— А как тебя Флориан в Торуни чуть не побил из-за того, что ты Кристину до слез довел, тоже вспоминать будешь?
— А вот эту историю, можно будет трансформировать в нечто другое. Мол, не любят в Польше 'фольскдойче', тем более американских. Вот поэтому прекрасные пани не нам с тобой знаки внимания дарят...
— Только сам себе не ври. В тебя она влюбилась как кошка. Охмурил девчонку, а сам в кусты?
— Осуждаешь? А ты подумай, вот что мы с тобой можем таким 'фантазеркам' предложить? В Союз она с тобой не поедет. Поскольку к нашим, как и к немцам, она будет одинаково неровно дышать. В плен ее с собой заложницей брать вообще подлость. Нет у нас такого права Андрюша. Нету и весь сказ...
'Угу. Не объяснять же товарищу комсомольцу странные для молодого парня личностные установки напарника. Мдя-я. И куда это у нас вообще беседа не туда пошла. Гм...'.
— Дурак ты все-таки, Адам. Она тебя за бесстрашие твое полюбила. Я же с ней разговаривал перед отлетом. Видела она, как ты с той парой 'мессеров' дрался, и завалил одного. Только поэтому она тебе мундир того сбитого фрица дала. Верила, что ты раненых и ее с бабушкой не бросишь. А ты?! Только вернулись в Торунь, как сразу медсестричкам в госпитале глазки строить начал во время перевязки. Думаешь, я не знаю?!
'Я снова поднимаюсь по трево-оге
И снова бой такой, что пулям тесно!
Ты только не взорвись на полдоро-оге
Товарищ Сердце...'.
— Ты, 'друг ситный' говори, да не заговаривайся! Ничего я ей не обещал. Из окружения ее вывез? Да, вывез! В Торуни у нее больше шансов в живых и непорочной остаться, чем на том хуторе. Чуть не силком увозил, все-то этой 'декабристке' казалось, что она своих предает! Мы ведь с тобой все там по-людски сделали. Ты же сам потом туда боеприпасы с медикаментами доставил. К чему сейчас-то придираешься?
— А Кристина?
— А что Кристина? Случай был удачный вот и все! Не каждый день на дороге сбитые обер-лейтенанты валяются с документами. Слава партии я успел всем этим воспользоваться до того как они его похоронили. Немцу-то все равно, а мне надо было на базу вертаться. Если бы не тот театр с раввином, которому на другую сторону реки было нужно, я бы, наверное, и не рискнул.
'Гм. И что это с нашим комсомольцем творится-то? Раньше-то ему на свою 'родную кровь' вовсе наплевать было, а теперь, поди ж, ты! Повоевал немного за 'историческую родину' и, никак, людей в поляках разглядел. Гонористых и порой охреневших от самолюбования, но все-таки людей... Угу. Нашелся тоже жалельщик хренов. Не знает еще, что скоро такие же вот поляки во Львове да Тернополе будут хлебом-солью встречать растоптавших их державу немцев. Встречать как освободителей от большевизма. А потом тех ненавистных 'большевичков' вилами в огородах угощать. Хорошо, что я об этом еще в отчете написала. Может, хоть теперь по-другому выйдет...'.
