Поскольку литература будет нравственной, то особого вреда эта литература не принесет, а тысяч тридцать наименований нравственных приключенческих остросюжетных книг начисто похоронят под собой всю американскую переводную литературу. Так же, как и всю коммерческую. Тут раздался крик, что он похоронит русскую литературу. Все накинулись на него. "Плевать" — сказал тогда он. Зато я поделаю из них хотя бы хороших ремесленников, если не мастеров. К тому же, из ста тысяч найдется хотя бы десяток, которые станут успешными, которые начнут гнать серии, и на которых мы даже сможем окупить проект. Зато дети будут учиться братству, дружбе и нравственности; зато мы не оставим ни одного клочка русской истории, который был бы невоспетым, как когда-то произошло во Франции с Дюма и другими... Все равно и детям и взрослым хочется увлекательной, но чистой и доброй литературы... Книги, к которым придет успех, естественно, будут допечатываться и приносить прибыль... Проект может стать даже окупаемым.
А когда ему сказали, что раскрученные и воспитанные писатели могут уйти от него, он очень нехорошо улыбнулся.
— Пусть уходят! — сказал он тогда. — Каждый раз в таком случае он принесет мне еще большую прибыль, чем могли бы принести его произведения...
Он хихикнул. Мне понравилось. И чтоб подать знак этому человеку от Бога, я положила ему двадцать пачечек с Чейзом, тех фальшивых долларов, на которых было написано 10000 и которых не существует.
И сейчас он их зачем-то пересчитывал.
Я слышала, как он теперь, после молитвы, считает их и говорит глупости про лимоны. Мол, по официальному курсу у него на два года и 200 лимонов, ибо в каждой особой пачке у него по десять лимонов. Идиот, там не было лимонов! Но он сказал, что эти старые купюры имеют коллекционную ценность и их продают по цене в два-три раза больше, потому этого должно хватить на шесть лет реализации программы... И у него 400-600 лимонов. Поистине, как в задачке по математике, когда Коля съел десять лимонов.
А наверху вдруг начали обниматься, целоваться, петь...
А я сидела, как дура, испуганно сжимая один из мешков возле чемодана. Ведь не так много прошло времени, а во время тишины я боялась пошевелиться.
И тут, пока наверху царили сумасшествие, шум, я вдруг увидела, как ко мне по полу ползет на четвереньках маленький ребенок. Совсем младенец. Я в ужасе застыла. Я вдруг поняла, что он видел, как я раскладывала пачки.
Он, дебильно улыбаясь, протянул руку к пачке, зажатой в руке.
Я дала ему кулек конфет, купленных для Принцессы, незаметно убрав толстую пачку денег в раскрытый чемодан обратно.
То, как исказилось лицо ребенка, когда он увидел в своей руке вместо пачки кулек конфет, и что он при этом сказал, было неповторимо.
Я сидела с открытым ртом. У меня по лицу покатились слезы. За что меня так оскорбили? Ведь я дала дитю самые вкусные конфеты! Меня еще никогда так не обзывали! Чтоб так, и еще ребенок в полтора года.
Зверски посмотрев на меня, он быстро вылез.
— Папа, говолю тебе, под столом теллолистка! — услышала я его младенческое лепетание. Слава Богу, эту клевету никто в этом шуме и пляске не услышал.
— Успокойся, сынок, под столом контрразведка обыскивала три раза... — отмахнулся его отец, о чем-то оживленно болтая с сотрудником.
— Она была у зенцины под юбкой! — топнул ногой наглый ребенок. — Загляни туда!
Наверху ахнули.
— Тебе не кажется, — сказал мужской голос слева, — что у твоего сына слишком мужское и подозрительное направления мыслей? Может, тебе пора найти ему мать после гибели жены год назад? Почему ты не делаешь ей предложение!? Я же видел, как ты на нее смотришь! Почему вы только молчите с ней! Вы и впрямь с ней как дети! Чего краснеешь?!?
Мне показалось, что его собеседник покраснел.
— Я не могу... — прохрипел папаша малолетнего ублюдка. — Не могу решиться... Ты же видел, какое у нее длинное платье... Как она такое воспримет?!
— Тебе что, для объяснения в любви надо залезть под платье? — ухмыльнулся собеседник.
Тот рассердился.
