— Понимаю.
— И я не уехала. Правда, оказалось, что в Москве тяжело выживать, а уж тем более жить. Особенно когда за душой ничего нет. И нет рядом человека, способного поддержать в нужную минуту. Но я не отчаиваюсь, — излишне бодро и натужено засмеялась, поднялась и поставила посуду в раковину. — Давайте я вам помогу...
— Что вы, что вы, — охнул дядька. — Не надо, зачем? Я сам, все сам.
— Спасибо. Все было очень вкусно.
Я поспешила в прихожую, незаметно пощупала свернутые деньги и начала одеваться. Мужчина принес мне денег — в два раза больше, чем я заплатила за такси. Конечно, мне хотелось их без промедления забрать, но приличия требовали смущения.
— Здесь намного больше. Давайте я верну, — протянула ему пару бумажек, правда, не особо уверенно.
Мужчина замахал на меня руками.
— Берите. Вам еще домой ехать.
Пока обувала тяжелые ботинки, дядька мялся, чего-то хотел сказать, но на полуслове замолкал. Я его не торопила. В таких вещах торопить нельзя. Наконец, он решился и предложил:
— Саша, вы не передумали насчет нашего университета?
— Что вы? — преувеличенно охнула и вылупила глаза, словно он сказал нечто кощунственное. — Это же моя мечта!
— Знаете, возможно, вы мне жизнь спасли. Не надо краснеть так, Александра. Это же правда. И самое малое, что я могу сделать — это помочь осуществить вашу мечту.
— Я не знаю. Как-то неудобно...
— Вот что, Саша, оставьте свой номер, и я с вами созвонюсь, как будет время, чтобы обговорить детали. Я прекрасно понимаю, что вы не можете в полной мере самостоятельно подготовиться к поступлению, но я могу помочь и позаниматься с вами.
— Да...но у меня нет телефона. Вернее, автоматы, будки, но домашнего...
— Не проблема, — на квадратном листочке он вывел аккуратные цифры. — Возьмите. Я домой прихожу после семи вечера, иногда позже. Но обычно к этому времени уже бываю здесь. Позвоните, как появится возможность.
Очутившись на улице, освещенной яркими рассветными лучами, я не сдержала радостного возгласа, чуть не затанцевав от счастья. О таком я даже не думала. Мне бы из клоповника выбраться, а тут...Целый институт! Профессор, чтоб его за ногу. Настоящий и даже живой. Умный и такой одинокий на старости лет.
Я никогда не уважала старость, не чтила ее и не делала из-за нее никаких уступок. Старость, молодость — все одно. Но одиночество на заре жизни — это ужасное состояние для бабушек и дедушек. И впоследствии я не один раз использовала его в собственных интересах, играя на новых открытых мною человеческих слабостях как на ксилофоне. Раньше мне негде было столкнуться с этой разновидностью слабости. Была похоть, жажда власти, жажда красоты и богатства. Они перемешивались, сливались воедино, но со страхом одиночества и болезненным желанием общества я повстречалась впервые. Мне самой ведь нужно не столько общество, сколько практические плоды, которые оно способно дать.
Теперь же мне предстояло учиться общению ради общения.
В ночлежку я вернулась довольной как никогда. После уютной квартиры дядьки, обшарпанные стены и пьяные рожи смотрелись еще более удручающе, чем обычно, но отвращения не было. Я скоро уеду отсюда. У меня есть деньги, у меня будет учеба и будет жилье. Для студентов же предусмотрены общежития.
— Ты такая счастливая сегодня, — Рита удивленно меня рассматривала, периодически неверяще покачивая головой. — Что-то случилось?
— О да. Я уезжаю отсюда.
— Куда?
— Пока не знаю. Куда-нибудь. Зато потом буду жить в общежитии.
— Ты поступила куда-то?
— Поступлю.
Рита с доброй завистью скорчила рожицу.
— Откуда в тебе столько уверенности? Мне хотя бы половину твоей .
— Откуда надо. Ты сама-то собираешься куда-нибудь уходить? Или будешь вечно здесь жить?
— Я тоже попробую поступить.
— Куда? Небось что-то с твоими каракулями связанное?
