— В то время ваша жизнь подходила к концу.
— Да. Тогда я был стариком. Был болен и умирал. Это было хуже всего: я ничем не мог помочь. Повсюду люди хотели бежать. Отцы писали один за другим и спрашивали, не подумаю ли я плохо о них, если они убегут.
— И что вы им сказали?
— Я отправил всем одно и то же сообщение: если мы покинем свои посты, кто останется на своих местах?
Иногда разговоры прерывались долгими паузами. Иногда Чесли просто сидел в затемненном конференц-зале, вытянув ноги вдоль окна.
Гас не обладал зрительными способностями. — Я слышу приближение бури, — сказал он. — Но я хотел бы снова почувствовать дождь. Увидеть черные тучи, громоздящиеся высоко над головой, и синюю дымку приближающегося шквала.
Поэтому Чесли попытался выразить словами отблеск света на полированной столешнице, ощущение серой тяжести гранитных башен библиотеки, возвышающихся над деревьями. Он описал желтую дугу луны, бесконечное сияние ночного неба.
— Да, — сказал Гас, его электронный голос звучал как-то отстраненно. — Я помню.
— Почему Августин стал священником? — спросил Чесли.
— Я хотел, — сказал Гас, сделав легкое ударение на первых словах, — быть как можно ближе к своему Создателю. — Задумчиво добавил: — Кажется, я забрался далеко.
— Иногда я думаю, — сказал Чесли, — что Творец слишком хорошо скрывает себя.
— Воспользуйтесь его церковью, — сказал Гас. — Вот почему она здесь.
— Она изменилась.
— Конечно, изменилась. Мир изменился.
— Церковь должна быть твердыней.
— Думайте о ней скорее как о прибежище в мире, который не стоит на месте.
В воскресенье, следующее за Днем благодарения, из Бостона позвонил молодой священник, с которым Чесли подружился, и сказал, что он сдался. — С разрешения или без, — сказал он хриплым от волнения голосом, — я ухожу из священства.
— Почему? — спросил Чесли.
— Ничего из этого не работает.
— Что не работает?
— Молитва. Вера. Что угодно. Я устал молиться за безнадежные дела. За мужчин, которые не могут бросить пить, и за женщин, которых избивают каждую субботу вечером. И за детей, которые употребляют наркотики. И людей, у которых слишком много детей.
В тот вечер Чесли отправился к Гасу. — Он был прав, — сказал он, сидя в свете настольной лампы. — Мы все это знаем. В конце концов, нам всем приходится смириться с тщетностью молитв.
— Нет, — сказал Гас. — Не совершайте ошибку, молясь не о том, о чем следует, Мэтт. Священники Христа никогда не были предназначены для исцеления. Молитесь о силе, чтобы выстоять. Молитесь о вере.
— Я слышал это тысячу раз.
— Тогда молитесь о чувстве юмора. Но не спешите.
— Зачем?
— А что еще остается?
Двумя днями позже, после посещения семинара в Темпле, Чесли в гневе активировал систему. — Это была одна из тех межконфессиональных проблем, — сказал он Гасу. — И у меня с этим нет проблем. Но там был епископ, и мы все очень старались никого не обидеть. В любом случае, почетным гостем была популярная унитарианская писательница. По крайней мере, она притворялась унитарианкой. У нее хватило наглости заявить нам, что христианство устарело и от него следует отказаться.
— Так говорили римляне, — сказал Гас. — Надеюсь, никто не воспринял ее слова всерьез.
— Мы относимся ко всем серьезно. Епископ — наш епископ — в ответ перечислил социальные преимущества, которые дает христианство. Я цитирую, он сказал: "Даже если бы вера, не дай Бог, была недействительной, христианство все равно было бы полезным. Если бы оно не произошло по воле Божьей, нам пришлось бы его изобрести".
— Я так понимаю, вы не разделяете эту точку зрения?
— Гас, "полезного" христианства быть не может. Либо Воскрешение произошло. Либо его не было. Либо у нас есть жизненно важное послание. Либо у нас ничего нет.
