Она вернулась и сообщила, что у нас будет дневка, возможно даже, что здесь мы простоим и дольше — пока Ойты полностью не оправится и не будет готова снова продолжать путь. Она бросила на землю пару широких полос бересты, посмотрела на Ойты. Затем вновь подхватила березовую кору на руки и пошла к реке, чтобы хорошенько её вымочить. Перед уходом она велела мне наломать побольше лапника, пояснив, что придется сооружать шалаш.
Туман все еще не рассеялся и было неясно хорошая ли будет погода или небо уже заволокло тучами. Я натаскал сырого от испарений лапника, наломал и принес жердей и сел у костра, голодными глазами ощупывая корзины с едой. Вскоре появилась мама. Бересту она положила в воду и придавила камнями. Заметив мое беспокойство и, правильно угадав его причину, она подтащила корзину с сушеной ягодой и орешками.
— Ешь, — сказала она и принялась сооружать шалаш.
Пока я ел, она установила жерди и кое-как связала их куском кожаного ремешка, стала укладывать лапник. Немного погодя я присоединился к ней и, когда туман начал таять, шалаш был готов. Мы растормошили Ойты и помогли ей перебраться в новое жилище, где уже была готова мягкая лежанка из травы и мха, а в лунке у входа теплился маленький, обложенный камнями очаг.
Тот день был скучен и неинтересен. Мама до самого вечера возилась с берестяной бадьей, которая вышла какой-то кособокой и, несмотря на все старания мамы, имела течь. Маме пришлось собирать смолу и промазывать ей туес по всем швам, чтобы он хоть на какое-то время стал пригодным для варки пищи. Серые тучи над головой временами посыпали нас мелкой моросью и тогда мы забирались в шалаш, где мучилась и стонала Ойты. Ей не помогали даже травы, из которых после ужина мама сделала отвар: боль не проходила. К ночи старухе стало совсем невмоготу, она впала в забытье и начала бредить. Отведя меня в сторону мама с грустью сказала, что, возможно, завтра нам придется готовить бабушку к путешествию в другой мир. Спать я ложился с тяжелым чувством. Мне было до слез жалко Ойты. Я уже привык к её постоянному ворчанию, к её скрипучему смеху и колким шуткам. Засыпая, я понял, что она стала для меня совсем родной.
Ночью меня разбудил шепот Ойты.
— Никогда бы не подумала, что доживу до такого. Лучше б мне умереть молодой. Только бы не мучиться самой и не мучить других. За что духи так наказали меня? А может, такова их воля, таков замысел Творца? Что если так? Не хочу такой жизни. — Она всхлипнула. — Сикохку, совсем еще сопливый ребенок, подружился со Старшими братьями... Это не случайно. Это имеет какой-то смысл. Может, и для меня нашлось место в промысле таинственных Сил? Потому-то я еще и жива...
На берегу лесной реки, текущей по скалистому ущелью, мы провели еще два дня, дожидаясь, пока Ойты окончательно не окрепнет. Мама постоянно поила её отварами и натирала целебными мазями. На второй день нашего пребывания в лесу, старуха начала подыматься с ложа, хотя и с нашей помощью, а к вечеру третьего уже сама выходила из хижины. Силы вернулись к ней, духи болезни, проникшие в её тело, ушли. "Теперь совсем, как молодая! — восклицала Ойты вытягивая для обозрения свои неестественно бледные ноги, — Совсем не болят. Добрые у тебя руки, Кья-па!" Мама краснела и смущенно отворачивалась.
Я вместе с Со сумел добыть трех куропаток. Я кидал в них камнями, а Со подхватывала падающих птиц и приносила мне. Свежее мясо очень порадовало нас и думаю, что именно благодаря здоровой пище Ойты вернулась к жизни.
