Но сейчас он — просто ребёнок. Маленькое тело на земле, без защиты, без права на голос.
Один из шиноби заносит ногу, готовясь ударить, но внезапно замирает — что-то в кустах привлекло его внимание. Он прищуривается, пытаясь разглядеть источник движения, и произносит хриплым, срывающимся голосом, в котором слышится неуверенность, смешанная с остатками дерзости:
— Эй, кто там?
— Ками в помощь. Чем заняты? — произношу ровно, без нажима, но достаточно громко, чтобы каждый из них услышал. Одновременно делаю шаг вперёд — не спеша, но так, чтобы стало ясно: я не просто прохожий. Не наблюдатель.
Один из них дёрнулся, будто только сейчас понял, что не один. Остальные замерли, пытаясь определить, кто я и откуда. Я не тороплюсь с объяснениями. Пусть думают. Пусть оценивают.
— Сегодня праздник для всех, — говорит один из чунинов, голос у него нетвёрдый, пьяный. — Мы отдыхаем.
Молча поднимаю бровь. Мне не нужно оглядываться — я чувствую своих спутниц за спиной. Слева — Сэми. С виду спокойна, но готова к действию. Справа — Рин. Стоит, как статуя, но я уверен: возле глаз уже вздулись вены активного бьякугана.
— Он всего лишь Демонёнок, — бросает второй. — От него не убудет.
— Мы не убиваем, — добавляет третий. — Просто... играем.
Расклад ясен. Четверо. Пьяны. Не в форме. Но не дети. Один — сильнее. Я не сенсор, но даже на таком расстоянии чувствую его источник — нижняя граница джонина. Возможно, токубецу, хотя не факт. Он и постарше остальных — лет на пять, не меньше. Остальные — чунины, шумные, но не опасные.
Нас трое. Сэми, скорее всего, справится с тем сильным. Рин — быстрая, надёжная. А я... слабее. Всё ещё не до конца восстановился после ранения. Да и никогда особенно силён не был, чего уж скрывать. Если начнётся бой — я стану слабым звеном.
Чувствую, как Сэми напрягается рядом. Рин уже оценила дистанцию и тоже готова сорваться. Они ждут — команды, знака, движения. Но это не поле боя. Не тренировочный полигон. Здесь — фонари, дети, праздник. Если начнём — это будет не просто драка. Полетят техники. А вокруг слишком много мирных.
Значит, силовой путь — крайний. Его надо избежать.
Что до противников — они даже не считают, что делают что-то плохое. Для них мальчишка — мусор. Демонёнок. А мы — просто мешаем им расслабиться. И это... печально.
Значит, говорить придётся мне. Осторожно. Словами — как скальпелем. Не спровоцировать. Но и не прогнуться. Показать, что мы здесь не случайно. Но не отступить. Съехать. На базаре. Иначе — бой. И я сольюсь. А слабость — роскошь, которую я себе позволить не могу.
— А ты вообще кто? — вдруг спрашивает четвёртый. Тот самый, что ощущается джонином. Самый трезвый. — И по какому праву мешаешь нам отдыхать?
— Тот, кто сейчас решает, будет ли у вас завтра, — слова вырываются сами. И внутри вдруг становится холодно.
Это я сказал?
* * *
Услышав последнюю фразу Учихи, Рин невольно напряглась.
Кейтаро говорил спокойно, без нажима, но в его голосе звучала та интонация, которую она привыкла слышать от наставников. От тех, кто имел право говорить от имени клана. И что удивительно — ему хотелось подчиниться. Неосознанно, без внутреннего сопротивления, как будто перед ней стоял кто-то из старших, а не бывший сокомандник, которого она помнила совсем другим.
Когда они были в одной команде, Кейтаро не держался в тени. Он был кичливым, надменным утырком из главной ветви Учиха — и не скрывал этого. Смотрел на остальных свысока, будто их присутствие рядом было досадной формальностью. Он не командовал, не слушал, не помогал. И уж точно не стремился брать на себя ответственность.
А теперь — говорит, как будто всегда был лидером. И Рин слушает. Более того — готова идти за ним. И это удивляет.
