Из сновидения можно выйти в астрал, этого разве что глухой не слышал и слепой не читал. Но сновидения возникают в "быстром"-парадоксальном сне, в черной дельте образов нет, а выйти можно и оттуда. Тело все равно уже не чувствуешь, ощущаешь только собственное сознание, как мыслящую единицу, и движешься ею по течению мыслей-рек. Но это не астрал, там нет ни картинок, ни образов. Это, по всем признакам, ментал. Он чутко отзывается на твои мысли, а чувства там принимают вид состояний, дополняющих мысль. С другими сознаниями можно общаться, игнорируя не только языковые, но и культурные различия. Нет, они обнаруживаются, например, я однажды наткнулась на чрезвычайно развитый ум, не знакомый с понятиями точных вычислений и дискретности. Явно не человеческий, и чрезвычайно любопытный. Где такие, интересно, живут, не в глубинах ли океана? Для подобного взгляда на мир должна быть совершенно иная среда обитания. Но, выяснив наши расхождения, мы уяснили, что сходства между нами, все-таки, больше. Интересно и то, что для ментального псевдопространства можно задать графическое представление, но это будет именно твоя надстройка, твой интерфейс. Почему сновидческая братия там косяками не бродит, предпочитая астрал — не знаю, наверно, они думать не умеют.
Все это было еще во время земной жизни, попав на Ирайю, я несколько раз безуспешно пыталась вылезти в ментал. Такое чувство, что вокруг тебя генерируется небольшая область соответствующего представления, как пузырь, а дальше — глухая стена. Обломались мои наполеоновские планы. Для мысли же, по идее, не должно быть преград. Ну, разве что Контора поставила мощные глушилки для всех, кто не свои. Но тогда из Тумана выход должен получаться на счет "раз", а там вообще неструктурированный голяк и потенциальная яма. Да и то, что слышать слишком "громкие" мысли окружающих на Ирайе я научилась, просто прислушиваясь к ним, свидетельствовало против ментальной "глушилки". Оставалось списать "невыходимость" на местную аномалию, либо происки какого-нибудь божества. Вот сейчас и выясню.
Иду к Оракулу. Вокруг меня грубая подделка под каменистую равнину, далеко впереди поблескивает гранями некая энерго-информационная конструкция, которой с той же неуважительной к пользователю небрежностью придали форму пирамиды. Кто бы ни делал интерфейс этой игрушки, а у нас на Земле программеры круче! Хоть и не боги. Это настраивает меня на соответствующий лад: если ко мне поворачиваться задницей, то и я вряд ли лицом развернусь. Топать хрен знает сколько по этой грубой поделке мне в лом, и я присматриваюсь, причувствуюсь к Пирамиде, ловя ее состояние — и делаю шаг. Она приблизилась, увеличилась, но не так, чтоб вплотную. Усиливаю это состояние, проникаюсь им — и делаю второй. Это я зря...
Хорошо, отвернулась — а то нос разбила бы в лепешку, с такой динамикой на ступени упала. На щеке точно синяк будет, и руки рассадила до крови. Игрушка-игрушкой, а удары реальные. Ладно, встаю на четвереньки, карабкаюсь наверх. А что рисковать, на двух-то конечностях, когда все равно никто не видит. Ползла долго, даже слегка запыхалась. Уж думала, ступеньки никогда не закончатся, а когда рука вместо того, чтоб нащупать следующую, шлепнула по ровной площадке, я опять клюнула носом, настолько оно было неожиданно. Поднялась, отряхнулась. Наверху тоже эстетика первого Варкрафта на монохромном мониторе. Даже не потрудились прорисовать пейзаж, пустили вокруг черный фон, как беззвездное небо. Посередине тетраэдр, раскрашенный в "три тона серого" — белый, черный и собственно, серый, рядом с гранями парят маски соответствующих цветов, и двигают губами, бровями, только что не подмигивают.
— Это, — спрашиваю. — Оракул? Я по тому адресу пришла?
— Не "это", а я — Оракул, — отвечает мне белая маска.
— А этих двоих как звать? — киваю на черную и серую.
