Каладин улыбнулся, потом посмотрел назад. За ними тихо, как призраки, следовало около тридцати мостовиков. Некоторые шли очень близко к группе Каладина, как если бы пытались услышать разговор, как бы случайно.
— Тефт, — сказал Каладин. — Пахнет хуже, чем сапоги рогоеда? Как, ради всех Залов, это может не быть оскорблением?
— Это только выражение, — насупившись, ответил Тефт. — Оно выскочило изо рта раньше, чем я сообразил, что говорю.
— Ага, — сказал Камень, отрывая кусок мха со стены — метку, что они здесь прошли. — Твое оскорбление обидело меня. Если бы мы были на Пиках, я бы вызвал тебя на дуэль традиционным алил'тики'и способом.
— И что это такое? — спросил Тефт. — На копьях?
Камень засмеялся.
— Нет, нет. Мы, на Пиках, не такие варвары, как вы, низинники.
— И как тогда? — спросил Каладин, по-настоящему заинтересованный.
— Ну, — сказал Камень, бросая мох и счищая его с ладоней, — надо выпить много шлакпива и спеть много песен.
— Как такое может быть дуэлью?
— Побеждает тот, кто сможет петь после того, как выпьет больше всех. Ну и, конечно, пока все пьют, они забывают, о чем шла речь.
Тефт засмеялся.
— А на рассвете, я думаю, берутся за ножи, скорее всего.
— А я думаю, это кое от чего зависит, — вставил свое слово Каладин.
— От чего же? — спросил Тефт.
— Торгуешь ты ножами или нет. Верно, Данни?
Тефт и Камень посмотрели в сторону, где близко шедший Данни с интересом слушал их разговор. Худой юноша подпрыгнул и покраснел.
— Э... Я...
Камень только хихикнул.
— Данни, — обратился он к юноше. — Странное имя. Что оно значит?
— Значит? — удивился Данни. — Не знаю. Имена не обязаны что-то значить.
Камень недовольно покачал головой.
— Низинники. Как вы вообще знаете, кто вы такие, если ваши имена не имеют значения?
— А твое имя? — спросил Тефт. — У него есть значение? Ну...ма...ну..
— Нумухукумакиаки'айалунатор, — сказал Камень, слова родного языка легко текли из его рта. — Конечно. Описание очень необычного камня, который отец нашел за день до моего рождения.
— То есть твое имя — целая фраза? — неуверенно спросил Данни, как если бы сомневался, что его будут слушать.
— Поэма, — ответил Камень. — На Пиках каждое имя — поэма.
— Неужели? — поразился Тефт, скребя бороду. — Значит, чтобы позвать семью на обед, приходится немного попотеть, а?
Камень засмеялся.
— В самую точку. И это приводит к интересным результатам. Обычно на Пиках грязным ругательством считается поэма, которая по ритму и композиции соразмерна имени человека.
— Келек, — прошептал Тефт. — Чтобы оскорбить человека, надо проделать уйму работы!
— Возможно, именно поэтому большинство споров заканчиваются пьянством, — заметил Камень.
Данни неуверенно улыбнулся.
— Эй ты, большой паяц,
Ты пахнешь как промокший свин,
Иди-ка ты блевать на плац
И прыгни головой в овин.
Камень оглушительно расхохотался, эхо от его смеха громом прокатилось по расщелине.
— Хорошо, хорошо, — сказал он, вытирая глаза. — Простенько, но со вкусом.
— Звучит почти как песня, Данни, — сказал Каладин.
— Первое, что пришло в голову. И я использовал мелодию "Два Любовника Мэри", как ритм.
— Ты умеешь петь? — спросил Камень. — Я должен услышать.
— Но... — начал было Данни.
— Пой! — шутливо рявкнул Камень.
Данни взвизгнул, но подчинился, запев незнакомую Каладину песню. Забавный рассказ о двух близнецах и женщине, которая считала братьев одним человеком. Данни пел чистым тенором и казался более уверенным в себе, чем когда говорил.
