— Что именно? О чем?
— Они знали, когда, в какой день вы прибудете в лагерь. Что майстер Гессе будет здесь. Я должен был совершить... это в день его приезда и именно тогда, когда он будет рядом.
— А потом и его убить?
— Нет, — болезненно поморщась при последнем слове, качнул головой Йегер. — Его смерть была не нужна. Мне не говорили этого, но я думаю — все это ради того, чтобы опорочить Конгрегацию. Смерть наследника в тайном лагере на глазах у лучшего следователя... Я сказал тому человеку, что в лагере меня не будет, ибо я не так давно уже посещал его, и тогда он предложил план, в результате которого сюда меня должны были направить принудительно и не в мой черед. Вскоре после того, как я возвратился в группу, внезапно появились сведения о том самом малефике, которого я избил на глазах у остальных... То ли они сдали нам своего, то ли просто кого-то, о ком имели сведения, этого я не знаю... Я вообще не знаю больше ничего. Ничего больше не могу вам сказать.
— Арбалет, — вмешался Курт, и зондер вздрогнул, будто лишь теперь вспомнив о том, что, кроме него и наследника, в этой комнате есть кто-то еще. — Чей арбалет был у тебя? Откуда он?
— Арбалет мне дал тот человек. Я хранил его в своей дорожной суме и в ней же привез с собою сюда. Утром я дал голубям отравленного зерна и заранее перенес арбалет на крышу. Я должен был спрятать его после... убийства, — с усилием выговорил Йегер, на мгновение осекшись, — но когда увидел, что промазал, что-то щелкнуло у меня в голове, и я не смог действовать так, как было надо. Я...
Он снова запнулся, и Фридрих, выждав мгновение, тихо договорил вместо него:
— ... испугался?
— Ужаснулся, — так же едва слышно поправил Йегер. — Я до последнего мгновения не верил в то, что делаю, и лишь тогда осознал, что все происходит в реальности, а не в моем воображении или в страшном сне. Глупо; такого не бывало со мною прежде никогда... Но прежде никогда и не приходилось стрелять в детей.
Наследник поджал губы, однако возражать не стал, лишь вздохнув:
— Просто вы человек, Хельмут. Со слабостями и достоинствами человека. И стыдиться этого достоинства глупо.
— Достоинство? — переспросил тот. — Я предал то, чему должен был и давал клятву служить. Я опозорил себя, соратников, Знак и Конгрегацию. Я убил безвинного человека и едва не пустил прахом будущее Империи. О каком достоинстве вы говорите?
— О способности это понять, — просто пояснил Фридрих.
— Все это теперь неважно. Я сделал это, чтобы сохранить семью. Я боялся, что, если попытаюсь нарушить их условия — я ее потеряю. А в результате потерял всё. Вот что я понимаю. А теперь я не могу ничего изменить, не могу ничем помочь. Я больше ничего не могу вам сказать. Я больше ничего не знаю.
Йегер умолк, все так же глядя в сторону и по-прежнему сидя, не шелохнувшись; минута прошла в тишине, за которой было слышно, что фон Редер стоит у самого порога, прижавшись к двери в надежде расслышать то, что говорится за нею...
— Мне жаль, что все сложилось так, — произнес, наконец, наследник, и зондер болезненно поморщился, не ответив.
— Последний вопрос, — произнес Курт, и, помедлив, уточнил: — Моя смерть была не нужна этим людям или просто необязательна?
— Не нужна, — подтвердил зондер через силу. — Вас я задеть был не должен ни при каких обстоятельствах.
— Тебе так было сказано? 'Ни при каких обстоятельствах'?
— Да... Видимо, именно на вас и должны были после спустить всех собак. Разом решить две проблемы: устранить наследника трона и обесславить знаменитейшего следователя...
— Видимо, да, — согласился Курт и кивнул, поднявшись: — Идемте, Фридрих
Наследник, помедлив, поднялся и зашагал к двери вслед за ним, обернувшись на пороге на неподвижную фигуру бывшего бойца зондергруппы.