Противники напряглись. Не резко, не демонстративно, но Рин видела, как меняется их стойка, как пальцы смещаются ближе к оружию, как дыхание становится короче. Особенно у того, кто задал вопрос. Он не суетился — просто смотрел. Внимательно. Оценивающе. И она чувствовала, как он взвешивает: стоит ли отвечать, стоит ли нападать, стоит ли вообще связываться.
Слева от неё — девушка, имя которой Рин не знала. Кейтаро не успел их представить. Но по комону на одежде было ясно: Сарутоби. А по манере держаться, по уверенной осанке, по дорогой ткани юкаты — явно не простая куноичи. В ней чувствовалась сила, и не только физическая. Чакра — плотная, зрелая, ровная. Для её возраста — впечатляюще.
Чуть впереди — сам Кейтаро. И вот что поражало: он не готовился к бою. Не разгонял источник, не прогонял чакру по кейракукей. Совсем. Как будто и не собирался драться. Стоял спокойно, будто всё под контролем. Но тогда — зачем он провоцирует?
Бьякуган Рин уже работал на полную. Она видела всё. Четверо противников. Один — джонин, скорее всего токубецу. Остальные — чунины, бесклановые, но не слабые. Если начнётся бой, пострадают мирные, которых вокруг было слишком много. Это недопустимо. Клан Хьюга не оценит, если узнает, что она вписалась в конфликт без прямого приказа. Особенно в такой — грязный, неофициальный, с участием джинчурики.
Что это джинчурики, Рин поняла сразу. Избитый ребёнок сразу привлёк её внимание. Его чакра была слабой, рваной, но под ней — нечто иное. Глубже. Гораздо глубже. Ужасающая, древняя, чуждая. Чакра, которую невозможно спутать. Узумаки Наруто. И это пугало. Не сам мальчик — он был без сознания, избит, беспомощен. Пугало то, что скрывалось внутри. То, что могло проснуться. То, что, если его разбудить, не остановится.
Хьюга уже несколько раз пожалела, что так спешила вернуться в Коноху, что позволила себя уговорить выбраться на праздник этим вечером, что всё же подошла и заговорила с бывшим сокомандником.
О чём она не жалела — так это о том, что находится здесь и сейчас. Готовится к бою. Не собирается отступать, чем бы ни закончилась эта ситуация. Она — куноичи. А перед ней — ребёнок. Избитый. Брошенный. Но свой. И если помощь требуется — она обязана её оказать.
Это аксиома.
И всё же, несмотря ни на что, она надеялась на красноречие Кейтаро. И это удивляло еще больше.
— Вы ведь знаете, кто этот мальчишка. И знаете, что он под защитой Деревни, — произнёс Учиха, лениво, почти зевая. — А если Деревня вам не указ... значит, вы уже не в ней. Верно?
Тишина, наступившая после слов Учихи, была почти физической — вязкой, плотной, как туман перед бурей.
Один из чунинов хмыкнул, будто хотел что-то сказать, но передумал. Другой — тот, что называл ребёнка "демонёнком" — отвёл взгляд, словно впервые почувствовал, что на него смотрят не как на шутника, а как на преступника. Джонин — самый трезвый из них — не шелохнулся. Он продолжал смотреть на Кейтаро, и Рин ощущала, как его чакра медленно, почти незаметно, начала подрагивать. Не угрожающе, но как предупреждение.
Рин не двигалась. Бьякуган всё ещё был активен, и она контролировала ситуацию полностью. Она видела, как у противников дрожат чакровые потоки, как в их стойках появляется неуверенность, как взгляды становятся рассеянными. Они не ожидали сопротивления. Не ожидали, что кто-то встанет между ними и их "игрой". И теперь — не знали, как реагировать.
Сарутоби — та, чьего имени Рин не знала — тоже не двигалась, но её чакра оставалась стабильной, уверенной. Она не боялась. Или умела это скрывать. В её позе не было ни напряжения, ни показной бравады — только готовность.
Кейтаро стоял спокойно, как будто всё происходящее его не касалось. Как будто он не просто контролировал ситуацию — как будто он был её центром. И это продолжало удивлять Рин. Он никогда не был таким. Ни в команде, ни вне её.
