А так, будет у меня Мила в протоколистах. Не справится? Так справится прекрасно! Более того, с моей овечкой под боком я не “побыстрее” посольство совершить стремиться буду. А как должно, причём тут вопрос не столь желания, сколь неосознанных порывов.
Так думал я довольный и успокоенный, направляясь домой. А теперь надо у самой Милы узнать, а оно ей надо? А то я тут всё нарешал, а вот скажет она “нет”. Вряд ли, но не невероятная возможность.
Впрочем, на мой вопрос Мила после не долгого обдумывания довольно покивала.
— Конечно я с тобой, Ормоша, если можно, — на что я веско покивал, в стиле “нужно”.
— Только протоколировать и вправду надо будет. Добросовестно и много, — уточнил я. — Не отдых, а служба. Хотя немножко времени на отдых, если постараемся, урвём, — подмигнул я подруге.
— Справлюсь, — сжала губы моя овечка. — И понятно что служба, не настолько я дурочка. — показала мне язычок подруга, бухаясь мне на колени. — Но всё равно, вместе будем, и это замечательно.
С чем я, по здравому размышлению, спорить не стал. А через тройку дней моя персона со свеженькой, аппетитной и мне угодной секретаршей пребывали на борту трансконтинентального аэростата “Небоход”. Предаваясь разврату, гедонизму и прочим моментам. Несомненно, для грядущего посольства непременно нужными.
Анекдот, на всякий, про “делового человека”, негра и банан:
Лежит негр на пляже и ест банан. Мимо проходит деловой человек.
— Чего ты лежишь? Слазь на пальму, нарви бананов и набери кокосов.
— Зачем?
— Продашь их, наймёшь в работники пару человек.
— А зачем?
— Они будут собирать бананы, а ты продавать.
— Зачем?
— Заработаешь денег, наймёшь ещё больше людей, организуешь фирму. Лет через двадцать наймёшь управляющего. Он будет следить за фирмой, а у тебя будет много денег. Купишь себе дом, сможешь отдыхать сколько хочешь. Не надо будет работать — лежи на пляже да ешь бананы.
— Так. А я что делаю?
21. Губитель народов
Небоход был классическим каплевидным жёстким аэростатом. Довольно медленным, со скоростью, учитывая борьбу с ветрами, в сотню верст в час. При этом с роскошным, можно сказать, вызывающе роскошным, нутром. О мелочах вроде мебелей и питания можно не упоминать. Но, например, в Небоходе были натуральные термы на электропечах. И бассейны, пусть относительно небольшие, но сам факт! Оранжерея, опять же… В общем, роскошь, повторюсь, вызывающая: купцы таковым пользоваться не будут — медленно и дорого.
Впрочем, на недостаток пассажиров эти летучие дворцы не жаловались, правда были более “статусно-праздничным” средством, нежели средством передвижения. Семейные пары с “памятью на всю жизнь”, милитанты, кутящие в увольнении, да и недоросли не слишком разумных купцов, устраивающих “чадушкам” постгимназическое путешествие”.
В общем, желающие полетать на таковом находились, хотя как по мне, в условиях более-менее равновесного распределения благ Полиса сам факт существования подобных роскошеств несколько бессмысленен. Но есть и есть, лететь нам до Новой Пацифиды около четырёх дней, а дальше Небоход полетит огибать шарик дальше: вполне стандартный для этого средства передвижения кругосветный круиз, чуть больше двух недель продолжительностью.
А мои четыре дня должны быть посвящены, безусловно, кроме декадентства и разврата, вхождению в курс, а с чем меня, собственно, послали.
С протоколами передачи информации радиосигналами я худо-бедно был знаком, но тут выходила связь “на эфире”, причём, как я помнил из урезанного гимназического курса, использовались не только гармонические колебания эфира.
А углубление в вопрос показало, что и не столько. Часть эфирофонов… передавали вибрацию. Вот просто совершенно безумно: воспринимались колебания газовой среды и оказывались с “другой стороны”. Учитывая траты на “эфирный пробой” это была просто… дырка говорильная. В которую абоненты говорили и слушали.
И ладно бы только со звуком. Картинки фац симилле осуществлял методой фотографии. Потому как передающий аппарат отправлял именно набор, чтоб их, фотонов, которые принимающий аппарат улавливал и самым банальным образом проявлял на светочувствительной плёнке.
Казалось бы, в таких раскладах принцип связи “через дырку” должен заменить все иные виды. Но тут работала, судя по расчётам, как раз сила притяжения. Которая на технически доступную часть эфира, похоже, всё-таки оказывала влияние. И, соответственно, ограничивала вменяемую “дырочную передачу” тысячей километров, после чего сначала картинка превращалась в неудобоваримый калейдоскоп. А потом и звуки искажались до неоспринимаемой какофонии.