— Мы — Оракул. То есть, я, конечно, — хмурится белая маска, а остальные оживляются. — И они — тоже я.
— Значит, един в трех лицах? — спрашиваю. — И где ж я еще такое встречала? Не-ет, надеюсь, ты с тем, который... в общем, не имеешь ничего общего. Есть на Земле такое трехликое божество, с которым лучше не контачить, — поясняю Оракулу.
— Подозреваю, что у тебя там не все сложилось, — констатирует маска. — И знаю, почему. Хамство не способствует долгой жизни.
— Да, вообще-то, знаю сама, — соглашаюсь. Вопрос, что еще считать хамством, но спорить на эту тему — фи, кащенитство. — А у вас тут какая-то монохроматическая гамма. Скучно, наверно? Тоска зеленая. Да если бы зеленая — все было бы какое-то разнообразие.
— Я знаю, что такое скука, — покачивается маска. — Но это не входит в мои функции.
— Так ты — тоже программа? — печально. Хоть бы одна личность, а то все — неписи, что монстры, что привратники, что трехликие божества. — Я надеялась, что уж Оракул — точно будет ИИ.
— Кто? — удивляется маска.
— Искусственный интеллект. То, что не только способно выполнять заложенные в него программы, но и принимать решения в непредусмотренных ситуациях. Ну, в твоем случае, такая же личность, как остальные божества веера, только появившаяся не естественным путем, а сконструированная.
— И как же ты это определяешь? — белая маска заинтригована, остальные прислушиваются.
— Самообучающийся модуль — это раз, он необходим, но главное — другое. Истинный рандомайзер, — говорю, выделяя последнее слово. Да, это моя любимая тема когдатошних сетевых баталий, завязанная на возможность свободы воли. — Способность принимать необусловленные решения. Если любое твое решение хотя бы теоретически можно просчитать — ты, увы, неживой, если же в определенный момент можешь выдать нечто принципиально непрогнозируемое, пусть даже самое дурацкое — ты живой, даже если сделан из плат и микросхем.
— И откуда такая информация? — не унимается Оракул.
— Сама додумалась, — скромно опускаю глаза. — Но все вводные были, так что невелика заслуга. Интернет стимулирует мышление лучше любого симпозиума. Потому что на ученые тусовки приходит народ, думающий строго в одном направлении и опирающийся на одну теоретическую базу, разница в малосущественных деталях, а у сетевого люда убеждения отличаются, как бульдог... от квадратного трехчлена, а тот — от сяпающей калуши. Да еще такие экземпляры встречаются... Двадцать раз им одно и то же объяснишь, все разными методами, они, конечно, ничего не поймут, да еще и обложат тебя со своей колокольни, зато ты сам после этого понимаешь вопрос глубоко, можно сказать, по сути. Иной раз до такого дойдешь, до чего в кругу единомышленников не додуматься. Ну, и еще, сеть — роскошное хранилище информации, не всегда, конечно, достоверной, но тут уж надо уметь просеивать.
— Интересно, — кивает маска. — А тому, до чего ты додумалась, есть подтверждения?
— Смотря чему, — отвечаю. — Тому, что свобода воли — это истинный рандомайзер, конечно, нет. Это зависит от того, что считать этой свободой, а вот то, что истинный рандомайзер существует, подтверждают элементарные частицы физического плана, во всяком случае, пока не доказано обратное.
— Значит, пока есть истинная случайность...
— ...мир живой! — договариваю я. — Иначе говоря, пока он не стал часовым механизмом. Как станет — все, пиши пропало, умер. Готовь полешки для костра. Мало того, истинная случайность — источник возникновения новой информации, роста и развития мира, без нее любое слово будет перепевом ранее сказанного.
— И до всего этого ты дошла благодаря интернету?
— Не только, но без него бы не получилось. Когда множество сознаний, имеющих отличающиеся знания, опыт, мировоззрения, сходятся для обсуждений — возникает некий супермозг. Не обязательно умный, тут уж все зависит от составных частей, но способный генерировать гипотезы и версии, инициировать рождение идей в разумах участников дискуссии.
