— Государь, я подал сигнал к общему отступлению. Ты с личной охраной можешь проявить себя сейчас отважным воином, не увлекая конницу подальше от поля битвы. Ведь если у Клингора есть хотя бы маленький отряд конницы в ещё одной засаде, он просто опрокинет и разгонит нашу армию. Ты скачи вдоль строя наших войск, ободряй их и иногда даже ввязывайся в бой, но ненадолго. Рядом с тобой воины будут драться лучше. А если кто бежит, приказывай их беспощадно убивать.
Армия начала отступление. Конница Клингора ещё пару раз появлялась, но не ввязывалась в бой с конницей короля. Видимо, принц ожидал, когда же королевская конница завязнет в схватке, пытаясь остановить отступление либо поддержать своё наступление, но так и не дождался этого.
Армия не спеша отступала к лагерю, король мотался со своим отрядом с одного конца её на другой, подбадривая смельчаков, убивая трусов и паникёров, а иногда и чуть-чуть ввязываясь в схватку. Конница следила за передвижениями короля и за неприятельской конницей, когда та появлялась в поле зрения. Король ожидал, что генерал даст приказ атаковать лагерь, но он приказал пройти мимо него и убивать всех, кто попытается по недисциплинированности и трусости штурмовать лагерь. Тогда король подскакал к генералу и сказал:
— Ты командуешь, и я не буду сейчас спрашивать, почему ты не атаковал лагерь. Поговорим после битвы. Но сейчас я беру командование и приказываю тебе отступать по линьинской дороге.
— Почему??? — оторопел генерал.
— Разберёмся после битвы. Командуй отступлением дальше.
И армия в относительном порядке отступила по дороге на мятежный город Линья. Клингор не стал её долго преследовать, он занял лагерь, выставил охранение и принялся награждать своих воинов и военачальников из средств, приготовленных королём для награды своих людей. Но в душе он был недоволен битвой. Свои потери порядка десяти тысяч человек, а потери короля, видимо, вдвое больше, но его армия отступила в порядке, и это последнее самое важное. Пленных почти нет, а сам король даже приобрёл репутацию отважного воина с минимальным риском для себя. Да, эта победа пиррова, без сомнения... Через месяц можно ждать короля с пополненной и уверенной в себе армией. А принц, хоть остался непобедимым, потерял репутацию гибельного для врагов полководца, громящего чужие армии в каждом сражении. Оказывается, с ним можно сражаться и достойно завершить бой. Плохо было, что Крангор со своими линьинцами так и не пришёл на соединение. Остаётся лишь желать, чтобы он потрепал короля при отступлении. Сам принц решил завтра послать конницу следить за отступающими и уничтожать отбившихся при возможности сделать это практически без потерь, чтобы отступление королю мёдом не казалось. Он корил себя, что не решился бросить конницу во встречный бой. Если бы он уничтожил или обратил в бегство конницу короля, то битва была бы выиграна чисто. Но казалось, что вот-вот братец, этот неопытный полководец, подставит свою конницу под мощный удар, и тогда бы победа была одержана без риска. "Впрочем, расстраиваться не надо" — завершил свои мысли принц. — "Мы победили в полтора раза превосходящую армию, не дав ей никаких шансов, и захватили богатую добычу".
Расстраиваться принцу пришлось очень скоро.
* * *
Урс Ликарин тем временем шёл к монастырю. Особенных лишений по дороге он не испытывал. Крестьяне, опознав кающегося и желая искупить часть своих грехов, охотно подавали хлеб, фрукты и воду. Урса все считали немым, и называли просто Немой. Но однажды смерть прошла совсем рядом.
Урс плёлся среди других паломников и богомольцев. Они прибились к каравану крестьян и мелких купцов, ехавших продавать свои товары на ярмарке вблизи монастыря: приближался храмовый праздник. По дороге Урсу пришлось отойти в кусты. Услышав вопли, он по наитию спрятал под листьями кошель и вышел на дорогу, считая, что если его даже убьют сейчас, это будет заслуженная кара, а вот деньги зря терять ни к чему.