Глава пятнадцатая
Утром по холодной росе мы покинули шалаш в еловом лесу, и пошли по крутому склону, обрывающемуся скалистыми уступами над рекой. Глубокое ущелье справа постоянно грозило поглотить нас, сделай мы неверный шаг или хоть ненадолго оторви взгляд от каменистой земли, испещренной трещинами и выбоинами, о которые легко было споткнуться. Со бежала впереди и показывала нам наиболее удобный путь, руководствуясь неведомым чутьем, помогающим ей безошибочно избегать самых опасных мест. Временами у кого-нибудь из нас из-под ноги вырывался валун и с шумом, увлекая за собой лавинки каменного крошева, летел вниз где, пропадая из глаз, с глухим стуком падал на дно ущелья. Мы вздрагивали и прислушивались к раскатам эха, прыгающего по долине, стиснутой холмами. Вокруг теснились высокие деревья, нижние ветви которых, сухие и белые, тянулись к нам и цеплялись за одежду подобно костяным пальцам скелетов. Ойты озиралась по сторонам и качала головой. Даже горевшее на небе солнце не могло развеять неясную тревогу витавшую во влажном воздухе. Такие места называют гиблыми: здесь обязательно должны водится духи. Я с затаенным дыханием оглядывался по сторонам, боясь найти рубашку Горного Духа, самого злого и хитрого из духов леса.
Иногда на нашем пути выступали из земли скалы и нам приходилось взбираться выше по склону, чтобы обогнуть их и продолжать путь. Местами склон становился настолько крутым, что мы пробирались вперед прижимаясь к земле и цепляясь руками за кустики и пучки пожухлой травы. Только Со, казалось, не испытывала особых затруднений: она легко взбегала по кручам, перескакивала с одного выступа скалы на другой, протискивалась меж скученными стволами деревьев. Ведомые ею, мы преодолевали препятствия и все дальше углублялись в незнакомую местность. Здесь даже Ойты не была никогда за свою долгую жизнь и не смогла сказать, куда выведет нас ущелье.
— Нам главное — до тропы дойти, — говорила она, медленно перебираясь через сухой ствол упавшего дерева. — Там станет ясно, где мы находимся.
Мы с мамой молча согласились с нею. Да, дойдя до тропы, ведущей в Северные горы, мы, по крайней мере будем знать, что не заблудились и куда нам идти, чтобы пробиться к Бодойрын. Как мне говорила накануне мама, путь этот будет неблизким и сопряженным с явной угрозой наткнуться ненароком на врагов. Нам предстоит приложить все усилия и соблюдать большую осторожность, чтоб таких встреч, если их избежать не получится, было как можно меньше, и чтобы они были столь же безобидны, как та, что произошла три дня тому назад. Мама пообещала каждый день приносить жертвы Праматери, чтобы она покровительствовала нам во время пути и, как и прежде ограждала от опасностей, подстерегающих нас на каждом шагу. Я подумал тогда, что было бы действительно хорошо, если б Праматери удалось нас уберечь от хитрых умыслов Ге-тхе и злых духов, что помогают ему вредить людям.
— Река выведет нас в предгорья, — продолжала рассуждать Ойты. — Придется немного пройти по тропе в сторону стойбища: боюсь сбиться с правильного пути. Вблизи тхе-ле я все знаю и смогу вывести вас на тропу в Бодойрын. Главное — не попасться в руки этих сынов Тьмы.
... Достигнув поворота долины, где река уходила на северо-восток, мы с облегчением отметили, что крутые обрывы начинают понижаться и где-то впереди переходят в отдельные островерхие утесы, подступающие к самой воде. Зато стало больше упавших деревьев, то и дело преграждавших путь. Кое-где лес редел, и на образовавшейся плешине вздымались целые завалы из облупленных стволов, пробраться через которые не представлялось возможным. К полудню мы спустились к реке, и пошли по окатанным валунам вдоль мелкой гремящей воды. По берегам, у основания склона, густо разросся черемошник: лысые черные ветви образовывали непроходимую стену, сквозь которую не могла пробиться даже наша собака.
Привал мы сделали в расширении долины, где река распадалась на три вершины. Мы осмотрелись и решили, что пойдем по правому истоку, так как остальные два уходили прямо к Северным Горам, где нам было нечего делать. Третий же должен вывести нас навстречу рождающемуся Осамину. Мы перекусили сухими ягодами, попили студеной чистой воды из реки и, дав передышку старушке, снова отправились в путь.