— Хорошо, — сказал Гас. — Я полностью согласен.
Чесли прислушался к шуму уличного движения. — Знаете, Гас, — сказал он, — иногда мне кажется, что мы с вами единственные здесь, кто знает, что значит быть католиком.
— Спасибо.
— Но ваши представления о сексуальной морали зашкаливают.
— Вы имеете в виду, что они ненадежны?
— Да. Мягко говоря. На протяжении веков они создавали массу проблем в Церкви. Вероятно, и сейчас создают, если уж на то пошло.
— Даже если это правда, что я заблуждался, вряд ли можно сказать, что другие предпочли следовать моим наставлениям. Почему вы так рабски следуете тому, что сказал другой человек? Если я иногда бывал тупым или глуповатым, пусть будет так. Используйте то, что дал вам Бог, и найдите свой собственный путь.
— Гарри, у вас там есть одна из симуляций святого Августина от ЭйТиЭл, не так ли?
— Да, Мэтт. У нас есть такая.
— Как она работает?
— Прошу прощения?
— Я имею в виду, она делает что-нибудь необычное?
— Ну, немного капризничает. В остальном, нет. Не доставляет нам никаких проблем.
— Мэтт, вы тратите слишком много времени на разговоры со мной. — Он был в своем кабинете, за своим компьютером.
Это был первый день рождественских каникул. — Наверное, вы правы.
— Зачем вы это делаете?
— Что делаю?
— Все время торчите в этом офисе? Вам что, нечем больше заняться?
Чесли пожал плечами.
— Не слышу вас.
— Я здесь работаю, — раздраженно сказал он.
— Нет. В офисах работают бизнесмены. И бухгалтеры. Не священники.
И позже: — Знаете, Мэтт, я почти помню, как писал "Град Божий".
— Что вы можете вспомнить?
— Немного. Отрывки. Помню, что это было непросто. Но я знал, что кто-то другой, помимо меня, руководил работой.
— Вы утверждаете, что это вдохновленная книга?
— Нет. Не вдохновленная. Но по качеству это превосходит все, что я мог бы создать.
Стул Чесли заскрипел.
— Вы знаете, — спросил Гас, — почему люди пишут?
— Нет. Почему они пишут?
— Их привлекают чувственные свойства пергамента.
Голос раздался из темноты. На мгновение Чесли почувствовал чье-то присутствие в комнате. Как будто что-то вошло и теперь сидело в мягком кресле, стоявшем под углом от его стола к окну. Ему невольно пришло в голову высмеять только что высказанное предположение. Но эта мысль тут же рассеялась. Он усомнился в том, что может обидеться.
— Возьмите ручку, — продолжал голос. — Приложите ее к листу тонкой белой бумаги. Действуйте. Ощутите остроту прозрения. Ощутите восторг от проникновения во внутренние реальности. От того, что вы открываете свою глубинную сущность взглядам других. Создание книг — это, в конечном счете, эротический опыт. — Слова оборвались. Чесли прислушался к собственному дыханию. — Однако, несмотря ни на что, это, безусловно, законно. Бог дал нам не один путь, с помощью которого можно облегчить тяготы творчества.
— Я живу в подвешенном состоянии, Мэтт. — Голос был полон горечи. — В месте, где нет света, нет движения, где даже иногда не удается заснуть. В темноте всегда есть звуки: голоса, шум дождя, шаги, шепот ветра. — Что-то холодное и темное повеяло на душу Чесли. — Я не могу ни к чему прикоснуться. А вы, Мэтт, у вас есть доступ ко всем этим вещам, и вы забаррикадировались.
Чесли попытался заговорить. Но ничего не сказал.
Позже, далеко за полночь, когда разговор закончился и снова зажегся свет, Чесли в ужасе сидел, пригвожденный к стулу.
Холц догнал его, когда он выходил из библиотеки. — Я разговаривал с ЭйТиЭл, — сказал он, запыхавшись, подбегая к нему. — Они приедут на следующей неделе, чтобы установить новое программное обеспечение.
