подтверждающие их волю, ибо нет греха в этом.
— Ну что же, братья, да будет так? — обратился к старейшинам эн, предвидевший такой исход, и совет единогласно подтвердил это решение. Эн тотчас же совершил возлияние на алтарь водой, все стали на колени и вознесли Знающему будущее молитву о ниспослании понятных, не оставляющих никаких сомнений, знаков божьей воли. Затем эн предложил старейшинам выделить людей из каждой родовой
общины, дабы сегодня к вечеру, собрав трупы на равнине,
захоронить и оплакать их, а завтра утром всем племенем возвратиться туда, где прежде стоял Город. Это было разумно и
своевременно, ибо в любом случае следовало поднимать свой
Город из руин. Старейшины родов без видимого раздражения, не
слишком и в душе оспаривая претензии эна на главенство, ибо все
во власти Владыки судеб, с достоинством откланялись и
удалились к своим родичам, дабы рассказать им то, что узнали и
решили на совете.
Шумеры с опаской спустились на равнину, где всю ночь
пировали опьяненные обилием добычи кровожадные демоны
Страны без возврата. Прежде чем поднять труп, люди с молитвой
опрыскивали его водой, освященной на алтаре, отгоняя злого духа.
Каждый род погребал тела своих погибших отдельно, но все ямы
для братских могил, как мужчин, так и женщин, выкопанные на
краю возделываемых земель, располагались неподалеку одна от
другой. Трупы уложили на правый бок, головой на запад, руки
покойных подняли к лицу и, за неимением глиняных чаш, вложили
в них чашечки, свернутые из листьев.
Всем женщинам, на их смертельно бледные щеки и веки,
нанесли зеленый грим травой или листьями, но красные платья
нашлись лишь для немногих. Останки усыпали красными
черепками, которые удалось собрать, разбив взятую с собой и
случайно сохранившуюся глиняную посуду. Люди поставили в ямы
дары покойным, кто какие мог, и забросали их землей. С пением
погребального гимна жрецы заклали жертвенных животных и
совершили возлияние на могилы кровью овец, водой и парным
молоком, ибо ни погребального пива, ни погребальной травы не
было. После того как на могилы навалили груду камней, чтобы их
не потревожили голодные звери, повсюду раздались погребальное
пение и стенания оплакивающих погибших, ибо не было человека,
кто бы ни потерял родственника. Жены, дочери и сестры разорвали
на себе одежду, до крови расцарапали лица и грудь и посыпали
пылью распущенные волосы.
Стенания становились все громче и громче и продолжались до
заката, ибо люди устали и истомились от проявления глубокого
горя. Перед сном все племя омылось в ручье, и жрецы в сумерках
окропили и очистили народ от скверны смерти.
На следующий день, узнав гаданием, что гневное сердце Энлиля
уже успокоилось и его разъяренная печень усмирилась, семьи
жрецов из рода Зиусудры первыми двинулись обратно к развалинам
Города. Им, пребывающим под защитой и покровительством
самого Владыки жизни, личного бога рода, и полагалось раньше
всех ступить на эту опасную, сокрушенную и погубленную богами
землю, дабы принять на себя скверну божьего недовольства,
витающего над руинами.
Стоял обычный, безоблачный день. Солнце светило ласково и
ободряюще, утешая и вселяя надежду. Издали, с высоты
каменистой гряды, море, вклинившееся в незнакомое, странное,
красно-серое пятно, казалось спокойным и незлобивым. Эн, идущий
первым, со страхом осмотрелся: там, где всегда катила свои
быстрые, прозрачные и обильные воды река, журча, бежала мутная,
скромная, неширокая речушка. Оросительные каналы были
разрушены, от земляных валиков, разделяющих наделы, не
осталось и следа, и водоводы едва угадывались. Когда эн осознал,
что грязное пятно — это и есть то, что осталось от их прекрасного
Города, у него защемило сердце и прервалось дыхание. Творя
молитву, дабы успокоиться, эн подумал: — Вот он, первый знак божий:
мало воды, мало хлеба, а значит — наступил голод, если всему
племени остаться на Дильмуне.
Неузнаваемо изменились и очертания побережья. Часть
острова опустилась под воду и пропала лагуна. Море плескалось
прямо в Городе. Местность, где стоял Город, была сплошь завалена
ровным слоем обломков кирпича и засыпана песком. Невозможно
было различить ни улиц, ни переулков, и люди с трудом угадывали
места, где прежде стояли их дома. Корабли, выброшенные волной
на берег, разметало по Городу. Всюду валялись их поломанные
снасти. И лишь разбитая ладья "Горный козел Абзу" без мачты,
рубок и оснастки, стояла на невысоком, сглаженном водой холме
— руинах святилища храма Энки — как памятник мощи водной
стихии и напоминание о том, что Всевышний благословляет
скорейшее отплытие.
Еще не наступили сумерки, когда последний род вступил в Город.