На паломников и крестьян напали разбойники. Это были не люди Ворона, которые даже в таком ремесле стремились сохранять честь и благопристойность. Вели бандиты себя беспощадно, дерзко и не признавая ничего. Они грабили и богатых, и бедных. При малейшей попытке хотя бы попытаться усовестить или воззвать к жалости, не то что сопротивляться, зверски убивали. Правда, женщин не насиловали, видимо, стремясь как можно быстрее закончить грабёж и убраться с дороги, где могут быть воины или стражники. Даже с Урса сняли его рубище, заметив с хохотом:
— Не хватает у нас дерюг, чтобы добычу завернуть. Тебе набедренной повязки достаточно. Вон на многих и такого не осталось.
Забрав все повозки, разбойники не спеша удалились. Они точно рассчитали время, поскольку через час появились стражники, судя по всему, лишь чтобы продемонстрировать служебное рвение. "Охранители порядка" никак не хотели понять, в какую сторону пошли разбойники, и, записав количество убитых, удалились обратно.
Похоронив мёртвых, что было возможно, поскольку среди ограбленных был монах, прочитавший заупокойные молитвы, паломники печально двинулись дальше. Крестьянам и купцам теперь уже было нечего продавать и не на что покупать, так уж хоть помолиться... Немой подошёл к стихийно взявшему в свои руки власть старому крестьянину и отдал ему кошелёк. Тот поблагодарил Урса и поделил деньги на всех поровну. Урс свою долю не взял. Урс, таким образом, нарушил предписание священника. Но на душе у него стало спокойнее. В ближайшей деревне на эти деньги купили одежду, в том числе и Урсу, который отдал набедренную повязку монаху, поскольку совершать молебен в голом виде было непристойно.
Через три дня паломники подошли к монастырю, возле которого развернулось множество фургонов и палаток торговцев. Урс двинулся прямо к привратнику, по-прежнему не говоря ни слова, поскольку не знал, можно ли считать путь законченным.
Привратник сразу же вызвал у него воспоминания о Жёлтых. Здоровенный дородный монах пренебрежительно посмотрел на него и прикрикнул:
— Чего прёшься? Вот сейчас около наружной часовни для вас, мужиков, молебен будет. А в монастыре уже все занято.
Урс, не говоря ни слова, подал ему письмо священника. Привратник обиделся:
— Ты чего не отвечаешь? Немой, что ли?
— Да немой он, немой! — подошел кто-то из шедших с ним богомольцев. — И нас он деньгами выручил, когда нас разбойники до нитки обобрали. Ну совсем отморозки: не постеснялись на паломников, идущих на богомолье, напасть!
Услышав про деньги, привратник оживился, взял бумагу, раскрыл её и по складам прочитал первое предложение:
— Брат Крин, ты зря су-нул нос свой в де-ла, те-бе вред-ны-е. Не-мед-лен-но пе-ре-дай это пись-мо нас-то-я-те-лю.
Только сейчас привратник понял, какую глупость он совершал, и напустился на Урса:
— Ты чего молчал? Сказал бы, что важное письмо настоятелю!
Все вокруг расхохотались, поскольку уже слышали, что Урс немой. Сообразив, что он ещё раз сморозил, брат Крин провёл Урса в сторожку, налил ему чаю с пирогом, а сам отправился относить письмо. Вернувшись, он сказал Урсу:
— Отец игумен ждёт тебя вечером, после предзакатной службы. До этого он велел тебя устроить в сторожке и накормить как следует.
Урс решил до самой встречи с настоятелем считать, что он в пути, и просто поклонился в ответ. Привратник выставил ему бутыль вина, но Урс пить не стал. А постной еды он поел с удовольствием.