— Мы не хотели... — начал один из чунинов, но голос его дрогнул, и слова повисли в воздухе.
— Не хотели? — Кейтаро чуть повернул голову, и в его голосе появились ласковые и вкрадчивые нотки. — А что вы хотели?
Ответа не последовало.
Рин чувствовала, как напряжение нарастает, будто сама земля под ногами ждёт, кто сделает первый шаг. Но никто не двигался. И тогда она поняла: бой закончился, не начавшись. Победа осталась за ними. Точнее — за Учихой Кейтаро.
Джонин медленно выдохнул, как разочарованный зритель, которому наскучило представление.
— Игрушка, похоже, сломалась, — произнёс он лениво, с лёгкой усмешкой. — Праздник всё-таки. Пора искать приключения в более... подходящих местах. Идзакая, бордель — кто что предпочитает.
Он сделал шаг назад, демонстративно не спеша, словно подчёркивая: уходит не потому, что его вынудили, а потому что сам так решил.
— Можно было бы и подраться, конечно, не будь вы, клановые, — добавил он, бросив взгляд на вышитые комоны на одежде девушек. — Сразу побежите жаловаться. Так что, пожалуй, не сегодня.
Он развернулся, не оглядываясь, и остальные — чунины, чуть менее уверенные — поспешили за ним. Один из них всё ещё бросал взгляды на Узумаки, но под взглядом Сарутоби — Рин заметила, как та чуть сместила вес на переднюю ногу — быстро отвёл глаза.
Кейтаро молча смотрел им вслед, пока напряжение окончательно не рассеялось. Затем, почти лениво, но с индифферентной интонацией, произнёс:
— Имена.
Джонин чуть повернул голову, не спеша, с той самой показной расслабленностью, за которой пряталась осторожность.
— Я — Хидэо, — сказал он ровно, без вызова. — Остальные... если нужно, назову. Будешь жаловаться?
— Не исключено, — ответил Кейтаро, не меняя тона.
Хидэо кивнул. Ни страха, ни раздражения — он просто убедился, что его запомнили.
— Тогда — до встречи, — сказал он и развернулся.
Он уводил остальных без суеты, без паники. Но в походке, во взгляде, в том, как он не оборачивался, было ясно: он понял. Это — не закончилось. Это — отложено.
Рин смотрела им вслед, чувствуя, как напряжение в её теле постепенно отпускает. Но внутри всё ещё дрожала злость. И что-то новое — уважение. К Кейтаро. К себе. К тому, что они не дрогнули.
Хьюга присела рядом с ребёнком, взгляд с активным бьякуган скользнул по его телу. Левая рука — вывернута под неестественным углом, плечевой сустав, скорее всего, вышел. Несколько рёбер — сломаны, одно, судя по форме, могло задеть лёгкое. Поверхностные порезы, ссадины, следы от ударов. Он был без сознания, но чакра всё ещё мерцала — слабая, рваная, но живая.
Кейтаро опустился на колено, осторожно, почти бережно, поднимая мальчика. Двигался так, будто боялся причинить ещё боль. Рин заметила, как он чуть прижал пальцы к спине ребёнка, стабилизируя дыхание, будто знал, что делать.
— Я его узнала, — вдруг сказала Сарутоби, как бы между прочим, глядя на лицо мальчика. — У нас в клане есть определённые... инструкции. В отношении него.
Рин повернула голову. Слова прозвучали спокойно, без нажима, но в них было что-то... отстранённое. Как будто речь шла не о человеке, а об объекте.
И она вспомнила. Ей тоже когда-то говорили: если встретишь Узумаки Наруто — не вмешивайся. Не помогай. Не разговаривай. Просто проходи мимо. Причину не называли, но она и так её видела. Иногда — даже издалека, если Бьякуган был активен. Эта чакра. Ужасающая. Древняя. Чуждая.
— Плевать, — сказал Кейтаро, не поднимая глаз. Голос был ровным, но твёрдым. — Всю ответственность беру на себя.
Он поднялся, держа мальчика на руках, как будто тот был не носителем демона, а просто ребёнком. Из Листа. Из их деревни.
