— Француз говорил, здесь есть кафе. Но артист театра вряд ли там будет выступать.
— Почему?
— Так организованы гастроли. Они по домам культуры.
— А почему только в домах культуры?
— Такой порядок, — ответил Виктор. Он и сам не понимал, почему Высоцкий не поет в ресторанах и кафе. А может, и поет — этот вопрос в новой реальности пока изучить не удалось.
— Тогда понятно, — успокоилась Габи.
"Как говорил американский контрразведчик Чарльз Рассел, женщины-разведчики являются самым опасным противником, причем их труднее всего изобличить. По мнению англичан, женщины более решительны, меньше сомневваются, меньше подвержены угрызениям совести. По мнению тех же англичан, женщин лучше всего использовать для вербовки агентуры среди мужчин. Но Габи сразу расшифровалась про интерес ко мне..."
— А что представляет его творчество? Я читала в одном из журналов, что Высоцкий, как феномен современной русской культуры, — затараторила Габи, — представляет собой форму существования в контексте русской советской традиции экзистенциального направления философского осмысления человеческого существования, а также историческую интенцию экзистенциализма ко внеконцептуальным формам бытия философского сознания в культуре.
— Интересная мысль, — задумчиво произнес Виктор, который привык воспринимать Высоцкого несколько проще. — Я не думал, что все так глубинно.
— Все дело в том, что центральная проблема, вокруг которой семантически завязывается фабула его произведений, — продолжала Габи, — это сугубо экзистенциальная проблема бытия человека в предельно экстремальной ситуации.
— Ну да. В горах, например. Альпинистка моя... там, скалалалолазка моя...
— И вот эта ситуация требует от героя произведений Высоцкого существования на грани и за гранью возможного и одновременно раскрывающей невозможные, но в предельном экзистенциальном напряжении реализуемые духовно-нравственные горизонты личности. Я не помню имени автора этой статьи, к сожалению...
— Мне трудно возразить против такой трактовки... В общем, это надо видеть и слышать.
"Женщины более наблюдательны, у них сильнее развита интуиция, она любит усидчиво, терпеливо и методично копаться в мелочах, в подробностях. Допустим, версия с профессором — это только интрига, предлог для личного общения. Чтобы что-то узнать таким образом из всяких мелочей, нужно время. Значит, ей придется как-то форсировать ситуацию..."
...Высоцкий появился на сцене с гитарой, но вид его, по нынешним временам, был немного затрапезный. Молодой парень в черной водолазке и широких, чуть мешковатых джинсах. Гладкое и вовсе не выразительное лицо. Владимир Семенович поставил гитару на стул и постучал по микрофону.
— Слышно? Прежде всего, я хочу заранее немного извиниться перед зрителями. На всех концертах меня обычно просят сыграть или спеть что-нибудь смешное. Ну там отрывки из роли Мишки Япончика, жулика из "Крушения республики Итль", спеть сатирические куплеты про уголовников и прочих любимых нашим народом особ. Ну, наш кинематограф, он если снимает человека в каком-то одном плане, то так дальше и использует. У меня к вам немного другое предложение, я хочу показать вам отрывки серьезных ролей, которых вы, к сожалению, не увидите в театре и на экране, и спеть разные душевные, но не смешные песни. Товарищи не возражают?
Зал зааплодировал. Тогда Высоцкий взял в руки гитару и произнес.
— "Спасите наши души!". Эта песня родилась, когда наша труппа гастролировала в Севастополе, нас пригласили подводники, тепло встретили и поведали о трудностях флотской службы...
Собственно читателю, который ждет, что попаданец обязательно будет петь в прошлом песни Высоцкого, потому что он, читатель, знает и любит эти песни, можно не рассказывать, как проходил концерт Высоцкого. Читатель знает это лучше автора.
Правда, в программе вечера были в основном серьезные вещи — например, монолог Гамлета, — а песни были в основном про войну, про любовь, и про людей тяжелых и опасных профессий. Но зал взрывался аплодисментами и просил на бис, а на сцену несли оранжерейные розы, хризантемы и гвоздики.