И он очень хорошо пел. Как только он перешел ко второму куплету, Камень начал подтягивать, вполне в такт. Очевидно, рогоед тоже был опытным певцом. Каладин взглянул на остальных мостовиков, надеясь затянуть в разговор или увлечь пением. Он улыбнулся Шраму, но в ответ получил только хмурый взгляд. Моаш и Сигзил — темнокожий человек из Азира, — даже не глядели на него. А Пит глядел только под ноги.
Песня кончилась, и Тефт одобрительно захлопал.
— Ты пел лучше, чем я слышал в большинстве гостиниц.
— Большая удача повстречать низинника, умеющего петь, — сказал Камень и нагнулся, чтобы подобрать шлем и положить его в мешок. — А я уже начал думать, что у вас всех слух, как у старой громгончей моего отца. Ха!
Данни вспыхнул, но дальше шел более уверенно.
Они продолжали идти, время от времени проходя мимо поворотов или трещин в камне, в которых вода оставляла множество трофеев. Здесь приходилось заниматься намного более ужасным делом; зажимая нос, они снимали то, что им требовалось, с трупов или вытаскивали из груды костей. Каладин приказал не приближаться к гниющим трупам, над которыми зачастую вились красные спрены горячки. Если не наберется достаточно трофеев, тогда они смогут обобрать эти тела на обратном пути.
На каждом пересечении или развилке Каладин оставлял на стене белую метку кусочком мела. Это была обязанность бригадира, и он относился к ней очень серьезно. Он бы не хотел, чтобы бригада заблудилась в лабиринте пропастей.
Они шли и работали, и Каладин все время поддерживал разговор. Он смеялся — заставлял себя смеяться — вместе с ними. Даже если он смеялся неискренне, никто этого не замечал. А возможно, не хотели замечать, потому что даже неискренний смех был лучше, чем идти молча, в траурном молчании, в которое завернулось большинство членов бригады.
Очень скоро робость Данни растаяла, и он стал смеяться и переговариваться с Тефтом и Камнем. Несколько человек плелось сзади — Карта, Йейк и еще пара других, — как дикие звери, которых притягивает свет и тепло костра. Каладин попытался втянуть их в разговор; безуспешно, пришлось оставить их в покое.
Наконец они оказались рядом со скоплением свежих трупов. Вряд ли причиной этого была некая особенность водяных потоков в этом месте — участок расщелины выглядел точно так же, как и все другие. Быть может, чуть более узкий. Иногда они заходили в подобные ниши и находили дюжины тел; а иногда в них не было ничего.
Тела выглядели так, как если бы поток принес их и бросил, когда вода медленно отступила. Одни алети, переломанные после падения или раздавленные потоком. У многих не хватало рук или ног.
Во влажном воздухе висел запах крови и внутренностей. Каладин поднял факел повыше, его товарищи замолчали. Промозглый холод не давал трупам разлагаться очень быстро, хотя сырость все равно делала свое дело. Крэмлинги уже начали жевать кожу на руках и выгрызать глаза. Скоро желудки трупов распухнут от газа. Среди тел извивались спрены горячки — крошечные, красные и полупрозрачные.
Сил слетела вниз и, недовольно шумя, приземлилась на его плече. Как обычно, она никак не объяснила, почему ее не было.
Люди знали, что делать. Слишком богатое место, и плевать на все спрены горячки. Все взялись за работу, раскладывая тела в ряд, чтобы было легче проверять их. Каладин, подбирая лежавшие на земле куски трофеев, махнул рукой Тефту и Камню, подзывая их к себе. Данни следовал за ними по пятам.
— Они одеты в цвета нашего кронпринца, — заметил Камень, когда Каладин подобрал зубчатую стальную каску.
— Держу пари, они из последнего забега, — сказал Каладин. — Из того, который так плохо кончился для армии Садеаса.
— Светлорда Садеаса, — сказал Данни. Потом потупился от изумления. — О, простите, я не хотел поправлять вас. Я тоже обычно забывал сказать титул. И хозяин бил меня.