Провожая Терновского, Павла снова вспомнила свои недавние приключения. Как тогда с трудом отбилась от поползновений бабки с внучкой отправить 'себя раненного' в обоз, и сразу же после скудного завтрака включилась в жизнь польских окруженцев. Как осмотрев поврежденного 'Пулавчака', приняла решение отдать оба синхронных 'Виккерса' на импровизированные тачанки. Как хмуро глядела в потухшие, но еще не закрытые глаза, сбитого ею накануне, и к утру истекшего кровью обер-лейтенанта. Потом выспрашивала у уланов дорогу на Торунь и, узнав, что за рекой уже стоят немцы, к которым этим утром прилетел какой-то штабной чин на 'Шторхе', загорелась мечтой об угоне 'аистенка'. И как целый час уговаривала уланского поручника, принявшего эскадрон после ранения ротмистра Шполянского, помочь с прикрытием этой затеи, обещая наладить ему разведку и связь с Торунью. Потом с трудом убедила женщин нарядить себя обер-лейтенантом для захвата самолета. В головах местного населения такой маскарад смотрелся некой смесью кощунства с мародерством, но раненому герою все же, решили помочь. Дальше по просьбе поручника Моровского и при помощи Кристины отыскали раввина, у которого родня жила за рекой. Уговоры обладателя шикарных пейсов и черной шляпы с полями, не заняли много времени. То, что за помощь в этом не простом деле, он получит обратно из обоза отобранную у него уланами бричку, вполне устроило ребе. Потом было то 'представление'. Солдаты на мосту с интересом глядели на веселого офицера Люфтваффе, строго погоняющего прутиком очередного 'юде' управляющего бричкой. И как раз когда, Павле, старательно изображающей своего учителя немецкого, пришлось докладывать штабному подполковнику о своем падении с небес, уланы вышли на сцену своим стремительным набегом. Оба германских летчика быстро оказались раненными, и рассерженный штабист чуть не силой заставил 'случайно тут оказавшегося сбитого обер-лейтенанта' везти его на 'Шторхе' под Грауденц в штаб дивизии... И, наконец, уже вылетая с небольшой площадки под раскатистую тевтонскую брань связанного подполковника, Павла, действительно поверила, что лимит везения так до сих пор ею не исчерпан. А с места второго пилота на нее глядела восхищенными глазами Кристина. Вот только взгляд этот удачливого 'Хайджекера' всего лишь нервировал...
* * *
Ганс вернулся из разведывательного полета в сильном раздражении. Перед вылетом на его очередном рапорте о переводе снова обнаружилась виза об отказе. Тем непонятнее для лейтенанта стал новый вызов в штаб полка. Войдя в помещение, Ганс замер по стойке смирно, четко щелкнув каблуками. За столом кроме гауптмана сидел генерал-майор с очень знакомым лицом. Этого человека боготворила значительная часть молодых пилотов, и к тому были причины. Под командованием Рихтгофена Легион 'Кондор' несколько месяцев назад пришел к блистательной победе. Такой победе, каких еще не знали Люфтваффе...
— Разрешите обратиться к герру гауптману, герр генерал?!
— Обращайтесь.
— Лейтенант Рюдель прибыл по вашему приказу, герр гауптман!
— Вольно лейтенант. У генерала есть к вам пара вопросов. Прошу вас, герр генерал.
— Скажите лейтенант, вы ведь хотели сначала пойти в 'ягеры'? И даже были в учебной части.
— Так точно, герр генерал.
— Почему же вы передумали? Отвечайте не стесняясь.
— Ммм... Герр генерал, мне понравилось бомбить врага с пикирования, поэтому я уже несколько раз просил командование...
— А сейчас вы бы пошли летать на 'мессерах'?
— Мне нужно подумать, герр генерал ...
— Пяти минут, я думаю вам должно хватить. А пока вы размышляете, прочтите ка вот это.
Ганс взял в руки помятый лист бумаги и с удивлением прочел дерзкое обращение адресованное лично ему.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
Лейтенанту Люфтваффе Гансу Ульриху Рюделю (чью силу духа еще только предстоит узнать).
Если один человек предает другого, то это пятно ложится не только на предателя, но и на весь его род до седьмого колена. Я имею в виду твой род, герр лейтенант. Именно твой...
Я не собираюсь метать здесь бисер, и пересказывать тебе позорные страницы судьбы твоего рода. Я не собираюсь выслушивать твоих оправданий. Довольно простого утверждения — твой предок предал моего предка, и никто и никогда не сможет доказать мне обратного!
Если ты хочешь считаться мужчиной и воином, то ты примешь этот мой вызов, и смоешь позор со своего имени. Я Адам Йоганн Пешке вызываю тебя на честный бой. И даю тебе шанс расстаться с прилипшей к твоему имени многовековой грязью. Один на один в небе мы с тобой навсегда избавим мир от этого стыда. Вместе с твоей смертью, разумеется. Но разве честь рода, не стоит такой цены?
Если же ты трус и растяпа, то прячься от меня под какой захочешь юбкой. В Германии полно добрых и ласковых фрау, готовых спасать тебя от моего гнева. Но если ты попытаешься остаться мужчиной и офицером, то не надейся укрыться от меня нигде в этом мире!