Огромная волна, пронесшаяся над развалинами, вырвала с корнем или сломала фруктовые деревья садов приусадебных участков. И
люди, ориентируясь по немногим оставшимся пням с неровными,
рваными краями, определяли, где стоял дом, где были сараи и
хранилища. Наскоро расчистив площадки для ночлега, соседи,
подбадривая друг друга и делясь теплыми вещами, отошли ко сну,
но те, кому не спалось, а таких было большинство, еще долго, лёжа,
переговаривались в темноте, кое-где были слышны всхлипывания. Общинникам, чьи жилища ушли под воду, пришлось поселиться на участках погибших, и выбор был обширный.
Аннипад с женой и сыном вернулись к останкам дома энов и ни
отец, ни дядя не протестовали ни словом, ни взглядом, ибо за эти
короткие дни, до краев наполненные трагизмом, многое изменилось
в их душах.
Наутро все племя стихийно собралось у развалин храма Энки,
дабы просить своего главного бога о поддержке и помощи. Люди
с громкими рыданиями теснились на разбитых, выщербленных,
усыпанных обломками, серых плитах, которыми некогда был
вымощен храмовый двор, пытаясь отыскать остатки алтаря или
хотя бы куски каменного трона бога. Священный бассейн был
засыпан до краев, и ничто не говорило о том, что прежде здесь
бурлила сладкая, целебная вода, дарованная городу самим Энки.
Жрецы храма и народ с плачем сложили из обломков кирпичей
на прежнем месте некое подобие алтаря — краеугольный камень
своего бытия, а эн освятил его речной водой. Люди принялись
расчищать двор вокруг алтаря, относя мусор и куски развалин за
прежнюю храмовую стену. Один из жрецов взял у Аннипада его
большую морскую раковину, приложил ко рту, и полились
печальные похоронные звуки, усиливая всеобщую скорбь. Народ
пал на колени, и жрецы запели погребальный гимн Городу. Шумеры
в один голос вознесли горячую, слезную мольбу Всевышнему, дабы
услышал он их, внял их молению и снова даровал процветание
своему покорному племени.
Богослужение завершилось и к алтарю вышли старейшины
совета, ибо предстояло обсудить первоочередные дела и заботы.
Когда эн выступил вперед, чтобы обрисовать сложившееся
положение и предложить племени план действий, внушенный ему богом, из сгрудившейся толпы раздались негодующие крики
возмущения, дружно подхваченные большинством соплеменников.
— Не хотим, не хотим! Да не будет нашим владыкой человек,
оскверненный побоями женщин! — и эн, ожидавший нечто подобное,
с невеселой улыбкой отступил назад. Старейшины, образовав
тесный кружок, быстро переговорили между собой и выяснили
мнение каждого из членов совета. Дабы сообщить народному
собранию суждение совета старейшин, вперед вышел патриарх
земледельцев. Сославшись на знамение, он поведал племени, что
эн Уренки безвинен, что Господин истинных слов расположен к
нему, как и прежде; поэтому совет старейшин, умнейшие и
почтеннейшие люди племени, просят народ оставить Уренки эном
шумеров.
— Аннипад — спаситель племени, — громыхнула в ответ толпа. —
И да будет он владыкой! Он — избранник божий, просветленный
Всевышним на благо шумеров. Да будет Аннипад нашим эном!
— Для рода это самый лучший исход, — подумал Уренки, — и
утешил себя, — ну, побыл бы я еще несколько лет владыкой, а там
— кто знает, как бы распорядилась судьба. А так, слава
Всевышнему, эн — Аннипад, сын мой, хотя и не первородный. —
Уренки, не дожидаясь препирательства совета с народом, за руку
вывел из группы старейшин смущенного сына и всенародно надел
на его шею священное око Энки и вручил древний посох энов
племени.
— Да будет так! — одобрило собрание поступок, достойный
мужчины. Бывший эн, обменявшись шумерками и плащами с новым
владыкой, отступил в толпу жрецов, его родичей, и растворился в
ней. Эн Аннипад, до земли поклонившись соплеменникам за
оказанную честь, поднял руку, требуя тишины.
— Братья-общинники! Воины! Я благодарен вам за доверие,
явленное мне в эту горькую годину испытаний, выпавших на долю
народа нашего. Перед ликом Вездесущего и перед праведным
Утом, судьей богов и людей, я клянусь быть богопослушным,
справедливым и добродетельным эном, и дай мне бог стать
правителем не хуже отца моего, да будет он жив, здоров и весел. И да покарают меня Великие боги, если я вольно или невольно отступлю от клятвы, принесенной перед богами и народом моим.
А теперь, братья, — лицо Аннипада сделалось строгим, а взгляд
непреклонным, — обсудим дела наши. Вы знаете, что боги
настаивают на том, чтобы мы покинули Дильмун, эту священную
страну, где Великие были так добры к нам. И если мы не поспешим
исполнить высочайшее повеление, то нас покарают по-настоящему,
не оставив даже семени нашего. Следовательно, братья, — твердо
сказал эн, повысив голос, чтобы услышали в последних рядах, —
мы должны положить все силы на подготовку к отплытию. Нам
нужны хорошие, оснащенные корабли, способные выдержать
длительное плавание, и кораблей должно быть столько, чтобы до
наступления нового года большая часть племени могла уплыть на
них.
