Ну, её. Знаю, ты можешь. Если я попрошу, прогонишь? Пожалуйста... Я больше так не могу. Измени всё...
Тишина. Только шаги наши по земле. Очень тихо. Так, что хочется кричать. Так... Две параллели мыслей. Странно...правда, Алик?..
Странно... Кажется, что деревья над головой летом шуршат. Глаза поднимаешь — только ветки колючие видишь. А...в ветках тоже много красоты. А небо...серое, бурлящее, такое быстрое...жуть. Словно в кино! Здорово. Ветер там, высоко, уже гоняет вовсю облака... как клубы никотинового дыма...а тут, на земле, пока тихо.
Дождь. Капли на лице. Беги в беседку, Макс, промокнешь. Мы — следом... Ты глазами такими детскими и наивными не смотри на меня... Смотри лучше в дождь. Он лучше. Он чище.
— Мам! Иди к нам под крышу!
Не хочу, Максим... Как же я не хочу... А-а-а...
— Смотри, отсюда всё видно, мам!
Да... Головой — к деревянному столбу. Спиной — к стене... Руки — за спину и пальцы сжать покрепче... Волосы на лице — мокрые и холодные...
Ты сидишь на скамейке под прохудившейся крышей, маленький мальчик, и гоняешь загулявшего сонного муравья. Мой мальчик. Замечательный мальчик...
Всё. Не могу. Стоять и смотреть в никуда...
Лара повернулась к Алик. Улыбнулась немного. Грустно. Но тепло. Кивнула: мы пойдём. И вышла из-под крыши под струи дождя. Одна.
— Ма! — крикнул Максим и поспешил за ней. Обернулся на ходу, крикнул весело Алик: — До свиданья!
Алик улыбнулась. До свидания... Я постою ещё немного. Подожду, когда закончится холодный осенний дождь.
NIGHTMARE
Ровно полночь. Слышу тихий голос —
Шепчет имя, плачет и зовёт меня,
И белым туманом
На стёклах чей-то вздох оставлен,
И гаснет вдруг пламя, хотя нет ветра.
Вижу тень я — некто в чёрном у окна.
— Мужики!..
Леший. Там сзади. Тяжело так идёт, как будто хочет эту землю у него под ногами поглубже продавить. До самого нутра. Или растоптать. Уничтожить.
Сутулится. Плечи к земле пригнул. Сложиться хочет, меньше стать. Чтоб не заметили, мимо прошли. Руки в карманы засунул, губы плотно сжаты, а глаза... Эх, Лешак... Глаза у тебя жуткие всегда были. Они...не лгут. Ты умеешь управлять их выражением, но не делаешь этого никогда. Ты, Леший, как зеркало — что в нём увидел, то и есть ты...
— Привет, Богдан, — руку мне жмёт. И плевать он хотел на тех, кто думает всякое... Горит на тебе всё, Лешак. Горит...огнём. Как в вашей новой песне...
— Женя, — кричу. — Вылезай! Иди сюда!..
Вылез. Растрёпанный, уставший. Глаза слезятся. Болеет. На кафедру — так калачом сейчас не заманишь, а как на репу... Да... Как там у тебя на кофре написано? Музыканты и собаки — последние ангелы на земле? И где ты только такого нахватался... Причём мне порой абсолютно непонятны и те, и другие.
— Чё? — и носом хлюпает. Жень! Ну...салфетки же есть! Вот ведь дитё великовозрастное!
Молчание. Леш молчит. Мы молчим.
Только машины с воем проносятся там, снаружи. Надо перейти через арку, преодолеть огромное пространство автостоянки. Мимо громадных грузовиков, рейсовых автобусов... Мимо свалки, где можно найти кучу полезных вещей. А можно и не искать, а просто купить у живущих там бом...э-э-э...людей.
Вот так, возле всего ненужного — жить. Потому, что сам не нужен стал...
Леш! Ну, чего ты? Может...с Алик чего?..
— Жень, Богдан... — сделал странный жест, будто сигарету в руках держит. — Если со мной вдруг что... — голос дрогнул. — Обещайте, что Алю мою не бросите.
