Его бедная девочка... Нет, уже не его, напомнил грубо внутренний голос.
Он тогда сошел с ума от ярости и злости, от бешенства, от ревности... Он себя не контролировал. Но разве это может оправдать его? Что вообще может его оправдать? То, что он сделал с ней!..
Когда увидел ее в окне, заметил царапины и синяки на нежной коже лица. Цепкий хищнический взгляд отметил и ушибленные руки, которыми она вцепилась в шторы, будто боясь упасть. Рассеченные губы и левую бровь с кровоподтеком. Следы его насилия. Последствия его преступления. Которое ему никогда не искупить.
Разве не было ему плохо весь последующий месяц после дня, когда он узнал, что убил в себе самого себя, наказав Кару за то преступление, которого она не совершала? Разве не было ему плохо каждый раз, как он приезжал в особняк Димитрия, вновь и вновь заговаривая с другом о продаже ему Кары? Разве не казалось ему в тот момент, что он отдаст все деньги мира лишь за то, чтобы увидеть ее... хотя бы на миг? Но ни деньги, ни положение, ни дружба с Мартэ ни разу не сыграли на его стороне. Кару он так ни разу и не увидел.
Вот и пришло отмщение. Быстро пришло. И ударило прямо в сердце, не убивая, но вырывая то из груди и бросая к ее ногам.
Что с ним творилось, не передать словами. Это была пустая и бессмысленная вереница событий, не приносивших ему совершенно никаких чувств. Кроме одного. Всепоглощающей боли и необъятной вины. Боли в себе и вины для нее. Но ей не была нужна его вина, и его боль она тоже не заметила. Наверное, он сам был ей не нужен. А она... она была нужна ему еще сильнее, еще яростнее, чем раньше. И она была единственным, что он не мог получить.
Он напивался каждый день в первое время. Забросил дела, потому что самым важным для него в тот миг оказалось не решение Совета об его изгнании и вынужденной опале, а желание вернуть Кару домой. Туда, где она должна была находиться. Рядом с ним. Не было никого, кто вправил бы ему мозги. Не было Кары, чтобы накричать или успокоить. А Димитрий не желал идти на компромисс или переговоры. Он вцепился в девушку, как цепной пес, нашедший что охранять. Апатия, обличенная в форму обреченности и горечи, преследовала его долгие четыре дня, а потом всё медленно вернулось на круги своя, возвращая и его в колею и круговерть событий, которые происходили вокруг него.
Он взялся за оставленные дела, совершил несколько запланированных еще в конце октября поездок в Варшаву и Вену. Заключил контракт на строительство гостиницы в Нью-Йорке. Встретился с Лестером Торалсоном, обсуждая расследование, которое проводил Совет в поисках того, кто разглашал правду Второй параллели. А, возвращаясь в Багровый мыс, всегда вспоминал, что там его теперь никто не ждет.
София, мерзкая сучка, и "дружок" Вийар, отъявленный негодяй, провернули дело так, что никто не станет искать правду. Только вот просчитались! Он — будет искать правду. И он ее нашел. И она обжигала ему не только глаза, но и душу, уже обожженную и истерзанную собственной глупостью.
Димитрий заговаривал с ним об Исааке в дни, когда Штефан приезжал к другу совсем с другими целями, но Штефан, слушая, пропускал его слова мимо ушей, думая о том, что сделает, если Кара вдруг появится в дверях. Что он сделает тогда? Он так давно ее не видел... Оправилась ли она? Видны ли ушибы и шрамы на ее теле и лице? Будет ли она смотреть на него волком, или хотя бы попытается выслушать? Есть ли у них хотя бы шанс, чтобы...
— Штефан? — окликал его Димитрий. — Ты меня слушаешь?
— Да. Что ты сказал? — конечно же, он не слушал, и Димитрий прекрасно это знал.
— Я сказал, что мои люди выяснили кое-что о том, кто распускает слухи, что якобы ты разглашаешь тайну Второй параллели. Но ниточка никак не ведет к Исааку, — пожал Димитрий плечами. — Или твой дядюшка слишком хороший стратег и всё предусмотрел.