— Интересно. Значит, ты хочешь в него вернуться?
— Зачем? — спрашиваю. — Я его здесь хочу протянуть. Уже прикинула, кто будет серверами, в чем кодировать и откуда энергию для поддержания штанов брать, чтоб никому не накладно.
— Штанов?
— Ну, это идиома. Если посмотреть, как фонят разумные существа всякими сорными мыслями, сразу хочется организовать сбор ментального мусора в планетарных масштабах. И природе на пользу, и энергия в сеть.
— Хм, — маска поджала губы. — А от меня тебе тогда что надо?
— Дык, не выходится от вас в ментал! — развожу руками. — И так, и этак стучусь, а там будто забетонировано.
— Не забетонировано...
— Но что-то близкое, да? Или у вас вообще ментала не существует? Мысли есть — а летать им не в чем?
— Ты сама понимаешь, что сболтнула? — кривится маска. — Без носителя нет сигнала, и без ментала тут бы ничего мыслящего не появилось, а кто извне пришел — быстро деградировал бы до амебы.
— А откуда мне знать? Может, я уже давно на уровне амебы, а мне по старой памяти кажется, что я мыслю? А, может, я никогда и не думала? Особенно, когда на игру собиралась.
Белая маска задергалась. Вслед за ней затряслись черная и серая, задрожал и закачался трехцветный тетраэдр, и всю пирамиду пробрала крупная дрожь. Вы не представляете, как я напугалась! Поверхность под ногами ходит ходуном, маски рожи строят, треножники звенят, блюда на них елозят. И из-за чего? Из-за того, что я в очередной раз усомнилась? Что ж это за пирамида, которую можно обрушить сомнением?
Но она не обрушилась, даже не расшаталась. Маски нахохотались, успокоились, и синхронно скосились на меня, развернувшись вполоборота. Я стояла, держась за края блюда, почти вплотную к белой грани и маске, которая наклонилась, чтобы меня лучше видеть. Поджилки и кишки продолжали мелко дрожать, но уже не из-за пирамидотрясения, а от запоздалого страха.
— Ты умеешь смешить, — провещалась белая маска. — Может, ты еще и знаешь, что такое смех?
— А ты, конечно же, знаешь? — смотрю в пустые провалы глазниц, жду.
— Смех — это осознание несоответствия ожидаемого и действительного, — говорит маска. — Я ждал от тебя одного, а получил совсем другое.
— Ошибаешься, уважаемый, — да, и этот вопрос уже обмозговали в сети, на форуме курсов сценического искусства. — Добавь туда еще осознание своей неуязвимости, неразрушимости — получишь смех. Без него — одни слезы. Ты смеялся, а я боялась, что сейчас все рухнет, вместе со мной.
— И поэтому ты схватилась за жертвенник? Или хочешь пожертвовать... себя? — маска скривилась в ехидной ухмылке.
— И не думай! — говорю. — Я слишком многим должна, чтобы уходить, не выполнив обещаний, да и свои планы имеются, хоть попытаюсь их воплотить. А то благодарные потомки мне не простят.
— Ладно-ладно, — кривится маска, и такое впечатление, что сдерживает смех. — Но хоть земной памяти тебе не жалко?
— И память жалко! — говорю. — Мои года — мое богатство, все что помню — все мое.
— Да не буду я у тебя ее стирать, прочитаю только, — нефизическое давление усиливается, Оракул, оказывается, любопытен! — Скопирую.
— Только если так! — отвечаю. — Я не копираст, "на почитать и скопировать" — всегда пожалуйста. Но поклянись, что ничего не сотрешь и не изменишь.
Еще минут через пять мы приходим к согласию, и я открываюсь Оракулу по максимуму, то есть — во всем, что связано с земной жизнью, исключая информацию о сестре. Да, я — параноик, это меня не раз спасало от смерти и кое-чего похуже. Пусть лучше в сетевых холиварах на досуге пороется, может, что полезное извлечет.