Она покраснела.
— Да.
— Ужас.
Я собирала свои нехитрые пожитки, упаковывалась и готовилась к отъезду. Пока собиралась, попросила Риту сходить в киоск и купить газету с объявлениями. Засиживаться в стеклянной банке не хотелось.
— Вот деньги, — вытащила одну купюру. — Сдачу принесешь.
И без того большие глаза потрясенно расширились, глядя на непривычную для нас сумму денег.
— Откуда столько? Ты кого-то ограбила?
— Почему ограбила? Заработала.
— Кем?
— Кем надо. Иди уже. И давай быстрее, ладно?
На крайний случай я планировала переехать завтра утром. Но ни часа больше здесь. Ни за что.
К сожалению, все пошло не так, как я планировала.
Глава 44.
Что мое — то только мое и моим останется. Это касается всего — вещей, денег, мужчин и привязанностей. Я могу милостиво отдать, скрипя сердцем подарить, но не позволю забирать что-то, принадлежавшее мне. Особенно если это что-то — единственный шанс на хорошую жизнь.
Прежде чем уходить на другую ступень новой жизни, надо было разобраться со старой.
Попрощаться с Рафиком, который будет не особо рад лишиться почти бесплатной рабочей силы, утрясти вопрос с ночным кафе и найти новую работу. Но Рафик по степени неотложности занимал первое место. Дождавшись Риту, вернувшуюся с газетой, я забрала сдачу и засобиралась на работу. Деньги предпочла спрятать дома, потому что на улице с такой суммой было небезопасно, к тому же я не в институт благородных девиц направлялась, а в нашу комнату обычно никто посторонний не заходил. Рита заверила, что весь день и вечер будет дома — рисовать.
Потом я сто раз о своем поступке пожалела, ведь обычно всегда носила свои нехитрые сбережения с собой. А тут побоялась. Не того боялась, оказывается.
— Смотри, никуда не уходи, — предупредила ее на всякий случай. — Дождись меня и вали куда хочешь, а комнату без присмотра не оставляй.
— Я поняла. Саша, успокойся, я никуда не уйду. Мне нужно одну картину дорисовать.
В общем, уверенная в том, что все под контролем, я направилась к Рафику. Не рад — очень мягкая формулировка его реакции. Мужчина орал, кричал, топал ногами, размахивал руками и напирал на то, что я неблагодарная девчонка, которая не ценит его помощи. А он, можно сказать без преувеличения, жизнь мне спас. Да-да.
— Все вы такие! — воинственно тряс кулаком Рафик. Я стоически молчала и не двигалась, пережидая бурю. — Поползуетэсь, поиграетэ и что? И все! И нэту! С концами в воду. Что мнэ теперь дэлать, ты подумала своей головой, нэ? Ты посмотри! — он крутанул меня вокруг своей оси и обвиняюще ткнул на нескольких посетителей, спокойно евших свой обед. — У мэня рук не хватает! Наплыв клиентов! А ты что? "Я ухожу"! Ты бы еще мне за час до ухода сказала!
Кричал он долго, но на тон голоса я обращала внимание как раз меньше всего. Уж чем-чем, но мужской эмоциональностью и угрозами меня напугать тяжеловато. В конечном счете, мы с Рафой договорились, что сегодняшний день я отработаю полностью, а завтра могу идти хоть на четыре стороны. Конечно, он вначале попытался шантажировать меня квартирой, но поняв, что номер не проходит, бросил это дело. Расстались мы почти миром.
Зато в последний раз Рафик выжал из меня все, что мог. Я работала до седьмого пота, и такой уставшей, наверное, никогда не была. Плюс, он мне заплатил меньше положенного минимума раза в два. На проезд едва хватило. Жмот.
Но и на это я предпочла закрыть глаза. У меня были деньги, и теперь я смогу найти более приличную работу, пусть там с меня и спросят документы. Домой, несмотря ни на что, я ехала в приподнятом настроении и раздумывала о газете, которую собиралась читать, чтобы найти подходящие объявления.