— Я склонен думать, что он хороший стратег, — хмуро выговорил Штефан. — Это он, и рано или поздно он заявит о себе.
Разговоры о делах мало его заботили. Как можно думать о чем-то, когда она находится где-то рядом? Когда может вот-вот выйти из своего укрытия ему навстречу, не зная, что он в доме. Хотя, он сомневался, что она не в курсе того, что он приезжает. Скорее всего, ей уже обо всем доложили. И она не выходит к нему, потому что... не желает его видеть. И это правильно, это логично и закономерно после того, что он сделал. Но вот он-то жаждал увидеть ее хоть раз!
Он часто приезжал к дому Мартэ без официального визита. Просто останавливался в кустах орешника, между стволов пожелтевших кипарисов и, не выходя из машины, курил, глядя на окна особняка Димитрия. Высматривал ее. И порой ему даже удавалось ее увидеть. Во рту вмиг становилось сухо, а недокуренная сигарета начинала жечь пальцы. А он все смотрел на нее, не в силах оторвать взгляд, или выйти из машины и встретиться к ней лицом к лицу. Он мог лишь смотреть на нее... На то, как она двигается, медленно и размеренно, будто выверяя каждый шаг. Как морщится, если резко дернулась, вызвав боль в теле. На то, как она улыбается... столь редко, но оттого столь драгоценным было воспоминание. Не ему улыбается. И еще долго не сможет ему улыбнуться.
Он ненавидел себя в эти минуты. Но сердце билось, как сумасшедшее, от осознания, что этот день не прошел напрасно. А завтра он попытается вернуть ее вновь.
Но он не верил в то, что сможет добиться этого. Димитрий слов на ветер не бросает, а он обещал, что Кара останется с ним. Да и сама Кара не простила его. Она никогда, наверное, не просит. Такое не забывается. Но он будет последним трусом, если хотя бы не попробует. Он найдет способ. Он найдет причину. Он будет пытаться вновь и вновь, и стена рухнет. Димитрий ясно дал понять, что Кару не продаст. Если не будет достойной причины. А этой причины у Штефана пока не было. Ее не было почти месяц. Долгий томительный месяц, когда он, сходя с ума от неизвестности и отрицания тех чувств, что разрывали его грудь на части, едва не обезумел.
И только спустя месяц, он, наконец, понял, что с ним происходило. Уже после того, как Максимус признался в предательстве, а сам он обил порог особняка Мартэ в бесплотных попытках заполучить Кару назад. Новое, забытое чувство, похороненное сознанием в глубине души и ледяного сердца. Настолько непривычное, что казалось неправильным и запретным. Но это чувство было. Его нельзя было вытравить изнутри или принудить его уйти. Оно врослось в него, въелось в кровь, растворилось в нем без остатка. Давно забытое, неправильное, запретное... Оно не должно было возродиться в нем, ведь когда-то лично было похоронено им в глубине души, чтобы огородить себя от боли. Не просто одержимость. Любовь. Та, что исцеляет и убивает одновременно. Возносит на небеса или свергает на грешную землю.
Так вот она какая... его любовь. Давно забытая, спрятанная глубоко в памяти, разбитая и покалеченная, но еще... дышит. Он слышит ее вздохи, он чувствует биение ее сердца, он ощущает ее дрожь. Такое маленькое, но такое сильное чувство! Оказывается, признаться в нем себе не так и страшно. И почти не больно. Только бы она тоже... что-то чувствовала. Еще... чувствовала к нему что-то, кроме ненависти!..
И он срывается с места, вновь мчится в особняк Димитрия и, едва не срывая звонок, а потом чуть не сбив с ног верную служанку Рослин, врывается в кабинете друга, плотно и с грохотом захлопнув за собой дверь.
— Здравствуй, Димитрий, — без объяснений выговаривает он застывшему в кресле мужчине, а тот никак не реагирует на его вторжение. — Надо поговорить. Срочно!
Следом за Штефаном в кабинет врывается и Рослин, тяжело дыша и со злостью глядя на нежданного гостя.
— Господин Мартэ, я пыталась его остановить! — воскликнула она, подскочив к хозяину. — Но он вломился, словно ураган, я не успела... Я не смогла его удержать. Мне позвать Лукаса?