Сначала Чесли не смог понять его. — Хорошо, — сказал он. Затем: — Что за новое программное обеспечение?
— Фому Аквинского. И отсоединят модуль Августина. — Холц постучал тыльной стороной большого пальца по губам жестом, который, по его мнению, выглядел задумчивым. — Мне неприятно это признавать, но, вероятно, вы были правы насчет Гаса.
— Что вы имеете в виду?
— Это уже не в его характере. На прошлой неделе заявил Эду Брэндону, что тот еретик.
— Шутите.
— Перед его учениками.
Чесли ухмыльнулся. Гас не мог бы найти более подходящей мишени. Брэндон был, насколько ему было известно, единственным священником в кампусе, который серьезно относился к Адаму и Еве. — Почему?
— Оказывается, Гас не признает непогрешимость папы.
— Ой.
— Были и другие инциденты. Жалобы. Отличается от старых песен, которые мы привыкли слышать. Теперь, кажется, он стал радикальным.
— Гас?
— Да. Гас. — Холц перешел на обвиняющий тон. — Я сам проверил систему сегодня утром. Задал несколько вопросов.
Они шли к административному зданию. — Что вы выяснили?
— Он подверг сомнению Успение. Описал это как доктрину, не имеющую доказательств или смысла.
— Понимаю.
— Более того, сказал мне, что я религиозный фанатик.
— Вы шутите.
— Именно я, а не кто-либо другой. Мы избавимся от него, Мэтт. Кроме того, с Аквинским мы получаем новый административный пакет. У нас будут улучшенные возможности обработки текстов, улучшенная бухгалтерия, приличная система электронной почты. И мы можем делать все это без модернизации. — Он внимательно посмотрел на выражение лица Чесли. — Я думаю, мы заключили очень выгодную сделку для себя.
Чесли глубоко вздохнул. — Что вы планируете делать с ним?
— Мы мало что можем сделать, кроме как скачать.
Как можно более небрежным тоном он спросил: — Почему бы не оставить Гаса в рабочем состоянии? Для преподавателей?
— Послушайте, вы нечасто бываете в обществе. Семинаристы не в восторге от этой идеи. Я имею в виду, избавиться от Гаса. Им он нравится. Вы ни за что не сможете убрать его с достоинством. Поверьте мне на слово, Мэтт. Что мы хотим сделать, так это покончить с этим. Чисто и быстро. Если у вас нет веской причины, почему бы и нет, именно это мы и собираемся сделать. — Его взгляд остановился на Чесли. — Ну?
— Вы говорите так, как будто речь идет о казни.
Холц вздохнул. — Пожалуйста, будьте серьезны. Это ваша идея, вы же знаете.
— Я говорю серьезно. Я говорю вам "нет". Спасите его.
Глаза Холца смотрели поверх стальной оправы очков. — Что?
— Я сказал, спасите его.
— Спасти его? О чем вы говорите, Мэтт?
Чесли остановился. Было холодно и безоблачно, день был полон яркого света. Белка сидела на зеленой скамейке и наблюдала за ним.
— Мэтт, что вы пытаетесь сказать мне?
— Ничего, — сказал Чесли. — Ничего.
— Он думает так же, как и я, — сказал Гас. — Он знает, что вы все время здесь, разговариваете со мной, и считает, что это нужно прекратить.
— Откуда ему знать?
— Отец Холц не дурак. Он знает, где вы проводите время. В любом случае, он спросил меня.
— И вы ему сказали?
— Почему бы и нет? Здесь нечего скрывать, не так ли? В любом случае, я бы не стал лгать ради вас. И если бы я отказался отвечать, он бы наверняка догадался, что это значит.
— Гас. — Чесли обнаружил, что дрожит. — Что произойдет, если они скачают вас?
— Я не уверен. Программное обеспечение "Августин" выживет. Не факт, что выживу я.
Чесли смотрел в темноту за окном. В комнате внезапно стало холодно. — Кто вы? Что из этого может не выжить?
Ответа не последовало.
— Я распоряжусь, чтобы вас отправили в одну из наших средних школ.