— Ну, как экзистенциальность? — спросил Виктор, когда зрители, наконец, отпустили любимого артиста.
— Это просто фантастически, — тихо произнесла Габи. — Высоцкий потрясающий актер и потрясающий мужчина.
— А я уж боялся, что не понравилось.
— "Выстрела в спину не ожидает никто"... Как это верно сказано. Он находит верные слова. То, что мы чувствуем, то, что в нас, но мы боимся себе сказать. Это не протест против системы. Это учение, проповедь против нашего собственного несовершенства. Экзистенциальность... Не знаю. Здесь есть что-то такое, чему мы еше не придумали назвалие. Лишь бы его не распяли через три года.
— А что, могут распять? У нас не какой-нибудь там загнивающий. У нас влась народа.
Ее губы тронула болезненная улыбка.
— Вы тоже человек его религии... Я знаю, что жизнь может быть страшной. Очень страшной. А когда вас пытаются пугать, в вас рождается природная ярость, чистая и бесконечная, она заливает ваши дущи и тогда из них уходит страх. Высоцкого надо изучать в бундесвере.
— Почему в бундесвере? — В памяти Виктора мгновенно всплыла песня "Солдаты группы "Центр"".
— Я слышала такое мнение, и не могла понять, почему. Теперь понятно. Высоцкий — это скоп.
— Какой еще "коп"?
— Скоп. Дружинный певец, сочинитель германской эпической песни в древнее время. Его герои либо образцы мужества, физической касоты и храбрости, либо героические злодеи, страстные в своей злобе и мести. То, что нужно солдату. Солдаты — это особый народ, это народ на высшей ступени варварства. Боевые друзья составляют единый род.
— Бундесвер? Возможно. Но наши солдаты — это люди преданные своим невестам, своим отцам и матерям, своим детям.
— О. нет, нет, мы перешли к политике и пропаганде. Я не хочу о политике.
На улице было тихо и морозно. Тонкий снежный покров, исчерченный точками следов и разделенный иполосами теплотрасс тихо лежал под небом, на котором среди звезд проплывали клочки облаков. Снег припорошил кусты и ветви, крыши редких машин и детские беседки во дворах. С крыш домов капало.
— Как хорошо... Уже зима? — спросила Габи.
— Нет, скорее всего, все это растает.
— Очень красиво, но холодно... Послушайте, я предлагаю пойти ко мне в номер, и, как это говорят у вас, обмыть премию.
— "Обмыть" — не слишком хорошее слово.
— О, извините, пожалуйста, я этого не знала. Тогда отпраздновать премию. Кроме того, завтра праздник, годовщина великой русской революции. Хочется посидеть где-нибудь в уютном месте. Но не в кафе, там сегодня будет очень много народу.
"Ну вот она, ловушка. И что она собирается сделать в номере? Заорет, что ее насилуют? Она могла это сделать в институте. Тем более, здесь закрытый городок, и куча агентуры наших. Это не на Западе. Напоит и обыщет? Однозначных артефактов при мне нет. Часы могли сфабриковать наши... Сделает компроментирующие фото? Кому они нужны тут? Я что, судья, депутат, мэр? Соблазнит и заставит потерять голову? Не смешите... Свяжет и введет скопуламин, или вообще пригрохает? За номером наверняка следят, да и сомневаюсь, что человека из будущего так дешево разменяют. Ну, в принципе, слить могут, но чтобы так дешево..."
Под ногой хрустнул легкий ледок из лужи.
— Говорят, чего хочет женщина, того хочет бог. Значит, это предопределено свыше.
Габи улыбнулась.
— Я не знала, что русские такие фаталисты.
— Погода располагает.
— Ах, так это все от погоды? Я не знала.
— А что, профессор тоже фаталист?
— Нет. Скорее, наоборот. Вы знаете, чем занимается господин Зигель, и почему он так щедр на деньги?