Димитрий взглянул на Рослин, перевел недовольный взгляд на застывшего с мрачной миной на лице Штефана, а потом вновь обратился к женщине, то и дело поглядывающей на Кэйвано, насупившись.
— Не стоит, Рослин, — покачал головой Димитрий, вставая с кресла. — Я сам разберусь... со своим гостем.
Почему-то тон, которым говорил Мартэ, Штефану не понравился, но он отбросил прочь плохие мысли.
— Но, господин Мартэ! — пыталась возразить служанка, явно вознамерившаяся выставить Кэйвано за дверь.
— Ступай, Рослин, — с нажимом выговорил Димитрий, глядя на нее так, будто что-то говоря глазами. С неохотой женщина подчинилась. Кивнула, мрачнея, поджала губы и, бросив на Князя пренебрежительный взгляд, вышла из кабинета.
— Не особенно радужный прием, — сквозь зубы проговорил Штефан, глядя на закрывшуюся дверь.
— А ты достоин чего-то еще? — сухо спросил друг, повернувшись к Штефану спиной.
— Я вернулся всего пару часов назад, меня не было три дня, — сказал Штефан, сдерживая злость, — а ты меня... гонишь?!
Димитрий предпочел не отвечать, молча пожав плечами. А Штефан, понимая, что что-то произошло, но не осознавая, что именно, подошел к Димитрию со спины. Тот лишь напряженно выпрямился.
Как начать разговор, столь волнительный, важный, что даже руки трясутся от предвкушения, гнетущего ожидания и волнения? У него — хладнокровного Князя!
Они молчали. Димитрий смотрел в окно, даже не бросив на друга короткого взгляда, а Штефан не знал, как начать. Казалось, мир перевернулся. И Димитрий смотрит на него волком, точнее... не смотрит вообще. И Штефан понимает, что должен что-то сказать, он ведь за этим сюда пришел! Но слова не идут с языка.
Как сказать о любви, в которую перестал верить? Как сказать о любви, которая кажется невозможной? И сейчас тоже кажется... неправильной, запретной. Но душераздирающей и всесильной, способной растопить даже ледяное сердце дикого зверя.
Но как высказать ее? Где найти слова? Чем выдать ту глубину чувств, что родились в нем?..
— Я нашел причину, Димитрий, — проговорил Штефан, наконец, тихо, но твердо.
— О чем ты? — не повернувшись к нему, спросил Мартэ, и Штефан вдруг остро почувствовал: произошло нечто непоправимое.
— Ты говорил, что продашь мне Кару, когда я найду причину, — проговорил он, ощущая, как вспотели ладони. И что-то режет изнутри, бьется сердце, тревожно стучит, боясь быть отвергнутым. — Я нашел ее. Нашел причину...
— Это уже не имеет значения! — отрезал Димитрий, резко повернувшись к Штефану и заглянув ему в глаза.
И Кэйвано понял, что всё рушится. Он не успел. Опоздал! Что-то не так. А Димитрий смотрит на него очень внимательно, и что-то новое читается в его взгляде, но Штефан не может уловить, что именно.
— Я не продам тебе Кароллу, — резко падает между ними свинцовый лед из слов. — Никогда не продам.
Штефану кажется, что он ослышался. Перед глазами встал белесый туман, а затем — алая пелена.
— Ты даже не хочешь услышать...
— Мне плевать, Штефан! — резко перебивает его друг. — Что бы ты ни сказал, это не убедит меня. Я ее не продам!
И Штефан уже не может сдержаться.
— Ты обещал, Димитрий! Ты обещал, черт побери, отдать ее мне, когда я найду причину!
— Тогда я еще не знал, что ты, мерзавец, избивал мою дочь! — яростно зарычал Димитрий, сорвавшись.
Штефан застыл, будто громом пораженный. Так бывает иногда, что слова оказываются сильнее удара. Они оглушают, калечат, убивают... всё убивают в тебе, и даже тебя убивают. И не веришь им, не желаешь верить, отказываешься, потому что... потому что... Они ложь! Они — убийцы твоих мечтаний.