Так, вот, братья, — Аннипад в упор посмотрел на Урбагара,
стоявшего неподалеку, — подготовкой кораблей должен руководить
сведущий мореплаватель, опытный кормчий, способный
организовать и наладить ремонт старых и строительство новых
ладей. И такого человека, энергичного, мастера своего дела, я
знаю: это — Урбагар, сын великого дамкара, да продлят боги их
дни. — Братья! — воззвал эн Аннипад, — да будет кормчий Урбагар
энси племени, ибо лучше его никто не справится со столь
непростым и важным делом.
— Да будет так, — зазвучало в ответ, ибо племя любило и почитало
Урбагара. Для многих предложение Аннипада явилось со-
вершенной неожиданностью. Земледельцы из рода детей Наннара
восприняли первый шаг нового эна с огромным удовлетворением,
ибо свершилось их давнее, заветное желание. Особенно радовался
великий дамкар, для которого слава была наивысшим благом.
Уренки, отец Аннипада, поначалу огорчился, ибо счел грубой
ошибкой этот ход своего неопытного в политике сына, но потом
передумал, решив, что старые мерки спокойной, установившейся
жизни непригодны в особых, критических для судьбы шумеров
обстоятельствах. А этот маневр, по меньшей мере, сплотит и
укрепит племя. Когда озадаченный зигзагом судьбы Урбагар,
выйдя из толпы, поклонился народу, поблагодарил за избрание и
поклялся чтить законы и обычаи предков, быть добрым и благочестивым, Аннипад передал ему свою связку из четырех
серебряных дротиков с золотыми наконечниками и раковину,
оправленную в серебро, — воинские знаки энси, и поцеловал друга.
— Братья! — продолжил Аннипад, успокоив народ поднятой рукой,
— вы видите, что Город наш разрушен и превращен в ничто. Но не
только мы все, люди, остались без крова, — боги также лишились
своих домов! И посему необходимо, как вы прекрасно понимаете,
завтра, к вечеру, построить здесь, на этом священном холме
небольшое святилище, жилище для владыки Энки, дабы он
вернулся сюда. Так вот, братья, властью, данной мне вами,
повелеваю: кирпичникам и горшечниками принести сюда на
рассвете свежей глины; плотникам и оружейникам, собрав пилы и
топоры, изготовить в лесу дюжину балок для перекрытий, длиной
не менее гара, и столько же длинных досок для дверей и крыши.
После полудня вы должны привезти их сюда. Ослов возьмете у
Энентура, брата моего.
Все остальные общинники должны, расчищая улицы, собрать
побольше кусков обожженного кирпича и нести их в храм, ибо из
них мы и возведем небольшой дом бога. Захватите с собой мотыги
или топоры, то, что сможете отыскать. А сегодня, братья,
попытайтесь собрать в этом хаосе останки своих погибших под
обломками родственников и похороните их. Перед заходом солнца
жрецы обойдут Город и очистят вас. Ну, а теперь идите с миром,
мужи племени.
Воинов храма и сильных гребцов ладей эн попросил остаться и
объяснил им, что нужно снять корабль с холма, ибо он помешает
строительству, и вытащить его за пределы храма. Энентур
предложил впрячь в ладью храмовых ослов, и вскоре, совместными
усилиями людей и животных, поврежденная ладья стояла на
морском берегу. После того как уставшие люди, закончив работу,
возвратились к алтарю, Уренки задумчиво сошел с могильного
холма — того, что осталось от святилища, в стенах которого прошла
его жизнь, и печально попросил эна:
— Аннипад, сын мой, прикажи раскопать холм с той стороны,
где были покои Владыки. У меня предчувствие, что серебряный
кумир, дарованный нам самим Владыкой водной бездны Абзу, жив,
и мы найдем его.
Определив, где нужно копать, эн Аннипад расставил людей, и
все, понимая, как важно отыскать статую Энки, ибо это — благое
знамение, знак возврата былой божьей милости, принялись руками
разбирать руины. Аннипад, случайно заметив, что молодой моряк,
копавший неподалеку, как-то странно задергался, пытаясь спрятать
под юбкой найденный им предмет из храмовой утвари, подошел к
нему, нагнулся и шепнул на ухо: "Одумайся, брат, не допусти, чтобы
мать, породившую тебя, привели с позором на храмовую площадь".
Сделавшись пунцовым, моряк протянул эну неповрежденный
золотой кубок, инкрустированный драгоценными камнями.
Край солнечного диска коснулся моря, когда один из воинов
вдруг закричал: "Братья, идите сюда, посмотрите, что здесь лежит!"
— Уренки, в волнении отодвинув общинников, спустился в раскоп: в
грязи тускло блестело золото. Осторожно стряхнув пальцами грязь
с металла, он сразу же узнал в находке кресло Энки. Выпрямившись
во весь рост, бывший главный жрец Всевышнего поднял руки к