Вечером Урс вошёл к настоятелю. Тот велел всем выйти. Урс низко склонился и промолвил тихим голосом:
— Отец игумен, я недостоин даже глядеть на тебя. Я страшный грешник.
— Ты знаменитый разбойник Ревнивый Бык? Правая рука самого Ворона?
— Да. Я был им.
— И, значит, это Жёлтые комедию разыграли, сделав вид, что все главные убиты? И кто же за тебя умер?
— Не знаю я, кого за меня приняли. Только это была не комедия, а предательство.
— Ты по своей воле их покинул или тебя Ворон послал, чтобы ты выжил и дальше отравлял души крестьян?
— Ушёл я по своей воле. Но он сказал мне вслед, чтобы я уходил и продолжал нести в душе Жёлтое пламя.
— Ну и ты по-прежнему его несёшь в душе?
Урс колебался между тремя ответами. Ни один из них не казался ему правдивым. И, наконец, он решительно вымолвил:
— Я стремлюсь избавиться от этого пламени. Но когда я смотрю на насилия королевской армии, на твоего, отец настоятель, спесивого и жирного привратника и на многое другое, я понимаю, почему появились и всегда будут Жёлтые.
— Ты ответил правду. А вот где деньги, которые ты должен внести в монастырь?
— По дороге на нас напали разбойники. Я был настолько бедно одет и измождён, что они даже не подумали пытать меня насчет спрятанных денег. Поэтому я единственный сохранил их, и не могло сердце моё устоять. Глядя на избитых и догола обобранных этими зверями паломников, крестьян и торговцев, я отдал все деньги им. Они на них купили одежду и вьючных животных.
— Ты поступил правильно, сын мой Урс. Но ведь ты сам был разбойником и делал так же, как напавшие?
— Я был Жёлтым. Мы никогда не грабили бедняков и паломников. И награбленное мы раздавали бедным.
— Глубоко в тебе сидит эта зараза! Но, впрочем, такое давно известно Великим Монастырям. А стремление покаяться в тебе искреннее, я вижу. Готов ли ты принять самое суровое покаяние?
Урс ещё полминуты колебался и решил ответить прямо:
— Если мне назначат пожизненное молчание в одиночной келье, я предпочёл бы, чтобы мне велели сдаться властям, несмотря на ожидающую меня жестокую казнь. А остальное я готов принять.
У настоятеля появились признаки удивления на лице, несмотря на высокую духовную тренировку и самодисциплину.
— Даже короли в таких случаях смиренно говорят: "Готов". А ты осмелился сказать правду. Ну что ж, это смягчило твою участь. Тебе предстоит год жестокого покаяния в подземной келье. Свет тебе будут доставлять лишь на время молитв. Еду будешь получать раз в два дня. В темноте молиться запрещаю, чтобы молитвы твои Кришна не перехватил. Просто кайся в своих грехах и бей земные поклоны. Говорить разрешается только в ответ на вопросы и во время молитв.
Урс, не говоря ни слова, потому что вопросов не было, упал и поцеловал туфлю настоятеля. Тот даже улыбнулся, поскольку такая честь полагалась лишь настоятелям Великих Монастырей и Патриархам. Но порыв был искренним. Он благословил Урса. А затем его переодели в рясу послушника и отвели по скользким ступеням в подземную келью. Постелью ему служила солома. В углу нашлась дыра, из которой воняло. Келья была сыроватая. Но ряса послушника оказалась тёплой и соломы было много: уморить его, судя по всему, не собирались. В первый день ему приносили только светильник на время молитв, на второй день кувшин подкислённой воды, а дальше через день стали давать плошку риса либо лепёшку хлеба с овощами.