Стоило мне открыть старую скрипевшую входную дверь, как все мои инстинкты включились в полную боевую готовность. Все вроде бы было так же, как и всегда в это время. За окном темно, на грязной кухне в дальнем конце длинного коридора горит приглушенный свет, отбрасывая на стену тень от обеденного стола. Оттуда же доносится громкая музыка, под стать ей — громкие пьяные голоса, скатывающиеся в нецензурщину, по всему дому — тугой запах самогонки. Но еле заметные детали заставили задержать дыхание, вжаться в темный угол и полностью обратиться в слух.
Музыка была какой-то другой, вернее, не она даже, а сам звук, звучание, частота. Голоса — да, как всегда пьяные, но с излишне радостными, я бы сказала, лихорадочно-радостными нотками. Такое бывает, когда наступает эйфория, когда ты чем-то возбужден. И к запаху самогона приплеталось что-то еще. Чего-то жареного — мяса или курицы, точно не могла разобрать. А у этих людей по определению не бывает нормальной еды — только закуска и водка. Лёня не готовит.
Пользуясь очередным взрывом смеха, я бесшумно проскользнула вперед и влево, заворачивая к нашей комнате. В голове что-то перемкнуло, когда я наткнулась взглядом на раскуроченную дверь, вяло болтавшуюся на нижней петле, и замок, вырванный почти с корнем.
Из комнаты не доносилось ни звука. Свет тоже не горел.
Крадучись, я скользнула внутрь, изогнулась, чтобы не задеть дверь и косяк, и цепким взглядом впилась в окутавший все полумрак. Нож правильно и уютно лег в ладонь.
— Рита? — шепотом окликнула я. Никто не отзывался. — Это я, Саша. Все хорошо, Рит. Я одна.
Из дальнего угла раздался всхлип, от которого я напряглась и подалась вперед, чтобы удостовериться, что мне не показалось. Именно у той стены стояла кровать, закрывая обзор, и увидеть что-то оказывалось невозможно.
— Ты там? Ты под кроватью, Рит? Не волнуйся, это же я, — надо было разговаривать тихо, чтобы не спровоцировать ее истерику и не привлечь лишнего внимания. Мне плевать на Риту, но вся комната была в расхристанном состоянии — мои глаза, привыкшие к темноте, выхватили раскиданные вещи. И найти свой пакет с деньгами я не могла. — Вылезай. Все хорошо.
Сначала показалась рыжая кучерявая макушка, потом уличный фонарь и лунный свет высветили измазанную и разбитую мордашку, залитую слезами, а уже после — девушка на дрожащих руках подтащила свое тело ближе, и я помогла ей подняться. Когда Рита со всхлипом попыталась что-то сказать, я прикрыла ее разбитые губы ладонью.
— Тихо, — предупредила строго и уверенно, надеясь таким тоном сдержать приближающуюся истерику и жалость к себе. — Они не знают, что я пришла. Это они, Рита?
Она нервно закивала. Одна рыжая кудряшка упала ей на глаза.
— Что случилось? Только тихо.
— Лёня постучала, — после каждой фразы Рита делала паузу, пытаясь отдышаться, подавить всхлипы и продолжить говорить. — Я не открыла. Правда не открыла.
— Я верю. Что дальше?
— Пришел ее Толя. У них был ключ.
— Дальше.
— Они...они, — она попыталась громко всхлипнуть, но я вовремя зажала ей рот. Руку за спину завела, придержав девушку, и приложила нож к своим губам, делая знак молчать. — Они сказали, что нужны деньги. Что надо повысить плату за комнату, потому что мы живем вдвоем, а место Антона пустует. И...
— И что?
— Толя сказал, что мы должны заплатить за полгода вперед, чтобы жить здесь. Я сказала, что денег нет.
— Что он взял?
В ее испуганно-огромных глазах снова заблестели слезы. Я же была спокойной, ледяной, в противовес трясущейся Ритке, которая под моей ладонью жутко дрожала.
— Ик-коны. Он иконы забрал, Саш.
— И все?
— Вещи. Мольберт. Деньги.
— Чьи? — процедила я.
— Твои, — выдохнула Рита и сжалась. — Он взял твой пакет и вывернул его. Забрал всю одежду, переворошил ее и в носке нащупал свернутые в трубочку деньги. Они все забрали, Саш, даже картины...