— Но ты бы хоть помолился, чтоб Бог тебе помог, раз так... — сказал его собеседник...
Мне стало не до них.
Я видела, как ребенок дергает папу, и потому быстро тащила по одному чемоданы в самое начало. Пока он опять не сказал папе:
— Папа, там мелзкая теллолиска! — ребенок просто повис на нем.
Вот не везет, так не везет. На этот раз отец решился послушать сына, чтоб уйти от неприятного разговора. Ребенок полез под стул и потянул за собой отца. Увидев ребенка, я непонятно почему быстро поползла в противоположную сторону, в другой конец, где уже раз пряталась под длинной юбкой. Ребенок полз за мной, а за ним его отец. В темноте, со многими ногами, его отцу не было видно ничего. Может, кусочек задницы.
— Папа, папа вот она, делзи! — быстро полз за мной ребенок.
Папа, наверно в азарте, быстро полз за мной.
Я, сдуру, совсем потеряв голову, нырнула под юбку. Совершенно по глупости не поняв, что я ж там не спрячусь от них. Поэтому я под юбкой пролезла под стулом и ловко вышла с той стороны возле стенки. Присев на корточки за стулом с сидящей. За мной выполз ребенок, а его отец, держась за ним, уже влез под юбку.
Не долго думая, я, схватив ребенка в охапку, с силой ударила отца ребенка ногой под стулом. Пока он меня еще не видел, ибо как раз залез под эту длинную юбку. Я ударила его так, что он вскочил под юбкой женщины и взвыл. А я еще с силой толкнула в спину все еще сидящую в трансе даму, что она налетела на встающего. Этим самым.
Он запутался головой в юбке.
Что тут началось!
Визг!!!!!
Из-за того, что юбка была слишком длинной, до самого пола, он никак не мог из нее выпутаться. Он полностью оказался под ней. И выл. И все еще был под юбкой, на что все смотрели в шоке.
Меня никто не заметил. Я же под шумок скандала схватила мерзкого мальчишку, и, притянув к себе, угрожающе сказала:
— Молчи, а то прикончу, я Алькаида, уууу! — я раскрыла челюсти и угрожающе подвигала ими. — Пикнешь, я тебя съем, понял, я Алькаида!
Я наподдала ему по заднице, оставила его, и, поскольку скандал в центре только разгорался, нырнула под стол. И незаметно ни для кого, так же незаметно очень быстро протащила под столом второй чемодан до двери. Им было не до меня.
— Сергей Павлович, как вы могли! — визжала изо всех сил женщина, и все смотрели на нее. На них, если точнее. — Я все понимаю, мальчишки, но зачем было голову засовывать под юбку без фонарика, совершенно не понимаю, это уже какое-то извращение!
Она прямо ревела и размазывала слезы.
Я незаметно приоткрыла под столом дверь, благо он стоял почти в упор, и вылезла под шумок с той стороны. Внимание всех слишком уж сосредоточилось на этих людях. Маленького вывшего доносчика никто не слышал.
— Я видела, как вы на меня смотрите, могла понять бы, если б вы даже мне сделали предложение, но такое мне в голову даже не пришло!!! Чтоб вместе с сыном залезть мне под юбку!
— Вера Павловна, простите, — вдруг воскликнул весь красный мужчина. — Я хотел сделать вам предложение!!!
— Так?!?
Я вдруг увидела, что она смутилась.
— Нет, я прошу Вас... Не надо меня отвергать... Я прошу Вашей руки... — вдруг тихо прошептал мужчина, уцепившись за руку в полной тишине, в которой всхлипывал только его сын и немного женщина. — Я люблю вас... Давно... Ради Бога, простите, сам не знаю, что на меня нашло...
— Я согласна... — услышала я тихий и удивительно глубокий и красивый шепот.
Сергей Павлович обнял Веру Павловну.
Но другие не разделяли их восторга.
— Непонятно как-то, почему он полез ей под юбку, и это воспитатель... — все равно вызывающе громко мрачно сказал какой-то мужчина возле двери, с подозрением смотря на него. — А говорил то про нравственность! Я ему не верю! Ему не место среди нас... Зачем он полез под юбку!?
И тут с обидой за отца взорвался маленький ублюдок.