* * *
У короля на душе было смутно. Разгрома Клингор не добился, но победил очень уверенно. Если бы не отступили вовремя, паника из-за захвата лагеря наверняка обратила бы армию в беспорядочное бегство. "Очень хорошо, что командование я вовремя отдал генералу. Пусть и в дальнейшем битвы ведут профессионалы, а я буду лишь следить за общим ходом сражения и набирать престиж", — подумал король. Но он принял рискованное политическое решение. Линьинских знамён и значков в армии принца не было. И король решил, потерпев тактическое поражение, одержать дипломатическую победу, окончательно подорвав доверие союзников друг к другу.
На мосту на границе территории Линьи виднелся свежий указатель с красиво выполненной надписью: "Свободный имперский город-республика Линья" и внизу мелкими знаками, так, чтобы можно было в любой момент закрасить: "Королевства Старквайи". Около знака стояла маленькая группа воинов во главе с легатом. Легат выехал вперёд и пожелал говорить с королём. Монарх решил, что ему это невместно, и послал генерала, а сам был поодаль. Легат, явно волнуясь и ожидая худшего, произнес:
— Консул, Сенат и Народ Линьи дают королевской армии право свободного прохода через земли вольного города. Право ограничено нынешним походом. Гражданам Линьи разрешено продавать вашей армии необходимые продукты и товары.
Легат боялся, что за такую наглость его обстреляют, а то и просто захватят в плен. Но король велел своему глашатаю объявить войску (правда, лично легата он оставил без ответа):
— Поскольку Линья не участвовала в нынешней битве, приказываю во время прохода через её земли не причинять никакого вреда людям и имуществу, а за всё взятое платить не скупясь. Нарушители приказа должны быть казнены на месте.
Легат радостно помчался в город передать весть, что король de facto признал автономию, а то и независимость, Линьи. Король же улыбнулся про себя: дипломатический раунд был выигран. И он решил довершить успех ещё одной рискованной операцией.
Король с двумя охранниками и повозкой подъехал к воротам Линьи за несколько минут до закрытия.
— Кто идёт? — спросил стражник, хотя было видно, кто идет.
— Имперский высокородный гражданин Красгор Энгуэу. Прибыл в город для переговоров с вашими банкирами и для закупок.
Забегали охранники, через некоторое время вышел начальник и дал ответ:
— Заходи, но ворота скоро закрываются, так что тебе, почтенный гражданин, придется переночевать в городе.
Царь сразу же направился к банкирам, договорился, что ему выдают сорок тысяч полновесных имперских золотых в обмен на приказ, составленный по всей форме и заверенный личной королевской печатью: "Я, король Старквайи Красгор, сим повелеваю. Казне немедленно и без всяких условий выдать предъявителю сего пятьдесят тысяч золотых". Один из банкиров, не дожидаясь утра, помчался в Зоор за деньгами. Он должен был вернуться дня через три — четыре. От встречи с принцем-консулом и Сенатом король уклонился, а те не стали проявлять настойчивость. Переночевав у гетеры, монарх утром закупил для себя немного изысканных продуктов и отправился к своей армии, с волнением его ожидавшей на бивуаке. Около лагеря уже создался стихийный рынок. Привезённые деньги оживили торговлю ещё больше. Весь день королевская армия снабжалась под стенами Линьи, а король с генералом раздавали награды отличившимся и раненым.
Красгор про себя улыбался: теперь уж Крангор и Сенат точно уверены, что он втихомолку признал их независимость. Он представил себе отношения между Линьёй и Клингором после такого конфуза. И действительно, в этот день Линья не пустила на свою территорию конников Клингора, сказав, что она не желает разорительных битв на своей земле. Так что армия короля в неплохом настроении вернулась в Зоор, а сам король был просто в отличном состоянии духа. Генерал Луараку, теперь осознавший, что же сделал король, ехал рядом с ним и громогласно ликовал. Сам король помалкивал и принял озабоченный и унылый вид: неотёсанный воин может сказать что-то не то, на это внимания не обратят, а вот если монарх вмешается в разговоры, то каждое его слово будет трижды перетолковано. Пусть все думают, что Красгор переживает ещё и от такого удара по честолюбию, как признание Линьи.