Мы перешли на другую сторону потока, где берег был более пологим и открытым. Редкие деревья не заслоняли даль и мы видели, что речушка по протяженности своей невелика: задолго до того, как солнце коснется холмов на западе, мы будем стоять на плоском увале меж двух крутобоких холмов, откуда и берет, как мы предполагали свое начало шумный поток. Долина начала подниматься, мы замедлили шаг, так как Ойты не поспевала за нами с мамой. Со, виляя хвостом, отбегала от нас, шаря в траве в поисках отъевшихся ленивых мышей; то и дело мы слышали приглушенное рычание охотницы, то нетерпеливое, когда она готовилась к прыжку, то обиженное, если добыча успевала ускользнуть. Посматривая на неё, мы не могли удержаться от улыбок.
... Как странно, думал я, совсем недавно мы в ужасе бежали от врагов, потом печалились у ложа разболевшейся Ойты, не находя ни сил, ни времени для радости, а теперь вот, улыбаемся незатейливым причудам нашей Со. В эти мгновения, все плохое как бы отлетело прочь, осталось в прошлом; сейчас было так хорошо и легко, что думать и вспоминать о чем-то, что может навеять грусть, совсем не хотелось. Оглядываясь по сторонам, купаясь в ярких лучах солнца, вдыхая ароматы леса и влажной земли, я был почти счастлив...
За ручьем, на вершине холма, лишенной леса, мама заметила небольшой табунок баранов, которые безмятежно паслись на открытом месте, медленно передвигаясь на фоне чистого голубого неба. Мы загляделись на этих сильных и ловких животных и долго стояли на одном месте, под жалобное поскуливание Со, недоумевающей, почему мы не бежим гонять такую лакомую добычу; от волнения Со забежала в ручей, ткнулась носом в прибрежный кустарник, тявкнула и вернулась обратно, с наивным недоумением заглядывая в наши лица.
— Нет, Со, — сказала мама, поглаживая её по голове, — охоты сегодня не будет.
Старуха опустилась на замшелый, совершенно зеленый пень и заохала. Мама испуганно повернулась к ней, но Ойты успокаивающе усмехнулась.
— Не бойтесь, помирать пока не собираюсь. Устала, просто, маленько.
— Перевалим на ту сторону и станем на ночь, — сказала мама, подходя к ней и присаживаясь на землю. — Спешить не будем. Потихоньку дойдем.
— Жаль, нет с нами охотников, — Ойты смотрела на баранов и хищно облизывала губы: розовый кончик языка мелькал в уголках рта, будто ласка, выглядывающая из норки. — Да, жаль. Ни мужчин с нами нет, — она запнулась и посмотрела на меня. — Взрослых мужчин, — поправилась она, — ни оружия... Оборванцы!
Они повздыхали, пожаловались на суровую судьбу, вспомнили сытые дни, что всегда выпадали осенью, когда охотники каждый день приносили в тхе-ле обильную добычу. Я, слушая их вполуха, продолжал наблюдать за медленным неторопливым передвижением баранов и мечтал о том времени, когда стану большим и сильным, и буду сжимать в руках крепкий тугой лук. Вот тогда они у меня побегают; я погрозил кулаком в сторону стада.
... К вечеру мы перевалили возвышенность, где брал свое начало ручей, и спустились в следующую долину, узкую и скалистую, по которой тек крохотный ручеек, теряющийся в вывороченных камнях. Редкий лес, состоящий из елей и кедров, не доходил и до середины склонов высоких холмов; вдоль ручья тянулась поросль мелких кустов и тоненьких березок, на которых еще трепетали отдельные совсем пожухшие листочки. Мы пошли вниз по ручью, где, отражая синеву неба, светилось небольшое, окруженное пышной осокой, озерцо, на дальнем берегу которого темнел густой лес. Мы шагали по узкой, хорошо набитой зверовой тропе, перешагивая через камни и лысые корни. Распадок был узким. Вокруг подымались утесы и нагромождения скал, испещренные глубокими трещинами и выбоинами.