Вообще, подобная “связь” была одной из первых эфирных, неплохо была изучена. Открыла мечту о “эфирных путешествиях”, телеметаферо. И жестоко эту мечту похоронила: вогнать материальный объект в эфир труда не составило. А вот получить на выходе хотя бы слизь, а не поток излучения, толком не выходило. Теоретически возможно, но как я и узнавал в свое время, количество переменных порядково превышало возможности ламповых вычислителей.
Соответственно, дальняя эфирная связь пошла по сходному с миром Олега путю. Кодировка-декодировка в энерговосприимчивой части эфира путём модулирования электромагнитного импульса. Причём в этой “части” эфира расстояний не было вообще, правда была проблема и со временем: передача требовала одновременного активирования системы “приемник-передатчик”, в противном случае вогнанные в эфир электромагнитные колебания становились просто энергией.
Тут была масса нюансов в виде настройки аппаратов друг на друга, да и вопрос “подслушки” даже не стоял: в рамках заданных “частотой” ограничений сигнал пронизывал весь эфир. То есть, без секретной кодировки подобное послание было доступно всем на Земле (а может, не только).
Ну и, наконец, то что я ранее ошибочно принимал за “техническую” связь, а именно гармонические колебания эфира, оказалось вообще способом дальней связи одарённых. Техникой не воспроизводимое в принципе (хотя, безусловно, могущее ей быть уловленным).
Ну а я вёз в саквояже, помимо малой Полисной печати, мандата Академии Вильно и ряда иных документов, коробочку десять на двадцать сантиметров. Вариатор с тысячью шестьюдесятью восемью шаблонами шифровки-дешифровки, меняющихся в случайном порядке, как и у аналогичного прибора в Вильно. В теории, не абсолют, а на практике, без готовых шаблонов потенциальные подслухи спалят свои вычислители и помрут от старости, прежде чем откроют все варианты.
Кстати, способ хранения “шифровальных шаблонов” на сверхтонких листах органики был довольно близок на первый взгляд к схемотехнике, хотя ей и не являлся. Скорее, удачный и реализованный в мире эфира вариант перфокарт.
Ну и копался я в нюансах эфирной связи и передачи энергии, потому как связь — это замечательно, но результативность посольства у меня вызывает сомнение. Ежели я буду через слово делать морду лица страдающего запором, ну и бежать связываться с “компетентным товарищем”.
Мила, кстати, также просвещалась мной уже почитанным. Ей надо протоколировать, понимание будет не лишним. А борт Небохода прихваченная литература не покинет. И не съем я её, как назойливо и нудно напоминали лешие всяческие мою неудачную шутку, а спалю к бесам.
Ну и, безусловно, предавались мы с подругой всяческим излишествам, гедонизму и разврату. Ну реально, раз уж представилась возможность, так чего ж не попредаваться, раз предаётся?
Пассажиры Небохода особой общительностью не отличались, представлены были, в основном, парочками (и, в некоторых случаях, более сложносоставными конструкциями), как я подозреваю, пребывая в круизе в этаком аналоге “свадебного путешествия”. Нас, очевидно, принимали за такую же пару, ну и предлагали всяческие соответствующие увеселения. Терма на аэростате меня не впечатлила — электропечь и электропечь, а вот довольно экзотический, хотя и несколько пугающий, бассейн запал в память.
Небольшой, метра три диаметром и не более полутора метров глубиной, он обладал прозрачным дном. Ну и волны Великого Океана, проносящиеся в нескольких сотнях аршин под ногами меня с подругой, запущенных в этот аттракцион. Довольно впечатляюще, хотя изначальный эротический настрой нашей с Милой встречи в “бассейне на двоих” сей вид вышиб напрочь.
Ну а в остальном — просто летели, обучались и расслаблялись, в основном, вечерами. Оркестр на Небоходе был хороший, годный, сопелка в его составе присутствовала, так что перелёт оставил самые тёплые впечатления. А за пару часов до прилёта, спалив листки, я первый раз вышел на связь своим эфирофоном:
— Терн на связи, приём, — выдал я, нажав кнопку связи на фигулине.
— Не знаю, что вы там принимаете, — отозвался переговорник голосом Лешего, ещё более противным, чем при общении лицом к лицу. — Но срочно прекратите! Вам скоро с принимающей стороной встречаться, Ормонд Володимирович, а вы всё ещё принимаете. Четырёх дней не хватило? — злонравно возмущалось начальство, в силу отсутствия объекта претензий вызывающее лишь смех.
— Да нет, с трудом, но хватило, — ответствовал я. — А сейчас я принимаю пилюлю мудрости от лица начальского, — стараясь не ржать, ответствовал я.
— Вы мне это прекратите! — выдал Леший. — Впрочем, ладно. Связь сносная, далее вы будете на связи с Остромиром Потаповичем. Ежели что-то понадобится от меня, передайте ему, что нужду испытываете. Надеюсь, не понадобится, — змеилось начальство. — И без вас дел невпроворот. И Остромира Потаповича, надеюсь, у вас хватит разумения без смысла не беспокоить. Всё, удачного посольства, — парадоксально заключил злонравный Добродум и разорвал связь.