— Да он за теллолистами полез, а не просто так!!! — заорал и завизжал он, топая ножками. — Да у нее под юбкой побывала АЛЬКАИДА!
За дверью возникла удивительная тишина. А раздался громкий визг и шлепанье.
— Так тебе и надо, малолетний ублюдок! — злорадно подумала я, таща свои тяжелые громадные чемоданы прочь. Кажется, терпению Веры Павловны пришел конец. Впрочем, зрелище я не видела, только слышала, когда тащила чемоданы. Надо сказать, чемоданы стали намного легче. Видимо, визг малолетнего полицейского, нашедшего, наконец, убежище Алькаиды, наводил на мою душу успокоение. Особенно, когда я видела, что его хорошенько порют будущие родители! Непонятно почему, от совершенного мерзкого поступка я получила совершенно ненормальное удовлетворение. Малолетний полуторагодовалый преступник ревел на руках Веры Павловны как противовоздушная сирена.
Идиллическая картина!
Глава 52.
Я тихонько вылезла с чемоданом на улицу. Охранника не было. Троллейбусов не было. И вдруг я услышала шаги и присела.
На дорогу вышел патруль.
— Ты представляешь, какая за нее премия будет? — мечтательно спросил громадный мужчина военной форме.
— Десять граммов свинца! — отрезал спутник, не желая разговаривать. Его глаза зорко стреляли по окружающему, он жестко держался за автомат. — Она сама раздает!
— Все равно она не уйдет! — весело сказал спутник. — На этот раз ввели план "А", снайпера и пулеметчики рассеяны по всем крышам города, вместо бандюг в подъездах сплошные группы захвата... Которые заодно ликвидируют остатки банд... Вместо дурачков на джипах — тщательно координированные поисковые группы лучших стрелков и следопытов... Если ее только снова возьмут в "гон" и спугнут откуда-то, ее возьмут тихо и осторожно...
Задержавшись в холле, я пропустила патруль мимо, забившись в угол. Город жил своей жизнью. Если б не громадные колесики на чемоданах, превращающих его в отличную тележку, я бы с места не сдвинула их даже сейчас. Каким образом в минуту смертельной опасности я еще их и таскала, я понять была не в состоянии!
Непонятное беспокойство вызывало сказанное патрулем. Я не понимала, что такое "гон", что такое план "А" и почему террористку ловят таким количеством людей.
Честно сказать, я немного опасалась, что вместо террористки поймают меня — а ведь я ненавижу террористок! Что будет, когда они увидят чемодан с фальшивыми деньгами, я даже и представить себе боялась. Не хотелось даже думать, какими станут лица оперов, когда я начну им рассказывать, что два целых громадных чемоданища — это деньги для монопольки...
А если серьезно — я устала так, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Ноги не шли... И внезапно я услышала позади какой-то шум... Топот многих сапог. И спереди я услышала какой-то шум. Топот многих сапог. И сбоку я услышала шум, и справа и слева... А мой чемодан медленно скрипел по асфальту. Колесики ввизгивали.
Я тянула этот чемодан, как бурлаки баржу, и чуть не выла. У меня не было даже малейшего оружия. Вообще! Даже мелкокалиберный пистолетик улетевшей на Сириус остался в угнанной машине.
И тут я увидела надпись — музей. Картины. В три часа ночи. В нем был свет, по окнам бегали какие-то тени. Не долго думая, я свернула в глубь дворика и нажала дверь.
Там сидело два охранника с автоматами и тетенька.
— Мне бы это... картинки... — широко улыбаясь во весь рот, запинаясь, выговорила я, — посмотреть... люблю картинки... Мечтаю...
— Опаздываете! — прошипела вахтерша.
Я шмыгнула мимо нее, и она снова закрыла дверь.
— Принесли чемоданы? Так это как раз то, что нужно! — увидев мои чемоданы, облегченно сказал охранник.
— А говорили, что не знаете... — укоризненно сказал второй. — Это ведь те сверхлегкие сейфы, приспособленные специально для перевозки ценностей, о которых мы и говорили. В них и пожар не повредит картин, и выстрелы не затронут... Только два маловато будет... Ключ у вас есть? — сказал он, подхватывая чемодан.
Я показала ключ.
— Ого! — ворчливо сказал он, пытаясь поднять чемодан. — Что там у вас? Еще что-то принесли?