Чтобы встретиться с тобой, я буду воевать с теми, кто носит на крыльях те же опознавательные, что и ты. Если ты спрячешься в Швеции, то я буду сбивать шведов. Если сбежишь в Швейцарию, то я начну свою охоту на самолеты конфедерации. А уедешь в Штаты, я найду тебя и там, и не оставлю в покое. Если ты не захочешь стать 'охотником', а предпочтешь летать 'курьером', то я стану охотиться на связные самолеты. До тех пор пока не доберусь до твоей трусливой задницы!
Мне плевать на то, что ты раньше ничего не знал об этом 'кровавом долге'! Мне плевать на то, что ты не испытываешь стыда за грехи своих предков, или считаешь все это ошибкой и недоразумением! Все равно ты прямо сейчас живешь с этим позором, и только я могу его с тебя снять! И я это сделаю!
С любопытством, к твоему выбору,
Адам Пешке.
(в настоящий момент поручник и командир эскадрильи Сил Поветжных Войска Польского)
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
К концу чтения письма щеки лейтенанта Рюделя слегка порозовели. И хотя в памяти ничто не дрогнуло при прочтении фамилии этого странного 'кровного врага', но Ганс уже примерно знал свой ответ на предложение генерала Рихтгофена.
— Я вижу, вы уже прочли лейтенант. Так, что вы об этом думаете?
— Гм. Герр генерал, безусловно, всю эту чушь писал безумный фанатик. Не знаю, зачем на самом деле ему это нужно, но судя по всему, он рассчитывает этими идиотскими угрозами поколебать дух своего противника еще до боя.
— Прекрасный вывод, лейтенант. Хотя если учесть, что автор этого бреда вполне успешный пилот, уже уничтоживший примерно семь наших самолетов в воздухе и гораздо больше на земле. Да и вдобавок, он является одним из инициаторов польского налета на Кольберг, и атаки наших кораблей у побережья Померании, то клиническая картина этого недуга, слегка теряет свою стройность. Кстати, помимо сброшенных на двух Кольбергских аэродромах копий этого письма, нечто подобное он умудрился передать даже с делегацией Турецких Воздушных Сил. Каково?
— За четыре дня он стал экспертом. Гм. Вот это, на мой взгляд, действительно серьезно...
— Пожалуй, хотя нечто похожее, уже случалось в истории. Но, давайте ка, все-таки вместе попробуем разобраться в этом запутанном водевиле. Что лично вы знаете о предмете той давней мести, лейтенант?
— Абсолютно ничего, герр генерал. Я никогда не слышал о рыцарях среди моих предков, хотя ландскнехты и даже капитаны наемников наверняка могли встречаться.
— Ну что ж, все правильно... Не удивляйтесь. У нас уже есть достоверные сведения, что написавший этот вызов молодой человек, действительно с детских лет верит в свою наивную блажь. Ему кажется, что отомстив потомку предателя (из-за которого, как он думает, его предки покинули Богемию), он сможет снять проклятие со своей семьи. Впрочем, все это детство и игры в романтику. Однако для вас Рюдель это могло бы стать весьма знаменательным событием в жизни...
— Но, каким образом, герр генерал?!
— Все до смешного просто, лейтенант. Нам НУЖЕН этот ваш мститель и будущий соперник Адам Пешке. Остального вам пока знать не следует. Ну, так как? Вы согласны послужить ему приманкой?
— Так точно, герр генерал. Я готов...
— Хотели что-то добавить, лейтенант?
— Да герр генерал. Если мне понравится летать на 'мессерах', я смогу потом остаться в 'ягдштафеле'?
— Почему бы нет. У вас неплохие рекомендации от вашего командира. Я видел ваше досье. На учебных 'Арадо' и 'Хейнкеле' вы показывали отличные навыки пилотирования и стрельбы в Ц-шулле. Ну, а если вы поможете нам сбить спесь с этого Пешке, то рейхс-министерство пропаганды, возможно, предаст гласности историю вашей многовековой дуэли, и даже прославит вас. А сейчас, идите лейтенант, за вами пришлют посыльного.