— У нас говорят — "Чем меньше знаешь, тем крепче спишь". Шучу.
— Господин Зигель связан с крупными магнатами. Его теории считаются спорными, но ему дают деньги, надеясь, что случайный результат окупит все. Он генетик.
— Возможность исправить дурную наследственность?
— Возможность конструировать людей, как машины. Человек-пекарь, человек — шофер...
— Человек — солдат?
— Да. Деньги дают именно для этого. Человек, у которого есть разум, но при необходимости нет усталости, боли, жалости к себе и другим, страха.
"Начинает сливать профессора? Зачем?"
— Господин Зигель произвел на меня впечатление добропорядочного обывателя. Неужели за деньги он готов поступиться моралью и совестью ученого?
— О нет, конечно. Он верит, что генетическое оружие избавит человечество от ужасов ядерного.
— Так он не только реваншист, но и гуманист?
— Те, кто создавали атомную бомбу, тоже считали себя гуманистами... Впрочем, вас не пугает перспектива будущего, где людей сделают биороботами?
— Вам же она не мешает служить профессору.
— У меня нет выбора... Пока нет. А вы так спокойны, как будто у русских такое оружие уже есть.
— Я не верю, что такие работы в обозримом будущем дадут результат.
— Вы тоже специалист по генетике?
— Нет. Но исходя из объема вычислений, требуемых для расшифровки генома человека, и мощности современных ЭВМ, нетрудно сделать выводы... О, кстати, "Кулинария" еще работает. Я возьму торт, потому что винные отделы уже закрыты, испечь пирог самому здесь негде, а все цветы в этом городе подарили Высоцкому.
— Вы знакомы с нашими обычаями?
— Немного.
В кондитерском отделе царил легкий ажиотаж; небольшая очередь смешалась, и крики "Бисквитный с кремом будет? Бисквитного ждать?" "А "Сказка"? Еще две "Сказки" запишите!" метались между огромными прямоугольниками аквариумного стекла. Чтобы не заставлять даму ждать, Виктор ухватил первое, что внесли с кухни, и это был песочный фруктовый, в виде большой круглой корзиночки, заполненной темно-пурпурными вишнями и золотистыми дольками персиков.
Гостиница с припудренными снегом елочками перед фасадом смотрелась как-то новогодне, и даже венчавший ее плакат, на котором уместились Смольный, сталелитейный цех, спутник связи "Молния" и салют, был вполне уместным. Вокруг плаката мигали неоновые лампочки, изображая движение перфоленты — по-видимому, творение местных умельцев.
— Скажите, — спросил Виктор у стойки администратора, забирая ключи, — а до какого часа можно находиться в чужом номере?
— Вы собирались в номер госпожи Лауфер, или госпожа Лауфер — в ваш?
— А как можно? Завтра годовщина Великой Октябрьской революции, мы собирались чай с тортом попить.
— Для проживающих никаких ограничений. У нас ученые останавливаются, так порой всю ночь в одном номере сидят, тайны материи обсуждают. Для посторонних до десяти. И если чай, то лучше у госпожи Лауфер, у нее номер больше и телевизор. Если она, конечно, не против.
— Я не против, — зарделась Габи. — Я хочу пригласить господина Еремина в гости.
Странная гостиница, странный администратор, подумал Виктор. Хотя, в научных городках могут быть свои порядки. Да и если это ловушка для иностранцев, то наша агентура тоже должна иметь возможность нормально работать.
22. "Нельзя быть умнее своего века".
— ...Я возьму торт, а вы, пожалуйста, помогите мне снять пальто...
— Думаете, в России так не принято?
— Некоторые стесняются...