И на нас в упор смотрит. Только зубы сжал...и кулаки — в карманах. Лешак, да ладно тебе... Я ж вижу, что глаза у тебя блестят...нездорово. Ты, вообще, сколько спишь?
Облокотился о крышу машины и на Женька смотрит. Да понял, он, понял. Он за твою Алик кого хочешь...порвёт.
— Это с горлом связано? — спросил.
Кивнул. Облизнул губы.
Страшно тебе, Лешак. Это потому, что ночь опять подходит, а ночью все самые потаённые мысли вылезают наружу, все страхи. Знаю. Только, Леш, ночей впереди — великое множество, а страх — один. Тот, который настоящий. Так...не проще ли один раз его перебороть, а потом наслаждаться каждым мгновением ночи?
Леший, Леший... Не бросим мы её. Никогда. Клянусь.
Хлопнул ладонью по крыше машины, выдохнул резко, глядя мимо нас куда-то вдаль, и пошёл. Обратно в берлогу. На базу.
— Богдан, — смотрит вслед Лешаку — Убей меня, если я чё-нить Але скажу.
— Всенепременно.
Кажется мне, что Леш ей сам скажет...
Где-то снаружи просигналила машина. То ли требовала чего-то ли...просто так. От избытка эмоций.
И не надо мне говорить, что есть люди, которые ничего не чувствуют.
Не поверю.
Аленька! Возвращайся быстрей! Да, знаю, что уже завтра ты приедешь от этой взбалмошной Таны, но... Ты мне сегодня, сейчас нужна! Потому как страшно мне. Сегодня. Сейчас. Без тебя.
And nothing else matters, как поёт Хэтфилд...
Надо лечь, закрыть глаза и уснуть. Хотя б попробовать. Но...лезет в голову всякое. И не выгонишь это "всякое" никак. Так уткнулся б тебе в плечо лицом, да и успокоился, наконец. Уснул...
Нет. Не могу. На кухню!!! Там хоть Людвиг есть.
Чаю. Кофе. Много... хотя... Зачем? Я ж не усну потом... А и хрен с ним, всё равно не могу. Спать...
Может...музыку? Не, чёрт его знает, что там ща в проигрывателе, а вставать и идти за чем-то безобидным совершенно не хочется... А, если не сходить, то можно и нарваться на что-то жуткое. Есть у Али пара дисков death-групп. Их и днём-то жутковато слушать, а сейчас два часа ночи...
Час быка. Час демона. Час, когда все потаённые желания и мысли, страхи овладевают человеком. Самое тяжёлое время ночи. Явь и сны переплетены, связаны в тугой узел, и нет ничего, что может удержать их от того, чтоб поменяться местами.
Ага. Особенно в твоём, брат, приболевшем воображении. Б..дь! В котором только одна мысль — та штука в твоём горле. И все прелести, что ей сопутствуют.
И ветер на улице разбушевался, сволочь, воет, стонет...по крыше гремит жестяными листами. Руки бы поотрывать этим горе-строителям...
Б..дь!!! Как... Что за... Уро-оды-ыы!!! Так, на балкон... А, б..дь, забыл...так, вот они... На! Сколько раз предупреждать можно!!! Ещё раз поставишь... Н-на!.. Свою грёбаную машину... Ещё! Получай!.. Под моими окнами... Ха! Яйцами не отделаешься! Н-на!!! Куриными по капоту... Своими расплатишься, сука...
Так. Спокойно. Воды ледяной в лицо. Ещё. И ещё... Может, поможет. О! Чайник закипел. Чаю. Зелёного. Без сахара. Это извращение — пить зелёный чай с сахаром.
Не. Музыки хочу. Led Zeppelin. И рисовать. Людвиг, иди ко мне на колени...тока тихо сиди — я рисовать буду. Надо прогнать все эти...страхи. Я ж, бля, просто боюсь. Умирать.
Не. Умереть бояться все. Факт. Но я боюсь именно умирать. Долго. Осознавая, что происходит, но, не имея возможности ничего изменить в свою пользу. Я это уже понял давно. Сразу, как родился, наверное. А вот тогда, в больнице на лестнице, я это вспомнил. И сейчас продолжаю...вспоминать.
