— То есть?
— По гитарной струне длиной тридцать шесть тысяч ка-эм на скорости около тысячи этих самых ка-эм бегут пятитонные слоники мелкими группами по сто-полтораста хоботов. Что происходит со струной?
— Блюз.
— Почему не джаз?
— Блюз — когда хорошему человеку плохо. А вы же не считаете нас, пассажиров лифта, — Лежер обводит соседей широким жестом, — плохими людьми?
Делая жест, Лежер оглядывается. Кабина — скорее, вагон сверхскоростного поезда, этого самого шинкансена — не выглядит миражом. Все такое стильное, внушительное, ковано-шлифованное, четкое, выверенное.
— Черт возьми, Холмс, но как?
Комиссар ухмыляется:
— Вы мне льстите, но мне это нравится. Итак, первое. Верхний конец лифта делаем управляемым. Не геостационарным, а геосинхронным. Он все так же летит над одной точкой планеты, только уже за деньги, а не бесплатно, как по геостационару.
— Нет, подождите! — седой мужчина в полосатом костюме откладывает большие очки виртуальной реальности:
— Вот у нас вращается Земля. Над какой-то точкой вращается спутник. Его линейная скорость обязана совпадать со скоростью нужной точки на поверхности, так?
— Разумеется.
— Чем ближе спутник к Земле, тем он медленнее должен лететь, чтобы не обогнать указанную точку, согласны?
— Согласен.
— Если спутник удалить от Земли, его скорость нужно увеличить, чтобы он от указанной точки не отставал. Возражаете?
— Никоим образом.
— Но если спутник превысит орбитальную скорость, он улетит в пространство, а если спутник потеряет орбитальную скорость, он упадет. Верно?
— Безусловно, — де Бриак улыбается.
— Отсюда вывод: есть лишь одна равновесная высота, на которой орбитальная скорость спутника совпадает со скоростью точки на поверхности Земли. Именно эта высота орбиты и есть геостационар, тридцать шесть тысяч километров. Так?
— Разумеется.
— Но тогда каким же образом обеспечить положение спутника над указанной точкой на любой иной высоте, неважно, выше или ниже геостационара?
Комиссар улыбается опять:
— Месье, допустим, что наш спутник находится ниже геостационара. Чтобы не обогнать нужную точку, он должен снизить скорость.
— Я же именно это и говорю. Он затормозится и упадет.
— Упадет из-за чего? Что его притянет?
Седой возмущенно вскидывает руки:
— Ну земное притяжение, разве вы не знаете? Это же азбука! Полет по орбите — это как бы непрерывное падение на Землю. Просто из-за большой скорости аппарата Земля постоянно убегает из-под него. Уменьшим скорость — Земля из-под ног убежать не успеет.
— А если мы компенсируем воздействие земного притяжения такой же по величине постоянной силой?
— Но это же сколько нужно топлива и рабочего тела, чтобы держать постоянную тягу! Для терминала, для троса...
Седой лезет чесать затылок и вдруг понимает:
— Солнечный парус! На околоземной орбите света еще хватает, и он бесплатный. Но площадь паруса нужна огромная — где же он? Почему мы его не видим?
Де Бриак разводит руки:
— Потому что парус не физический. Магнитное поле.
— Но это фантастически сложно в управлении!
— Для чего-то же нужны суперкомпьютеры, не все же на них алгоритмы биржевой игры проверять.
Седой возвращается в кресло:
— Рассказали бы мне — нипочем бы не поверил. Но факт!
Вздыхает и снова ныряет в свои виртуальные очки.
Француз некоторое время молчит, потом уступает вопросительному взгляду напарника и продолжает:
— А если не упираться в геостационарную орбиту, то достаточно вынести терминал на “орбиту вечности”, где атмосфера уже никак не влияет на спутники. Это полторы-две тысячи километров, для большинства задач достаточно. До геостационара, если уж необходимо, добираться орбитальными буксирами.
Лежер кивает:
— Понятно. И лифт не торчит поперек всех орбитальных трасс, можно над верхним терминалом летать без опасений. И сам шнурок раз в двадцать короче, и весит меньше в пропорции. Конечно, если так, то...