— Хозяин? — спросил Тефт, подбирая упавшее копье и счищая мох с его древка.
— Я был учеником. Ну, то есть, до... — Данни замолчал, потом отвернулся.
Тефт был прав; мостовики не любили рассказывать о своем прошлом. В любом случае Данни не ошибся, поправив его, — Каладина бы наказали, если бы кто-то услышал, как он опустил почтительное обращение к светлоглазому.
Каладин положил шлем в сумку, воткнул факел в дыру между двумя покрытыми мхом валунами и стал помогать выкладывать тела в ряд. Сейчас он не пытался заставить людей говорить. Мертвые заслуживают уважения — даже если приходится их грабить.
Затем мостовики сняли с тел оружие. Кожаные жилеты с лучников, стальные нагрудники с пехотинцев. В группе оказался и один светлоглазый в красивой одежде под красивыми доспехами. Иногда специальные команды вытаскивали из пропасти тела светлоглазых, и Преобразователи превращали трупы в статую. Темноглазых, не слишком богатых, сжигали. А на большую часть упавших в пропасть солдат попросту не обращали внимания; кое-кто в лагерях говорил, что пропасть — вполне священное место для погребения, но на самом деле доставать тела было дорого и опасно.
В любом случае тело светлоглазого осталось здесь; значит, его семья или недостаточно богата, или решила не посылать людей, чтобы поднять его. Лицо офицера было изуродовано до неузнаваемости, но, судя по эмблеме, он имел седьмой дан. Значит, безземельный, был приписан к свите более могущественного офицера.
Они сняли с него оружие, потом собрали кинжалы и сапоги всех остальных — обуви всегда не хватало. Одежду они оставили мертвым, только сняли пояса и срезали пуговицы. Работая, Каладин послал Тефта и Камня посмотреть, нет ли поблизости других трупов.
Закончив с доспехами, оружием и обувью, они стали обыскивать карманы и денежные мешочки, ища сферы и драгоценности — самая противная работа. Удалось собрать маленькую, хотя и довольно ценную кучку. Впрочем, брумы найти не удалось, значит, бригада не получит даже самую жалкую награду.
Пока бригадники занимались своим мрачным делом, Каладин заметил конец копья, торчащий из соседней лужи. Наверное, его не заметили сразу.
Погруженный в свои мысли, он вытащил копье, стряхнул с него воду и понес к груде оружия. Там он остановился, держа копье одной рукой, с него капала холодная вода. Он потер пальцем гладкое дерево. Хорошее оружие, судя по весу, балансу и шлифовке. Крепкое, хорошо сделанное, хорошо хранившееся.
Он закрыл глаза, вспоминая те дни, когда мальчишкой держал в руках боевой посох.
Вернулись слова, сказанные Тукксом годы назад, в тот яркий солнечный день, когда он впервые взял в руки оружие, вступив в армию Амарама:
"Первый шаг — волноваться, — зашептал голос Туккса. — Некоторые говорят, что в сражении надо быть бесстрастным. Что ж, способность не терять голову очень важна. Но я ненавижу, когда убивают спокойно и хладнокровно. Я видел, что те, кто волнуется, сражаются тверже, дольше и лучше, чем те, кто безучастен. Это и есть разница между наемниками и настоящими солдатами. Это разница между тем, кто защищает родную землю, и тем, кто сражается на чужой. Волнение помогает в бою, но не дай ему поглотить тебя. И не пытайся перестать чувствовать. Иначе возненавидишь того, кем станешь".
Копье задрожало в пальцах Каладина, как если бы просило махнуть им, покрутить его, потанцевать с ним.
— Что ты собираешься с ним делать, лордишка? — спросил чей-то голос. — Воткнуть себе в живот?
Каладин взглянул на говорившего. Моаш — один из самых больших злопыхателей Каладина — стоял рядом с линией трупов. Откуда он узнал это слово — "лордишка"? Неужели он общается с Газом?