Осматриваясь по сторонам, Ойты что-то неслышно бормотала себе под нос, часто останавливалась и чему-то улыбалась. Мы с матерью переглядывались, не понимая, что с ней происходит.
— Знаете, — сказала, наконец, Ойты, — я раньше уже бывала здесь. Правда, давно это было, когда я еще совсем молодой была. — Она зажмурилась и широко улыбнулась, вспоминая, должно быть что-то очень приятное её сердцу. А потом добавила. — До тропы недалеко. Завтра до полудня уже будем шагать к стойбищу. Теперь же надо найти место, где мы проведем ночь.
Мы остановились и осмотрелись по сторонам. Можно было встать хоть прямо здесь, на тропке, но сооружать шалаш было уже поздно: солнце село и по земле ползли тени. Лучше всего было найти какое-нибудь укрытие, ведь, кто знает, может назавтра погода испортится. Мама предложила спуститься к озеру и заночевать в лесу, но Ойты снова хитро улыбнулась и потянула нас к скалам, что вздымались слева от тропки. Мы прошли вдоль шершавых холодных откосов, миновали пару черных расщелин и оказались у зияющей у самого основания скалы, широкой, но низкой впадины.
— Вот здесь я провела не одну ночь, — сказала Ойты, гордо подбоченившись. — Тут сухо и ветра нет. Грот, хоть он и не глубокий, но от дождя хорошо защитит.
Она, пригнувшись, ступила под каменный свод и поскребла по нему ногтями.
— Вот и сажа осталась от нашего костра. Мы с тхе-хте здесь были, на баранов охотились. — Ойты снова хмыкнула. — Проходите, чего остановились? — позвала она нас.
Мы с мамой подошли к ней и опустили корзины на усыпанный мелкой каменной крошкой пол.
— Надо собрать дров, — сказала мама. — Пошли, сынок.
... Вскоре по черным закопченным сводам нашего нового убежища заплясали желтые отблески веселого пламени, точно вдохнувшие в мертвый камень дыхание жизни. Дрова весело потрескивали, а метавшийся в очаге огонь прогонял прочь спустившийся снаружи мрак, откуда доносилось баюкающее журчание ручья. Я лежал на охапке сухой травы, поджав ноги к подбородку и представлял себя в родном тхереме: будто тхе-хте куда-то вышли, а в гости к нам заглянула старуха. Я слушал их разговоры и воображал, что ничего не случилось, что никаких врагов не было, что наши сородичи не испытали на себе силу и остроту их оружия. С этими мыслями я и уснул.
* * *
Ойты разбудила нас на рассвете и заставила подниматься. Даже поесть не дала, сказала, что остановимся где-нибудь по пути. Затушила еще теплившиеся угли, подвинула нам корзины и вышла под холодное серое небо, держась обеими руками за свой посох. Со уже вертелась подле неё, возбужденно подвывая. Преодолевая слабость, я натянул на плечи лямки и потащился за мамой и Ойты по тропе, спускавшейся к озеру. Его мы обошли стороной, чтобы не мочить ноги в гнилых рытвинах между кочками. Пройдя через кедрач, оказавшись на каменистой гряде, за которой начиналось понижающееся к востоку плоскогорье, поросшее смешанным лесом. Ойты уверенно шла впереди. Сегодня она не казалась такой старой и слабой, как обычно, будто вместе с воспоминаниями о молодости к ней вернулась и былая сила. Мы не узнавали старуху и дивились её резвости.
Мы вошли в светлый березовый лес, где стали часто попадаться маленькие болотца или просто лужи стоячей воды; такие места очень любят олени, где они лакомятся белесым мхом, покрывающим кочки и гнилые коряги. Действительно, оленьих следов здесь было чрезвычайно много: добрый охотник ни за что не ушел бы отсюда с пустыми руками. Опять нам оставалось только сокрушенно вздыхать, да клясть злую судьбу и врагов. Бараны, олени — сколько дичи вокруг! А взять её мы не можем. Горечь жгла сердце. Голодные, без крова над головой ходим по богатой земле, по СВОЕЙ земле. А враги наши, веселятся и жируют, топчут кости наших сородичей, глумятся над детьми и насилуют женщин Сау-кья.