— Итак, ни выяснить что бы то ни было, ни найти кого бы то ни было мы не можем, — констатировал фон Редер, едва дверь закрылась за их спинами. — Он ничего и ни о ком не знает... Или молчит?
— Он не знает.
— А что это за чушь, что вас почему-то нельзя было тронуть? Вы переспросили об этом у него, то есть, вы что-то подозреваете. Или кого-то. У вас есть версии?
— Есть, — кивнул Курт, глядя мимо барона на его подопечного. — Фридрих, — окликнул он, и наследник молча повернул голову, глядя вопросительно. — Вы отлично справились.
— Вы потому и взяли с собою меня, майстер Гессе? — уточнил тот негромко. — Видели, что ему не по себе, и надеялись, что мое присутствие, разговор именно со мною вынудит его говорить?
— Станете меня за это порицать?
— Нет, — медленно качнул головой Фридрих. — Но себя чувствую... даже не знаю, как. Мне ведь действительно жаль, что так сложилось, что погибла его семья (а они убиты, я в этом уверен), что Конгрегация потеряла его, а он — себя. Но ведь при этом я говорил ему исключительно то, что надо было сказать, чтобы он разговорился.
— Порой и так приходится, — отозвался Курт наставительно. — Но в данном случае укорить себя в двуличии вы не можете. Вы не произнесли ни слова неправды.
— Но, как вы только что сказали, когда-то придется?
— Может быть, — согласился Курт. — Вполне возможно, что когда-нибудь придется лгать, притворяться и скрытничать. Увы, ваше будущее имеет мало общего с легендами, сказаниями и песнями о рыцарях.
— Если бы я уже этого не понимал, майстер Гессе, вы мне сейчас этого и не говорили б, — невесело усмехнулся Фридрих, снова бросив мельком взгляд на запертую дверь. — Вы бы не стали давать наставления тому, кого полагали бы безнадежным... Не сомневайтесь. Когда придет время, я стану и лгать, и притворствовать. Еще будете мною гордиться.
Глава 15
Сентябрь 1397 года, Богемия.
Эрвин фон Вангенхайм и Матиас фон Нейдгардт вербовались лично Сфорцей. Когда, где и как кардиналу удалось заполучить тогда еще юных рыцарственных отпрысков, осталось неизвестным — принцевы приятели сию тайну не открыли, не зная, наделена ли госпожа фон Рихтхофен полномочиями этим интересоваться, а сама она не спрашивала, не ведая, имеют ли господа агенты полномочия об этом рассказывать. Из случившейся столь для них неожиданной беседы (а также из сопоставления прошлых наблюдений) Адельхайда сумела узнать лишь, в чем заключался талант юных агентов и их обязанности. Талантом же обоих являлось то, чему ей самой приходилось некогда учиться, прилагая к тому немало сил, а именно — общаться со всеми подряд и провоцировать собеседников высказываться на любые нужные темы. Бесшабашные юнцы, не вызывающие прежде ни у кого подозрений, были благодарными слушателями, а их ветреность и видимая несерьезность позволяли допустить, что они плохо слышат и мало разумеют все, им сказанное, что издревле склоняло человека к откровенности порою более, нежели сочувствующий и все понимающий собеседник.
Обязанностью же их было — проводить время с наследником. Притом, если первая сторона их общения была у всех на виду, то вторая видима была лишь самому Фридриху. Те же самые беззаботные недавние отроки, с виду не ведающие понятия 'добродетель', на поверку оказывались живым доказательством того, что проповедуемые конгрегатами достоинства доброго католика не означают всенепременно монашеского самоотречения либо же показного фарисейского благочестия, свойственного многим.
О том, что воспитанием Фридриха занимается кто-то помимо его отца и капеллана от Конгрегации, о коем всем было ведомо, Адельхайда догадывалась, но кем бы могли быть тайные 'агенты влияния' на душу будущего Императора — этого она не знала, не предполагала; и не осведомлялась об этом, справедливо считая, что нужную ей информацию сообщат в нужное время. Однако же на всякий непредвиденный случай имелась та самая ключевая фраза — ничего не значащая, окажись ее собеседником не собрат по служению, но раскрывающая ее status, если сказана она будет тому, кому полагается знать тайное значение этих слов.