— Он утверждает, что он дезертир, — сказал Моаш Нарму, работавшему рядом с ним. — Говорит, что был каким-то важным солдатом, чуть ли не командиром взвода. Но Газ сказал, что все это глупое хвастовство. Никто не пошлет в мостовики человека, который умеет сражаться.
Каладин опустил копье.
Моаш ухмыльнулся и вернулся к работе. Другие, однако, заметили Каладина с копьем в руке.
— Поглядите на него, — сказал Сигзил. — Эй, бригадир! Думаешь, ты важный, да? Лучше, чем мы? Думаешь, если ты считаешь нас своим личным войском, это что-нибудь меняет?
— Оставьте его в покое. — Дрехи, проходивший мимо, толкнул Сигзила. — По меньшей мере он пытается.
Безухий Джакс фыркнул, снимая ботинок с мертвой ноги.
— Он заботится только о том, чтобы выглядеть важным. Даже если он и был в армии, держу пари, там он чистил гальюны.
Похоже, только одно могло вырвать мостовиков из их молчаливого оцепенения — ненависть к Каладину. Все заговорили, посыпались шуточки.
— ...он виноват, что мы здесь.
— ...хочет заставить нас бегать в свободное время, и только потому, что хочет почувствовать себя важным...
— ...послал нас собирать камни, хотел показать, что может из нас веревки вить...
— ...за всю свою жизнь никогда не держал в руках копье.
Каладин, закрыв глаза, слушал их насмешки, потирая пальцами копье.
За всю свою жизнь никогда не держал в руках копье.
Может быть, если бы он не взял в руки свое первое копье, ничего бы этого не было.
Он чувствовал в руках гладкое дерево, мокрое от дождевой воды, в голове вспыхнули воспоминания. Тренироваться, чтобы забыть, тренироваться, чтобы отомстить, тренироваться, чтобы научиться и придать смысл тому, что произошло.
Не думая, он перехватил копье рукой в положение перед боем, острие вниз. Капли воды с древка брызнули ему на спину.
Моаш осекся посреди очередной шутки. Бригадники замолчали. В расщелине наступила тишина.
И Каладин оказался в другом месте.
Он услышал, как Туккс бранит его.
Он услышал, как смеется Тьен.
Он услышал, как мать поддразнивает его, как всегда очень остроумно.
Он оказался на поле боя, в кольце друзей, но окруженный врагами.
Он услышал, как отец сказал с усмешкой в голосе, что копья служат для убийства. Ты не можешь убивать, чтобы защитить.
Он был один в расщелине глубоко под землей, держа копье падшего солдата, пальцы чувствовали мокрое дерево, где-то слышался слабый звук падающих капель.
Сила хлынула в него, когда он повернул копье вверх и принялся выполнять атакующую ката. Тело двигалось само собой, переходя из стойки в стойку, которые он так часто тренировал. Копье плясало в пальцах, удобное, продолжение его самого. Он крутил им и взмахивал, опять и опять, оно проносилось мимо шеи, под мышкой, било вперед, назад и во все стороны. Много месяцев он не держал оружия в руках, но мышцы его не забыли. Как будто копье само знало, что делать.
Напряжение растаяло вместе с разочарованием, и тело с радостью вздохнуло, хотя он яростно работал. Это было знакомо и упоительно. Это то, ради чего он появился на свет.
Люди всегда говорили, что Каладин сражается как никто другой. Он почувствовал это в тот первый день, когда поднял посох, хотя совет Туккса помог ему очистить сознание и направить в нужное русло свои умения. Каладин всегда волновался во время боя. Он никогда не сражался холодно или бесстрастно. Он сражался, чтобы сохранить своих людей.
Он учился быстрее всех новичков своей когорты. Как держать копье. Как стоять в схватке. Он делал все, почти не слушая указаний. И удивлял Туккса до глубины души.
Но зачем ему указания? Вы же не удивляетесь тому, что ребенок знает, как надо дышать? Вас не поражает то, как небоугорь летит в первый раз?
Поэтому вас не должно изумлять и то, что, когда в руке Каладина Благословленного Штормом оказалось копье, он знал, как им пользоваться!