И она, уткнувшись лицом в ладони, горьки и тихо заплакала.
Я редко растрачиваюсь на сильные эмоции, особенно если нахожусь в полной жопе. Эмоциональность, острое реагирование на какие-то поступки целесообразно только тогда, когда ты наделен властью, и значит, можешь устранить то, что привело тебя в эмоциональный раздрай. Сейчас я была никем, бесправной и бессловесной девочкой, находящейся у подножия социальной лестнице. Тот же алкаш Толя превосходил меня в физической силе и мог раздавить одной рукой. Поэтому тратиться на эмоции было глупо и бесполезно. Равнодушие спасало.
Но после слов Риты во мне проснулись настолько неконтролируемые гнев и ярость, что меня затрясло, глаза застелила пелена, и все, чего мне хотелось — голыми руками разодрать глотку недостойным ублюдкам, которые позарились на мое. Не просто на деньги, а на мой шанс новой жизни, который они в эту минуту пропивали. Я рисковала, я выгрызала свой шанс не для того, чтобы какие-то никчемные уроды могли так просто его у меня забрать. И да, пусть я кипела от ярости, тем не менее, мозг четко осознавал, что этих тварей надо наказать и забрать свое назад.
Двигаясь четко, рассчитанными движениями, я поднялась с колен, расстегнула куртку, чтобы не мешала, и быстро, но бесшумно заскользила к кухне, где по-прежнему громко играла музыка, а эти твари жрали за счет моего — моего! — будущего. Я развернула нож, прижав лезвие к запястью, одернула рукав, чтобы спрятать рукоять, и резко вынырнула из-за угла, с размаху всаживая нож в того, кто находился ближе ко мне — Толю.
Они не ожидали подобного. Они пили, они расслаблялись, Лёня уютно устроилась на мужских коленях, еще один мужик сидел неподалеку от них и как свинья жрал курицу.
Наточенный до невозможной остроты нож вошел в плечо мягко, без сопротивления. Как в топленое масло. Толя выронил кусок хлеба, стопку и шокированно хлопал глазами, первые несколько секунд не соображая, что случилось. Лёня повернулась ко мне, вздрогнула от того, что я оказалась так близко, и перевела взгляд на мою руку. И завизжала.
Ее визг стал катализатором. Ощерившись, я рывком сдернула бабу с колен и толкнула ее в сторону, по-прежнему удерживая нож в плоти мужика. Они были пьяные, разморенные, и наверное, в ту ночь именно это меня спасло. Возможно, еще и моя безрассудная ярость. Мне некуда было отступать.
— Убью всех! — не своим голосом заорала я и вытащила окровавленное оружие, без промедления прижав его к лоснящейся и грязной шеи алкаша. — Я вас всех на куски изрежу, суки! Сидеть! — рявкнула, когда второй мужик попытался приподняться. — Иначе я ему глотку перережу. А потом вам!
У них развернулся пир. Стол ломился от вкусной и горячей еды, на полу у батареи приютились несколько бутылок не самой дешевой водки, еще одна — стояла рядом с рюмками. Также здесь находилась наполненная до краев сковородка с жареной картошкой, курица, колбаса и какие-то салаты. Мне дурно становилось от одной мысли, что за это заплачено моими деньгами. Нож против воли еще ближе прижался к мужскому горлу.
Их друг не послушался, возможно, водка придала ему сил и бесстрашия. Рассказ получается долгим, но тогда все заняло минуту или две. Этот алкаш с разъяренным рыком, грязно ругаясь, рванул в мою сторону, одну руку сжав в мощный, толстый кулак, а другой, хищно скрючив пальцы, нацелился мне в шею. Я все видела как в замедленной съемке, словно со стороны — и то, как я подхватила горячую сковородку, с которой сразу попадала картошка, и то, как эта самая сковородка с размаху опустилась на опухшее лицо, и даже показалось, что в воздухе запахло паленой кожей. Мужчина отшатнулся, трясущими руками закрыл лицо и неистово заорал, огласив весь подъезд таким криком, что содрогнулись хлипкие стены.