Как сегодня.
И сегодня же почти случился их первый провал, когда Эрвин и Матиас попытались совершить то, чему обучены не были и таланта к чему не имели: кроме сбора информации, сделать выводы и — мало того — в соответствии с этими выводами поступить, чем едва не разрушили многолетнюю работу сослуживицы. Однако прямые свои обязанности эти двое исполнили отменно, и выяснить за время общения с прибывшими следователями, придворным рыцарством, их сыновьями и прислугой им удалось немало.
После появления послания, подписанного Фемой, в той же толпе была отловлена старуха, оперативно раздающая указания, каким образом полагается оберегаться от сил, каковой является Дикая Охота, в соответствии с заветами древних предков и их традициями. Рот старушке был заткнут на словах о 'веприной крови' и призывах молиться 'матушке Фрейе', внимающие ей — разогнаны, сама старуха препровождена... Точнее, препроводить старуху не успели никуда: сделав неполных три шага, носительница германских традиций испустила дух прямо на руках конгрегатских стражей.
— Но это полбеды, — вздохнула Адельхайда, поправив сползшую повязку на голове напарницы. — Молва пошла, и все же одна старуха столько шуму не наделала бы, ручаюсь.
— Да и то, как она умерла... — многозначительно проговорила Лотта; она кивнула:
— И это тоже. Теперь даже допросить ее нельзя.
— И какие слухи нынче бродят по Праге?
— Неприятные, — недовольно поджала губы Адельхайда. — И хотелось бы мне знать, сколько в них правды... Бродящие по улицам проповедники почти уже вселили в горожан мысль о том, что порицаемые Папой турниры есть деяние греховное, каковое и является причиною явления Дикой Охоты. А поскольку средь выживших остались те, кто принимал участие в турнире, и теперь они пребывают в стенах Праги...
— Хочешь сказать, следующей ночью Дикая Охота придет в город? — понизив голос уточнила Лотта; она вздохнула:
— Я не знаю. Молва пущена; Матиас и Эрвин говорили с оруженосцем одного из рыцарей — мальчишка слышал переложение этих слухов от своих сотоварищей, которые слышали это в городе. Кое-кто поговаривает, что именно этого нам и надлежит ждать.
— Эти двое тебе неплохо помогли...
— Да, подвернулись они весьма кстати, — согласилась Адельхайда с усмешкой. — Если не учитывать той мелочи, что они влезли в дело, которого делать не умеют, и теперь наши смотрят на меня косо.
— Пускай правят то, что наворотили: сумели настроить следователей против тебя, сумеют и развернуть все вспять.
— Этим они сейчас и занимаются.
— Не забудь рассказать о их своевольности Сфорце. Нынче им повезло, и они столкнулись с тобою, а будь на твоем месте действительный злоумышленник? Плавали бы теперь оба в пруду вместе с императорскими карпами...
— Непременно расскажу. Но слишком злобствовать не буду: мальчишки и без того чувствуют себя виноватыми и не знают уж, как вывернуться, чтобы загладить вину. Хотя — да, принесенная ими информация половину этой вины снимает.
— Я тебе совсем не помогла в этом деле, — уныло вздохнула Лотта. — Вот оно как вышло...
— Шутишь? — покривилась Адельхайда сурово. — Ты в живых едва осталась, тебе посчастливилось немыслимо.
— Да... — пробормотала та тихо, как-то неловко расправив складку одеяла под своей рукой. — Чудом в живых осталась, тут ты права...
— Что? — нахмурилась Адельхайда с подозрением, и напарница на мгновение вскинула взгляд, тут же снова уставясь в сторону.