— Его нужно немедленно доставить в госпиталь. И я этим займусь. Сейчас.
Учиха, держал ребёнка на руках так осторожно, будто тот был из стекла, чуть наклонился в сторону Сарутоби — не в полном поклоне, а в мягком, уважительном жесте, чтобы не потревожить Узумаки.
— Благодарю за сегодняшний вечер, Сэми-сан — тихо сказал он. — Было приятно. Прости за испорченную концовку... и за то, что не смогу проводить тебя домой. Мне нужно срочно заняться этим.
Сарутоби улыбнулась — спокойно, без тени обиды.
— Всё в порядке, Кейтаро-сан, — ответила она. — Мне было весело. Ты — интересный собеседник. Надеюсь, как-нибудь повторим.
Кейтаро кивнул, чуть виновато, и перевёл взгляд на Рин.
— Простите, — сказал он, — я не успел вас представить друг другу. Это — Рин Хьюга, моя бывшая сокомандница. А это...
Он замолчал, посмотрел на Сарутоби, и та, всё ещё улыбаясь, чуть склонила голову.
— Просто Сарутоби, — сказала она. — Пока достаточно.
— Спасибо вам обеим, — продолжил Кейтаро. — Рин, было приятно снова тебя увидеть. Надеюсь, найдётся время — вспомнить академию, общие тренировки, всё то, что когда-то связывало. Как-нибудь, когда у нас появится свободный вечер.
Он не кланялся — не мог, держа ребёнка. Но аккуратно кивнул обеим, с той самой вежливостью, которая не требует формальностей.
Рин смотрела на него, и в груди медленно поднималось чувство, которое она не сразу смогла назвать. Тепло. Уважение. И, возможно, лёгкая грусть — от того, как сильно он изменился. И как мало она знала о нём на самом деле.
Глава 20.
Госпиталь оказался непривычно тихим, как будто сам воздух внутри здания знал, что сегодня праздник, и решил не тревожить тех, кто остался на дежурстве. В приемном покое царила полутень, смешанная с запахом антисептиков, лечебных трав и усталости, накопившейся за бесконечные смены. Те, кто работал сегодня, явно не были в числе счастливчиков — старшие ирьенины ушли отмечать, оставив младших коллег справляться с остатками дежурства, и по их лицам было видно, что они не ждут ничего срочного.
Я вошел, держа Наруто на руках. Внутри было прохладно, и каждый мой шаг по кафельным плитам пола звучал слишком отчетливо, будто помещение прислушивалось к чужаку.
Молодой дежурный ирьенин за стойкой поднял голову, и я сразу заметил, как его взгляд задержался на мне чуть дольше, чем это бывает с обычными посетителями. Он выпрямился, словно инстинктивно, и в его лице мелькнуло узнавание — не конкретное, но достаточное, чтобы понять: перед ним кто-то из тех, кого лучше не игнорировать.
— Господин, — произнес он, поспешно вставая. — Чем мы можем вам помочь?
— Мне — нет, — я кивнул на ребенка. — Помощь нужна ему. Срочно.
Он подошел ближе и взглянул на Наруто, и выражение его лица изменилось почти сразу. Губы презрительно сжались, глаза сузились, голос стал сухим.
— Это же... Узумаки?
Я не ответил. Просто посмотрел на него, позволяя тишине заполнить паузу. Он хмыкнул и расслаблено отступил обратно к стойке регистрации.
— Бросьте его на кушетку в углу. Если раньше не очнется и не сбежит — утром его осмотрят.
Я остался на месте. Не двинулся ни на шаг. Но воздух изменился.
Яки.
Оно не несло угрозу, не было вспышкой ярости. Просто — мое присутствие стало ощутимым. Я заговорил спокойно, не повышая голоса, но с той интонацией, которую не игнорируют даже стены:
— Если ему не окажут помощи сейчас, последствия будут неприятны для всех.
Парнишка-ирьенин, выглядевший едва ли на пару лет старше меня самого, замер. Его глаза расширились, а дыхание стало поверхностным. Он не понимал, кто я такой, но чувствовал: перед ним стоит не просто непонятный шиноби в ранге чунина, а человек, чья воля не нуждается в объяснениях.