— То что?
— То лифт уже не фантастика, реальная машина. Хоть и зверски дорогая, но хотя бы в теории возможная.
Де Бриак хмыкает и продолжает:
— Второе. Атмосфера. Нижний конец лестницы. Ветра, струйные течения со скоростью до трехсот ка-эм-час. Молнии. Самолеты шахидов, наконец. Чрезвычайно трудно найти конструкцию, материал или решение, способное не только противостоять всем перечисленным угрозам, но и приносить сколько-нибудь заметную прибыль. Особенно на фоне развития многоразовых ракет, или челноков, стартующих с мега-самолетов. Или все тех же вылизанных и неубиваемых русских “Союзов” и “Протонов”, которые даже при аварии все-таки спасают полезную нагрузку.
Де Бриак подмигивает сразу всем:
— Значит, надо вовсе отказаться от жесткой конструкции. Как в парусе-невидимке, заменить вещество полем. Электрическим или магнитным. И пусть груз лифта взлетает, как пылинка между обкладками конденсатора. Нижний конец лестницы получается раструбом пылесоса. Воздушный поток невозможно ни случайно разрушить мусором, ни намеренно протаранить самолетом.
Китаянка-экскурсовод несколько раз хлопает в ладоши:
— Браво, сэр. Отлично! Горловину этого, как вы определили, пылесоса, мы пройдем на высоте сто километров. Я записала ваш рассказ. Мы могли бы обсудить условия его трансляции.
Де Бриак приподнимает клапан серо-синего форменного комбинезона; под клапаном значок орбитальной безопасности:
— Своим бесплатно.
Китаянка закрывается улыбкой — точно шпажист клинком. Лежер снова пытается угадать возраст женщины. Пожалуй, теперь придется искать подружек на орбите. Земные, как выясняется, длительного расставания не терпят...
— Сэр, прошу вас, объясните, — круглый дяденька тянет планшет:
— Если мы взлетаем в электрическом поле, то мы — заряженная пылинка, верно?
— Да.
— Но как же вся наша электроника? Планшеты, браслеты, ноутбуки?
— Мы внутри клетки Фарадея, — отвечает Лежер. — Это даже я сообразил.
— Нет, — внушительная пожилая дама откладывает стопку бумаг, нервно теребит лацканы отлично сидящего делового костюма. — Я никак не могу представить, что такое возможно. Как вообще подобное может происходить.
Дяденька хмыкает:
— Мэм, легко. Помнится, в годы молодые я с друзьями заночевал на заброшенном производстве. Мы нашли кирпичную трубу — нам она показалась громадной, целых пятьдесят метров, только подумайте!
На табло как раз отметка “шестьдесят четыре километра”. Все смеются, и дяденька, с отчетливой ностальгией в голосе, продолжает:
— Я уже и не вспомню, чего ради мы развели костер именно в трубе. Скорее всего, потому что труба — значит, хорошая тяга. Что ж, тяга оказалась выше любых ожиданий. — Драматическая пауза и нарочито спокойный, абсолютно без надрыва, голос:
— Как только наш костер достаточно разгорелся, чертовы дрова улетели вверх по трубе. А потом осыпались дождем березовых поленьев. Я пару месяцев ходил с весьма мужественным шрамом на брови, точно спартанский царь в старом кино.
Несколько мгновений на осознание шутки. Общий смех.
— Так просто? — женщина все же сомневается. — Наверняка имеется секрет!
Китаянка снова улыбается все той же защитной улыбкой:
— Конечно, имеется. Воздух лифта насыщен смесью нанороботов. Практически, вокруг нас не атмосфера из привычной кислородно-азотной смеси. А взвесь микрочастиц, этакий коллоид, как магнитно-масляный уплотнитель на гребном валу корабля. Что и позволяет управлять нашим стационарным торнадо. Уж позвольте мне в подробности не вдаваться.