— Маловероятно. Если Холц считает, что я здесь слишком опасен, вы действительно верите, что он допустит меня к компании старшеклассников?
— Нет, я так не думаю. — Взгляд Чесли посуровел. — Они просто сохранят диск...
— ... в подвале библиотеки.
— Я так думаю.
— Вместе со старыми складными стульями и садовым инвентарем. — Голос Гаса звучал напряженно. — Вряд ли это подходящее место для упокоения католика.
По спине Чесли пробежал холодок. — Я позабочусь, чтобы это прекратилось.
— Нет.
— Почему нет?
— Я знаю, что значит быть человеком, Мэтт. И я не заинтересован в продолжении этого псевдосуществования.
— Проблемы, которые вы недавно создавали, оскорбляя Холца, Брэндона и других, были преднамеренными, не так ли? Вы хотели спровоцировать их.
— Если вы хотите продолжить этот разговор, вам придется прийти в центр активного пользовательского доступа.
— В библиотеку?
— Да.
— Почему?
— Потому что мне нужна ваша помощь, Мэтт.
Чесли накинул свой черный плащ и растворился в ночи. Он шел с нарочитой скоростью, миновал старую студенческую столовую, часовню, пересек беговую дорожку. Он зашел за библиотеку.
Было уже поздно, и здание было закрыто. Он вошел в него через заднюю дверь и направился прямо к парадному входу, на ходу включая свет. Гроза была глухим ревом, похожим на шум прибоя. Это почему-то успокаивало. Он быстро прошел мимо кабинета библиотекаря и свернул в длинный коридор, вдоль стен которого тянулись кладовые.
В центре активного доступа горел свет. Чесли остановился у входа.
Старые столы и конторки были придвинуты к стенам. Повсюду валялись покрытые пылью гравюры, подобные тем, что висели в каждом конференц-зале этого учреждения. В противоположном конце комнаты громоздились несколько десятков картонных коробок. Книги и переплетенные бумаги были разбросаны повсюду.
— Привет, Мэтт. — Голос Гаса был мрачен.
В комнате стояло три компьютера. — Который из них вы?
— Не знаю. Понятия не имею. — Из динамиков снова донесся электронный смех. — Человек не знает, где он живет.
— Гас...
— Я на самом деле знал, что земля круглая. В шестом веке, путешествуя по морю, я понял это. Это невозможно было не заметить. Она выглядела круглой. Ощущалась круглой. Подумать только, мы плывем на этом огромном корабле-мире сквозь бесконечную пустоту. Какая чудесная рука у Создателя.
— Жаль, что вы не записали это, — прошептал Чесли.
— Я записал. В одном из своих дневников. Но он не сохранился.
Чесли вытер рот рукой. — Зачем вы попросили меня прийти сюда?
— Я хочу, чтобы вы выслушали мою исповедь.
Священник уставился на компьютеры. Его сердце тяжело билось. — Я не могу этого сделать, — сказал он.
— Ради себя самого, Мэтт, не отказывайте мне.
— Гас, вы — машина.
— Мэтт, вы так уверены?
— Да. Вы умница. Но, в конце концов, всего лишь машина.
— А что, если вы ошибаетесь?
Чесли боролся с нарастающим отчаянием. — В чем вы могли бы признаться? Вы свободны от плотских грехов. Вы явно не в том положении, чтобы причинить кому-либо вред. Вы не можете украсть и, я полагаю, не стали бы богохульствовать. В чем вы признались бы? — Чесли нашел компьютер, серо-голубую консоль IBM, к которой была прикреплена карточка с надписью "ГАС". Он придвинул стул поближе к ней и сел.
— Я обвиняю себя в зависти. В неспровоцированном гневе. В ненависти. — Тон был совершенно бесстрастным. Мертвым.
Конечности Чесли отяжелели. Он чувствовал себя очень старым. — Я в это не верю. Это неправда.
— Это моя исповедь, Мэтт. Не имеет значения, во что вы верите.
— Вы хотите сказать, что злитесь на меня?
— Конечно, злюсь.
— Почему? Потому что я жив?