— Вот я о чем подумала, — выговорила Лотта с усилием. — После этого дела... Не попроситься ли на покой? Нам обеим? Послушай, — заговорила она с напором, увидев попытку возразить, — послушай меня, ведь и ты тоже едва выжила. Тоже чудом. Потому что... Я не знаю, кто и почему решил тебя оставить в живых, но ведь это же не кто-то из наших, сама понимаешь, а значит, в живых оставили, чтобы убить позже. Сама посуди: Фема, языческие духи, богемских бунтовщиков уши торчат за милю... Ну, кто приходит тебе на ум? Только не говори, что ты об этом человеке ни разу не вспомнила, глядя на все это!
— Каспар, — тихо предположила Адельхайда, и та кивнула, поморщившись и прижав ладонь к раненой голове.
— Да! — горячо подтвердила Лотта. — Он самый. Это он, его рука, его методы, его дух во всем этом. И почему, ты думаешь, он захотел оставить в живых — тебя? Из-за него! Потому что приготовил для тебя что-то... страшное! Что-то особенно изощренное, может быть, даже хуже смерти! Он приберегает тебя напоследок, как оружие, которым будет бить по нему, и достанется тебе, когда придет час, нечто, что я даже не хочу представлять!
— Лотта, — мягко остановила ее Адельхайда, — это моя работа.
— Да хватит! — возразила та с отчаяньем. — Ты работе отдала всю молодость! Хочешь отдать и жизнь?
— Так было всегда, — с расстановкой произнесла Адельхайда. — Ничего не изменилось. Каспар ли, нет ли, из-за моих связей с кем-либо или саму по себе — но убить меня могут в любой день.
— И это, по-твоему, нормально? — понизила голос Лотта. — Тебе это кажется чем-то, что в порядке вещей? Ты уже сделала достаточно — столько, сколько дала Конгрегации и Императору ты, не дали и два десятка следователей, вместе взятых. Хватит. Это не побег, не трусость, это разумная мера безопасности, это... это справедливость, в конце концов. Давай закончим это расследование и оставим службу. Тебе есть для чего жить...
— Не начинай.
— Я хочу, чтобы и мне было для чего жить, — еще тише, но еще тверже произнесла Лотта. — Мне тридцать пять, Адельхайда. Всё. Я больше не могу и не хочу. Я устала. Я... я боюсь. Я сделала достаточно, и я больше не могу ничего сделать. Я жить хочу. Хочу замуж, хочу семью, как у любой нормальной женщины. Я хочу растить детей! Менять пеленки, слушать плач и от него просыпаться ночами, а не потому, что скрипнула половица! Я...
— Я понимаю, — осторожно перебила Адельхайда, выдавив из себя улыбку, и напарница, запнувшись, утомленно закрыла глаза. — Я тебя понимаю. Осуждать не могу. Я и сама знаю, что я...
— Ненормальная, — подсказала Лотта, не открывая глаз, и она коротко усмехнулась:
— Может быть. Но я не хочу 'на покой'. Я просто не хочу этого покоя. Я на своем месте, Лотта, и не хочу на другое. Да, я понимаю, на кого, верней всего, мы наткнулись в этом деле. И — да, у меня самой уже зародились и окрепли подозрения, что стоит за всем этим он. Но это ничего не меняет. Для меня — не меняет.
— Для меня тоже, — с усилием приподняв веки, отозвалась напарница. — Я решила, что уйду, когда очнулась... Нет, — перебила она сама себя решительно. — Не тогда. Мне кажется, что эту мысль в меня вогнал тот осколок, что чуть не пробил мне голову. Мне кажется, что именно тогда, в ту долю мгновения я поняла, что жизнь... моя жизнь... она прошла. Мимо меня прошла, понимаешь? Я просто больше не могу.
— Мне будет без тебя непросто, — вздохнула Адельхайда. — Но удерживать не стану. С такими помыслами служба невозможна, плохо будет всем, и тебе, службе.
— Ты быстро найдешь, кем меня заменить, — через силу улыбнулась та. — У кардинала на примете уже есть парочка талантливых девчонок.