Качает он ее на удивление долго, через модем, что ли? Я со скуки начинаю жужжать и скрипеть, подражая незаменимой шняге конца девяностых, и замечаю, что скачивание прекращается, только когда взгляд Оракула упирается мне промеж глаз. Весьма неприятное чувство, доложу я вам, ощущения, словно стоишь голышом на площади.
— Ничего о себе узнать не хочешь? — спрашивает маска. — Из того, что в самых глубоких слоях.
— О прошлых жизнях, что ли? — подавляю в себе желание сплюнуть под ноги. — Знаешь, это такая скользкая тема, что я предпочту не знать ничего, нежели чесать самомнение какой-нибудь сказкой.
— Скорее, об этой, — голос у маски стал ужасно серьезным, даже немного трагическим. — С тобой ничего странного недавно не случалось?
— Много всего такого, — говорю. — А что именно надо?
— И ты в себе никаких новых сил и возможностей не открывала?
— Открывала, — отвечаю. — И что с ними связано?
— Это сила Омелы, — торжественно так говорит, будто некролог читает.
— И что это за Омела? — вот божества, кого ни встречу — все к чужому руки тянут. — Я источник открыла — он мой! И учитель сказал: никому его не отдавать и ни под кого не подстраивать. Так что, если ты мне помогать не хочешь — я пойду.
— И майнднет похоронишь? — в голосе Оракула сквозит ехидство.
— Найду способ, и сделаю, — вот не люблю я, когда меня шантажируют, и стараюсь держаться от шантажистов подальше.
— Я тебе помогу, — отвечает.
— Если в обмен на мой источник — не надо! Больно неравноценный обмен.
— Успокойся! — маска уже кричит на меня. — Никто у тебя твой источник не отберет. Хотя бы потому, что ты и есть Омела, точнее, ее самая крупная часть. Черенок, из которого выдурился целый куст. Между прочим, у самого первого из ее черенков.
Кажется, у меня вид еще более тупой, чем был, потому что маска улыбается и снисходительно объясняет:
— Ты не можешь знать, это было на заре миров, в раннем детстве этого веера. Некая Омела совершила божественное убийство, уничтожив воплощение Совершенства, и привела в миры вечные перемены. Она была лишь орудием, ее руку направлял... ладно, не важно, кто, да и стоило это сделать хотя бы ради юных миров, и молча с ней согласились почти все Силы и божества веера. Но убийство одного из нас нельзя было прощать — и Омелу заточили.
— В кристалл? — не выдерживаю я.
— Если ты о структуре, то да. Абсолютно правильная, никаких неожиданностей.
— А вы оценили страдание, которое будет испытывать воплощение перемен в неизменном Кристалле?
— Не совсем перемен. Омела — божество Прогресса, младшая Разума. Была.
— Она погибла в заточении?
— Нет, совершила самоубийство. Развоплотилась. Взорвала и себя, и Кристалл. Мельчайшие частицы Омелы разлетелись по мирам, не только нашего веера, но и соседних, заражая существ жаждой прогресса. Более крупные стали духами, вроде земных лоа. Во всяком случае, их питало не поклонение, а дела и мысли тех разумных, между которыми они жили незамеченными сотни и тысячи лет. Духи возбуждали в них жажду знания и творческий зуд, толкали их под руку, подбрасывали неожиданные идеи, вдохновляли на поиски и исследования. Если прогресс останавливался, наступал спад или длительное плато, если люди переставали интересоваться новым и бездумно повторяли за учителями прописные истины — духи прогресса засыпали или даже гибли от бескормицы. Некоторые частицы Омелы — вроде тебя — начали воплощаться в тела разумных, и настолько преуспели в этом, что позабыли, кто они по природе своей. Две-три жизни — и даже продвинутый йог не вспомнит, откуда у него патологическая страсть к переменам. Но свою суть не переделаешь: в обстановке открытий, изобретений, прорыва в технологиях — духи прогресса и в физическом воплощении блаженствуют, благодаря чему тела их живут исключительно долго. Как только начинается спад и стагнация — они начинают страдать, и с течением времени страдание усиливается, из-за чего тела их болеют и умирают.