— Подробности здесь потянули на три Нобеля, — хмыкает комиссар. Экскурсовод соглашается:
— А уж “ноу-хау” и вовсе никто считать не пробовал. Так что дальше я скажу просто. Ровно через десять минут мы пройдем горловину терминала. Наша капсула попадет в разгонную шахту, наберет скорость около тысячи километров-час, и через шесть минут мы уже на низкой опорной орбите, LBO, а еще через двенадцать на высоте полета Гагарина.
Дяденька помогает импозантной соседке уложить бумаги. Закончив, устраивается в кресле и произносит вполголоса, слышит его только Лежер:
— В детстве я мультфильм смотрел: “Ночь на галактической железной дороге.” И никогда даже и помыслить не мог, что настанет обычный день, когда я поеду в обычную командировку с ревизией бухгалтерии филиала. Поездом, как всегда. Только на орбиту...
* * *
На орбите просторно, гулко и пусто. Если бы еще звуки передавались, какое бы гуляло эхо!
Но нет газовой среды. От молекулы до молекулы дальше, чем от аванса до зарплаты. А потому вся связь только направленными пучками, радиолазерами. Широковещательный луч не долетит, рассеется, утеряет мощность и канет в вечность незаметно, как нищий художник. Это по меркам Земли луч широковещательный, а ведь между земной поверхностью и первым же геостационарным спутником, одаривающим землян котиками через интернет, земной шар вмещается ровно три раза. Попробуй докричись!
Так зачем же лететь на световые года? Прямо рядом вполне поместятся десятки, сотни орбитальных поселений — цилиндры О’Нейла, тороидальные станции фон Брауна, лунные города по проекту Владимира Бармина — и между ними еще останутся десятки тысяч километров чистейшего самородного вакуума.
На орбите просторно, гулко и пусто. Только солнечный ветер беззвучно танцует в парусах, да порой нейтрино-другое прошмыгнет по своим нейтринным (не путать с нейтронными!) делам.
Человек любую среду очеловечивает. Лес населяет лешими, воду, соответственно, водяными. Даже в океанских глубинах Ктулху завел. Не природа — человек не терпит пустоты. В космосе человек совсем недавно, и очеловечить здешних пока еще не сумел. Пока что самая загадочная и мистическая тварь на орбите — хомо сапиенс сапиенс и есть. Два раза “сапиенс” не ошибка, потому как жил некогда хомо сапиенс неандерталис, от него в наследство и осталось.
Остальное съели.
Штатная связь прослушивается в обязательном порядке; жители Орбиты, в целом, такой подход одобряли. Надо же разматывать каждую аварию до самого источника. По-другому тут не выжить, не Земля.
И потому для переговоров Змей настроил тщательно запрятанный контрабандный планшет. Распознание голоса, кодировка, озвучка принятого сигнала — настройка самопального комплекса связи отработана тренировками. На выход планшета Змей подключил аварийный лазер общего назначения, повернул в указанную точку. И теперь его передачу мог видеть исключительно адресат. Змей не собирался никому давать ниточек-подсказок: он говорил с тем самым Сергеем, что так недолго погостил на клубе “Факел” в жаркое лето... Кстати, а когда точно?
“Мы словно корабли у Ефремова, после ста лет полета. Встретились у Ока Змеи”.
“Точно. Сперва надо синхронизировать часы, от общего к частному. Который у нас год?”
“С момента встречи?”
“Да.”
“На клуб я три года назад вышел. В том же году меня и вернули в Палицыно.”
“Вот же. Три года прошло. Три курса я в Стокгольмском отучился. Не то, что я прямо так ничего не вспоминаю. Столько всего. Сам в шоке. Но, чтобы вспомнить, надо напрячься.”
“Чисто космос: полет и долгий, и приключения в нем, но все же запоминается не путь к звезде, а точка старта — и финиш.”
“К звезде сейчас Винни летит. Помнишь его?”
“Пухлого? Помню.”
“Он буквально в тот понедельник, что тебя забирали, Лиса убил”.
“Кто кого убил?”
“Еще раз. Винни Лиса зарезал. Лис предложил какой-то наркотой вмазаться, а Винни доносить не пошел, сам приговор вынес и сам же выполнил”.