Ганс четко отсалютовал старшим по званию, и покинул штаб полка. Несмотря на нереальность происходящего, настроение пилота-разведчика быстро улучшалось. Пусть не на 'Штуках', но очень скоро он покажет всем мерзавцам, имеющим наглость выказывать недостаточное уважение Люфтваффе и лично ему, Гансу Ульриху Рюделю. Пилоту, уверенному в своей способности добиться не менее впечатляющих воздушных побед, чем какой-то наглый и фанатичный потомок выродившегося богемского рода.
* * *
В стоящем в глубине сада доме снова вспыхнул свет, и раздались звуки перебранки. Усталый хорунжий уже успел сделать очередной успокоительный доклад дежурному, перевел рацию на прием и, чертыхнувшись, полез с одеялом на заднее сиденье 'Фиата'. А, разбуженный им для бодрствования капрал, лишь только попытался проявить излишнее рвение, как тут же, получил строгую отповедь от старшего и более опытного контрразведчика.
— Пан хорунжий. А точно ли они оба в доме? Может, мне сходить их проверить?
— Нечего там проверять! Они оба мне уже во как, уже надоели своими ссорами. Сам-то глаза разуй! Видишь, 'спокойный' того психа в заграничном мундире запер, а сам вон снова покурить вышел. Не спят они, черти, ну хоть насильно их к кровати привязывай. Первый-то вроде уснул, да этот 'орденоносец' его пять раз будил и даже драться лез...
— Так, может, я в дом зайду, и поговорю с ними?
— Отставить болтовню, капрал Збышевский! Сказано было, сидеть у рации, и за домом приглядывать, вот и сиди. Никуда они не денутся! Но, вот, если тот псих все-таки из дома выберется, и снова в дом к соседке-вдове полезет, или опять вокруг дома на велосипеде кататься начнет, вот тогда буди меня. Только тогда, ну или если совсем, что-то непотребное увидишь. Понял?!
— Так, пан хорунжий.
— Ну, вот и ладно. А я... аэ-ээ... вздремну по...алуй.
Скромно белеющая своими одноэтажными домами Гостинская улица в это время благополучно спала в паре кварталов от католического кладбища, освещаемая единственным подслеповатым фонарем. Через пять минут, уже совсем проснувшийся капрал наблюдал полное подтверждение недавних слов своего старшего товарища. Как только последний раз пыхнувшая огоньком сигареты, подтянутая фигура в полевом мундире подпоручника, выкинула окурок и зашла в дом, из-за двери раздались звуки очередной перепалки. После трех минут ругани на польском и английском, на крыльцо, пошатываясь, выбрался в не застегнутом на груди иноземном мундире второй охраняемый. Выслушав какую-то невнятную фразу из-за двери, он громко выдал 'фак ё айз!', изобразил в полутьме что-то оскорбительное правой рукой, и отправился к ближайшему дереву. Оросив его мощной струей, он постоял, слегка пошатываясь, и задрав к небу лицо. Потом потряс непричесанной головой, и двинулся в сторону машины Дефензивы. Короткий обмен приветствиями увенчался выпрошенной у капрала дешевой сигаретой. На вопрос, 'почему это пан поручник не попросит себе хороших сигарет у другого пана офицера', охраняемый тут же яростно выдал явно ругательную фразу на английском, сплюнул под ноги и поплелся обратно к дому.
Павла осторожно оглянулась. Судя по всему, капрал остался вполне удовлетворенным увиденным им, и в дом заходить явно не собирался. А не вызывающий особой тревоги у караульщиков и принимаемый ими за чистую монету 'театр одного артиста' за почти три часа представления благополучно превратился в натуральный цирк. Несколько раз, когда Павле уже казалось, что хорунжий вот-вот пойдет проверять наличие поднадзорных, ее спасали заранее подстроенные шумовые эффекты в доме и дистанционное включение света. Навыки опытного электрика в этот раз помогли ей даже вывести временный выключатель прямо на улицу. И хотя Павла уже успела изрядно вымотаться от постоянных переодеваний, и пантомимы на грани провала, но успокаиваться на достигнутом, не спешила. По ее расчетам, до возвращения Терновского оставалось около получаса, но настраивала она себя еще часа на полтора лицедейства. Первая варшавская ночь проходила для добровольцев крайне тревожно и рискованно.