— Я... я... я... не успела выложить, — быстро сказала я.
— Да и открывать сами не умеете, специальным ключом... — посмеиваясь, снисходительно добавил он.
Я возмущенно фыркнула.
— Я сама выложу, смотреть вам не зачем... — мрачно сказала я. — Здесь вещи для охраны музея...
— Лифчики... — хихикнул второй.
— Автоматы Калашникова... — хихикнул первый, подозревая глупое упрямство и нежелание показывать, что я чего-то не умею. — Ну ладно, ладно, я пошутил, мы здесь, чтоб охранять и защитить при эвакуации... — он пытался подстроиться под мой шаг и идти рядом со мной, но ему это не удавалось. Он только смеялся и догонял меня. Но ему было это трудно с чемоданом. Он еле его подымал.
Второй охранник шел впереди, помогая ему. Мы поднялись на второй этаж, который был в полумраке. Я увидела большой стол, стоящий в темноте, за которым сидело множество людей. Очевидно, они не хотели зажигать огня, чтоб не привлечь внимания. Меня в темноте посадили почему-то рядом с председателем. Это была женщина. Они все вели спор и не обращали внимания на меня. К тому же, я была сзади и в темноте.
Не сказала бы, что здесь было тяжелое настроение, но оно явно было воинственным, молниеносным, решительным и очень напряженным... Точно в глазах этих людей пылал молитвенный напор, точно они уже в духе дрались с кем-то и противостояли кому-то.
Не знаю, почему я стала задавать свои глупые и самые простые вопросы. Наверно, это потому, что я всегда была такая глупая, потому люди все говорили и говорили, обращаясь ко мне. А может, это было потому, что мой голос был чуть похож в темноте на голос этой женщины. А вообще, я не знаю, почему они так любят мне рассказывать, ведь я такая глупая... Как бы то ни было, вопрос за вопросом они целый час рассказывали все, споря между собой и не желая остановиться...
Это тоже были фанаты и самоотверженные аскеты. Они так же самоотверженно работали, как и те. Я с восторгом слушала, какой будет жизнь в будущем. Братство людей, братство в малых ячейках и общинах села, братство работы, братство семьи... Но для братства нужно было утвердить реальный рост духа... И нравственную основу жизни, для начала хотя бы нравственное государство, ибо аморальность есть самый страшный убийца простого братства... Простого, и такого понятного... В будущем Духовные республики в конце концов сольются в мировой Единый Нравственный Союз... Для начала предполагалась утвердить нравственность в государстве, но роль государства должна была быть в поддерживании именно минимальной планки... Ее предполагалось строить на основе Культуры... В отличие от религии, купол Культуры и Красоты на основе нравственности покрывает всех... Это не подавляет ни духовной, ни научной, ни религиозной свобод, не накладывает отпечаток сектантства, как в случае религиозной власти... При которой сохраняется, как в исламских республиках сейчас, или католических и православных странах прошлого столетия, разврат, нищета, публичные дома и весь спектр чудовищных пороков, зато полностью подавляется свобода мысли... Тогда как они собирались сделать наоборот — утвердить нравственную основу государства на основе светской и религиозной Культуры всех народов, но оставить свободу мысли. Государство будет обеспечивать начальное воспитание и полностью пресекать аморальные проявления как уголовные преступления, обеспечивать начальную стадию духовного роста, как это было в бывших социалистических странах, но стократно сильнее. Все силы и средства государства будут направлены на утверждение роста духа, воспитание и образование как идеологию. Но, поскольку всем понятно, что государство со своей топорной и платной работой не может топором лезть в душу, то заниматься тонкой работой пробуждения сердец будут другие. Государство — только основа. Венчать же государство, уже зажигать сердца, облагораживать и возводить души, вести более тонкую духовную работу будут уже Подвижники, Учителя, Святые, Старцы... Которые будут привлекать любовью без всякого навязывания... Пока же это невозможно, ибо невозможно строить словом то, что разрушается делом... Никакие проповеди, никакие самые зажигательные и духовные святые не смогут ничего зажечь, если ребенок с детства утоплен в извращениях, порнографии, разврате и половых связях с десятилетнего возраста, если разврат культивируется как государственная телевизионная религия... Это то, как я, глупая, поняла очень сложные вещи...