Номер Габи уже был типовой одноместной девятиметровкой, с душем, диван-кроватью, , креслом, письменным столом, стол-книжкой и небольшим буфетом с холодильником-баром внизу. На столе громоздились телефон, портативная пишущая машинка в футляре, солидный транзисторный приемник, похожий на "Океан", но в черном пластмассовом корпусе, и телевизор с экраном сантиметров так на тридцать с ручкой наверху, из-за чего он напоминал дорожную сумку. Интерьер дополнял торшер-тумбочка у дивана, с большим желтым плафоном, похожим на тюльпан.
— Я смотрю, вы тут вполне обжились, — улыбнулся Виктор.
— Не "Шератон", конечно, но жить можно. У господина Зигеля двухкомнатный, у меня, конечно, скромнее. Почти все предоставлено гостиницей, кроме вот этой штуки, — и она указала на бежевый электробудильник на тумбочке. — Это господин Зигель сам купил мне в местном "промторге". Недавно. Чтобы я не проспала на службу. Представляете, при мне выбирал, потом отдал. Это забавно: я всегда вставала вовремя. Наверное, про меня кто-то говорил сплетни. Может, даже Жан-Луи. Помогите мне расставить стол...
Подойдя к окну, Габи задернула занавески.
— Прекрасный десерт, — сказала она, сняв крышку с торта. — Но это был бы слишком легкий ужин для такой погоды. Русские коллеги подарили мне бутылку молодого кахетинского, но не было повода ее открыть...
— Кахетинское с тортом?
— Почему с тортом? Мы празднуем премию. Я закажу в номер.
— Спасибо, я...
— Вы — мой гость. И я хочу встретить вас по-русски.
Она сняла трубку и набрала номер.
— Кафе? Примите, пожалуйста, заказ из триста пятого... Что вы можете предложить к кахетинскому? Да, горячее обязательно. Сладкого не надо. Кофе по восточному, мелкого помола, со сливками.
Грациозным движением руки Габи повесила трубку и щелкнула выключателем телевизора. Виктор заметил, что неловкость ее куда-то исчезла, и теперь она держалась, словно модель на подиуме.
Из динамика вырвался веселый марш. На проснувшемся экране Костя Потехин играл соло на бревнышках хлипкого моста, словно на ксилофоне.
— О, в России тоже есть такой фильм? — воскликнула Габи, присаживаясь на диван. — Я видела его лет десять назад. Но там другая музыка, другие актеры, и... он цветной.
— "Веселые ребята" — это довоенный. Начало тридцатых.
— Это просто фантастика. Никогда его не видела. Хотя смотрела много русских комедий. Он должен быть смешной... Смотрите, смотрите! — и она ухватилась за руку Виктора, залившись хохотом.
Ладонь была теплой и, похоже, не слишком холеной; Виктор почувствовал на подушечках слегка огрубевшую кожу складывающихся мозолей. Он положил сверху свою руку.
— Ох, простите, — Габи покраснела и осторожно потянула руку к себе. — Я увлеклась.
В дверь постучали, и после крика Габи "Войдите!" высокая и тонкая, как фотомодель, девушка в платье с коротким кружевным передником, немного архаичным в этой модерновой ночлежке, вкатила в номер тележку с блюдами. На столе появилась благоухающая жареная скумбрия под соусом ткемали с гарниром из лобио, селедка под шубой и бутерброды с брынзой и рижскими шпротами.
— Кофе принесете через полчаса, — отпустив девушку, Габи достала из холодильника протянула Виктору бутылку этак на ноль семь литра с резьбовым колпачком. — Давайте начнем, пока не остыло и не заветрилось. У нас в Германии культ свежей и здоровой пищи.
Жидкость в бокалах чайного цвета подозрений на первый взгляд не вызывала.
— Сейчас в Германии произносят тосты?
— А когда вы последний раз были в Германии?
— Увы, не был. Пограничная служба может подтвердить.
— Обычно короткие... Давайте наслаждаться жизнью, как этим бокалом вина!
Вино оказалось терпким, кислым, но легким. Градусов десять-двенадцать, определил Виктор. Каких-то странных привкусов он не уловил. Похоже, в этой бутылке действительно было кахетинское.