— Что?.. Дочь? — он ошарашенно уставился на Мартэ. — Но у тебя нет дочери...
— Мою Каролину, дочку Милены, — поясняет Димитрий совершенно без сомнения.
Грудь начинает давить с такой силой, что, кажется, та сейчас разорвется от жгучей боли. Не может быть! Неправда, ложь, чья-то... шутка, вполне неудачная! Только вот смеяться не хочется. И что-то тянет в груди, жжется и колется, не унять и бешеный стук сердца, и ритмичную пульсацию в висках, и дрожь рук...
— Она пропала двадцать лет назад, — завороженно покачал Штефан головой. — Это невозможно...
— И вот она нашлась, — отрезал Димитрий, сжав руки в кулаки. — У нее родимое пятно, то самое, какое было и у Милены. Я уверен, что это она!
— Это невозможно, — прошептал Штефан, осознавая, что с этим признанием рушится не просто его просьба, но и вся его жизнь. Невозможно купить дворянку!.. — Этого не может быть, — повторял он, как заведенный, пытаясь отыскать соломинку. — Она даже не из Второй параллели! Я купил ее... она...
— Ее тайно вывезли за грань, когда похитили, — перебил Димитрий. — То, что она попала сюда и, я нашел ее, просто чудо.
— Но ведь ты не уверен точно, — сказал Штефан, качая головой и не желая верить тому, что он находится в шаге от поражения. — Нужно провести расследование, сделать анализ ДНК, еще кучу всего, чтобы...
— Прими как факт, Штефан, — резко перебил его Димитрий, — Каролла — моя дочь. Она — Мартэ?. А это значит, что теперь она свободна!
И Штефан вздрагивает от этих слов. Она свободна. Это равносильно — она недоступна. Для него. Никогда теперь. Он осознает это стремительно и однозначно. А Димитрий продолжает жечь его словами:
— Я буду ходатайствовать перед Советом, чтобы ее признали, — голос его решителен, а у Штефана внутри всё дрожит. — Она истинная Мартэ и должна занять то место, которое принадлежит ей по праву рождения.
Штефан молчал. Он уже слышит, как рушится его жизнь, погребая его под своими обломками.
— И тебе ее не получить, Штефан, — разверзается пропасть между ними, непроходимая бездна. — Никогда!
— Димитрий... — пытается еще что-то сказать Штефан, но понимает, что ни одно слово не будет верным.
— Уходи из моего дома, Штефан, — сдерживая ярость, выговорил Мартэ сквозь зубы. — Уходи, пока я... не выставил тебя отсюда силой.
— Димитрий, послушай, — пытался еще что-то сказать Штефан, понимая, что нет в мире слов, чтобы высказать, как он удивлен и ошарашен, как он сожалеет и раскаивается. Как бы он хотел вернуть всё назад!
— Я никогда не прощу тебе того, что ты сделал с моей дочерью, — шипящим шепотом выговорил друг, глядя на Кэйвано сощуренными глазами.
— Я не знал тогда, что это твоя дочь!
— А мне плевать! — рявкнул Димитрий, едва ли не в первый раз выйдя из себя при постороннем человеке. — Это было. И мне этого не забыть. Даже если забудет она, — тихо добавил он скрипучим голосом. Выпрямился. — Уходи!
Штефан понял, что спорить бесполезно. Поджав губы, он направился к двери, но остановился на полушаге. Неужели он уйдет просто так? Не увидит ее?
А представится ли ему еще когда-нибудь шанс, чтобы ее увидеть?!
— Ты не разрешишь мне даже увидеться с ней? — спросил Штефан, остановившись в дверях.
— Я — не разрешаю, — категорично заявил он. — Но, если она захочет, смогу ли я возразить?
Штефан бросил на друга еще один быстрый взгляд, а потом, понимающе кивнув, вышел из комнаты.
Шатаясь, прошел по коридору, ничего не видя перед собой. Кара — дочь Димитрия? Дворянка?! Как такое может быть правдой?.. Как — из обычной рабыни превратиться... стать... Невозможно!.. Или просто он не желает верить в возможность этого, потому что тогда Кара становится для него недосягаемой?!