— Жаль, что я не любитель выпить, — задумчиво протянул я.
— Почему? — закономерно полюбопытствовала Мила.
— Что должно сделать, ежели тебя незаслуженно обидели? — вопросил я подругу.
— Не знаю, смотря как, — подумав, ответила моя овечка. — Ежели не сильно, так и плюнуть можно. А если сильно, так и отмстить верным будет. Но Добродум Аполлонович просто тебя не так понял, — стала она заступаться за злонравное чудовище.
— Леший с ним, с Лешим, — не стал я посвящать Милу в глубины злостности и злонравия, персонификацией чего моё начальство и является. — Первое, что должно сделать, ежели тебя незаслуженно обидели, это взять, и заслужить! — выдал я абсолютную аксиому бытия с важным видом.
Посмеялись, расслабились, да и дождались швартовки Небохода у причальной мачты. А вот спускаясь на стеклянном лифте, обозрел я орлиным взором доступные мне окрестности Новой Пацифиды. И прямо скажем, не понравилось мне увиденное. Не противно или ещё что, но отторжение вызвало.
Итак. Акрополь сего Полиса был, хотя от канонов и поконов “полисной” архитектуры отличался. Имея память олегову, я бы эту стилистику неоготикой назвал, схоже было. Что и неплохо, в целом приглядно, да и по фото мне уже знакомо было.
А вот что мне не глянулось, так это жилая застройка. Пристойный Полис, от пацифид всяческих в отличии, был широк и площадью обилен. Сады, поля, домик жителя мог хоть конуркой быть, но место иметь не менее, чем у соседей прочих. Ближе к Акрополю участки ужимались. Но тут и понятно, да и геометрически оправданно. Да и не до пятачков непотребных соседствующие с Акрополем участки ужимались.
И обозреваемое мной было мне неугодно: Акрополь окружала многоэтажная инсульная застройка. Которую я ранее лишь в самом Акрополе видел, для управных служащих, дабы до службы за минуты считанные добираться.
Тут же, очевидно, это именно место жизни, причем, похоже, большей части населения. Что для Мира Олега, скажем, было в пределах нормы. Но там и люди дурные, сами себя муравьям уподобляющие. Больно много власть предержащим дозволяющие. Не было такового в Мире Полисов, из мной виденного. А тут сие норма. А самое паскудное, что сознание поколений формируется в этом “муравейнике”. И кто скажет что мелочь сие неважная, есть дурачьё глупое: вещи вроде и не значимые, но с детства закрепляемые, в личность запечатываемые.
Это как с языками различными, в детстве изучаемыми. Можно не учить, родным обходясь. Вот только отрок сей выйдет разумом ограничен, поскольку язык, варианты словообразования и понятийные категории как основу личности закладывают, так и влияние немалое имеют на варианты мышления и подходы к решению проблем. И власть предержащие Мира Олега, не удивляюсь, ежели сознательно, “облегчили” участь отроков, получая в итоге “потупее, да попослушнее”. Не все тупнями оставались, да и мозги сие хоть и ограничивало, но и развить при прилежании и желании во взрослом возрасте можно было. Но таковых единицы выходили, если по совести.
И вот не удивлюсь, если “экспериментаторы социальные” местные, так же программу гимназиума для “быдла” “упростили”.
Хотя, может, и надумываю зря: уж очень меня “трущобные многоэтажки” впечатлили. Не то, что разваливающиеся. Но точно не подобающие для постоянной жизни и развития разумного.
Тем временем, спустились мы к подножью мачты, да встретили нас. Встречал нас муж лет тридцати, высок, темноволос, худощав. С носом почти греческим, формы правильной, но все ж некоторую переносицу имел, пусть и небольшую. Лоб имел высокий, усики небольшие, скулы широкие, ну и очи глубоко, не в последнюю очередь из-за скул, посаженные. Вот чем-то он мне знаком показался, но неуловимо: так, что-то похожее перед взглядом мелькало, так что повглядывался я, да и махнул лапой. Некритично, а то бы вспомнил.
У самоката импортного же стоял чёрный, в фуражке да перчатках белых, чем искренне меня, в рамках олеговой памяти, повеселил.
— Морсгент Суторум, — представился усатый. — Глава кафедры эфирной энергетики Академии Новой Пацифиды.
— Ормонд Володимирович Терн, — ответно представился я “полно”, хоть у местных дикарей отчество было и не в чести. — Полномочный посол Посольской управы Полиса Вильно, мандатариус Академии Полиса Вильно. Милорада Поднежевна Сулица, мой секретарь, — продолжил я, передавая грамоты.
— Да, я тоже мандатирован департаментом, — рассеянно пробормотал собеседник, очевидно, имея в виду местную посольскую управу. — Господин Терн, госпожа Сулица, добро пожаловать в Новую Пацифиду. Сейчас доставлю вас в хоспиталис, — как по примеру ромеев местные обзывали гостиный двор, — и, если вы не слишком устали, проследуем в Академию, — блеснул воспитанием местный.
