Разъярённое болью создание защёлкало клювом с частым забором мелких острых зубов и забило крыльями, подняв вокруг ещё больше пыли и не давая приблизиться. Не имея возможности взлететь и осмотреться, ящер передвигался стремительными прыжками, часто похлопывая крыльями и помогая своим коротким ногам. Штукатурка и мозаика крошились и разлетались под ударами тяжёлого клюва. Увёртываться в этой пылевой завесе было трудно на грани невозможности. Плащ Касавира оказался разорван уже в двух местах.
Путь к выходу был отрезан, двигаться назад не имело смысла. Прикрывая лица от летящего мусора, они старались достать ящера оружием. Раны подрывали его силы, но не были способны убить живучего и хорошо защищённого от магии монстра. Теперь стало очевидно, что вырос он не на воле, и создатели хорошо поработали над его характеристиками. Попытки Кары заморозить его и обратить в камень не имели большого успеха, лишь на время сковав движения и дав остальным возможность более эффективно атаковать.
Эйлин не решалась применить звуковую магию: из-за мощных воздушных потоков, создаваемых крыльями, направленная звуковая волна могла задеть своих. Единственное, что сработало бы, как надо — простое удержание монстра, но не было уверенности, что оно подействует, если даже заклинание Кары не принесло нужного результата.
— В голову его надо бить, в голову, прямо в глаз целься! — проревел Азгар, в очередной раз надрывно закашлялся и откатился в кувырке за колонну, чуть не попав под страшный клюв, рубивший направо и налево, словно исполинская кувалда.
Кара учла свою ошибку, и третий шар с шипеньем отправился в голову твари. На месте глаза распустился чёрно-красный цветок из горящей, пузырящейся плоти. Испустив резкий истошный вопль, ящер заметался и вдруг выпустил из широко открытой пасти струю кислоты. Хлестанув по потолку, колонне и лиловому магическому щиту, мгновенно призванному колдуньей, тугой поток едкой жидкости обрушился на алтарь Нади. Столик с подношениями обуглился, ткань превратилась в ошмётки. Последовал мощный удар клюва, и зубы заскрежетали по обломкам. Наполовину ослепшая, обезумевшая от боли тварь уже просто долбила и пыталась схватить, что придётся, реагируя на яркие пятна и громкие звуки.
— Да сиди ты уже там! — заорала Кара, увидев, как Надя с криком бросилась к своему уничтоженному сокровищу. — Защиты не напасёшься на тебя!
Но случилось нечто странное. У ног разгневанной служительницы алтаря взметнулся небольшой сияющий водяной смерч, который, раскручиваясь и разрастаясь, быстро накрыл её с головой. Через секунды магический водоворот резко опал, окатив Надю и расплескавшись искрящимися лужицами. Колдунья невольно отшатнулась, увидев оскаленную четырьмя рядами клиновидных зубов морду существа, которое предстало перед нею вместо хрупкой женщины. Злобный бабский крик превратился в шипение и омерзительное клацанье, наводящее на мысль о хрусте пережёвываемых костей. Вздёрнутый акулий нос над вывернутыми вперёд челюстями был снабжён плоскими ноздрями, которые, раздуваясь, со свистом и стоном втягивали воздух. Вдобавок к ним на толстой шее топорщились ярко-алые жабры. Ниже шеи монстр больше походил на человека — большого, сутулого, широкогрудого, непонятного пола, чье тело, казалось, состоит из одних бугристых мускулов, обтянутых мокрой глянцевой серой кожей. Спина, предплечья и голени были изуродованы наростами, напоминающими акульи плавники. Из вещей, бывших при Наде, на нём остались кошель и кинжал, превратившийся в устрашающих размеров катар.
Схватив оружие и ощерившись, чудовище стремительно рванулось вперёд, и на концентраторе жезла Кары вспыхнул шарик огня. Но оборотню не было до неё никакого дела. Светлые до прозрачности, холодные глаза прирождённого убийцы, не умеющего сомневаться, лишь полоснули острым взглядом из-под гладких бровей-валиков.
Кара быстро сообразила, что от неё требуется, и ещё одна струйка кислоты, выпущенная птерозавром, разбилась о магическую защиту акулы-оборотня. Та с грацией стенного тарана и такой же решимостью пружинисто подпрыгнула и уцепилась рукой за нарост на конце клюва, нависшего над ней и готового схватить. Не поверив своему счастью, ящер попытался подбросить её, чтобы проглотить. Но эта "рыбка" была ему явно не по зубам: в один миг оседлав клюв, она крепко обхватила его, не давая ни разжать челюсти, ни сбросить себя. Порезы на руках и ногах сочились кровью, но такие мелочи уж точно не могли остановить разъярённого монстра.
Остальные, опомнившись, воспользовались возможностью атаковать рептилию снизу. Разжившись массивным куском кладки из расколотого тварью бассейна, Азгар метнул его, и край кожистого крыла оказался прижат к полу. Это позволило им подойти на какое-то время вплотную. Тем временем, то, что они считали хозяйкой борделя, добралось до головы врага. Упершись ногами в челюстной выступ и ухватившись за вывернутое огнём веко, существо вогнало руку с катаром по локоть в кровоточащую, пылающую жаром и болью рану. Оно помогало себе зубами, нещадно терзая плоть и отплевываясь, и быстро орудовало рукой, проворачивая широкий клинок в мозгу ящера.
Агония была недолгой. Смолк последний аккорд душераздирающих трескучих воплей, опали крылья и в наступившей густой тишине, разрываемой звуками пронзительного кашля, костистое тело рептилии рухнуло бесформенной грудой посреди зала. Оборотень некоторое время висел на нём, громко и сипло дыша, вцепившись в развороченную глазницу, потом сполз на пол, высвободив руку, за которой тянулось мягкое окровавленное содержимое черепа.
Влага стекала с его тела, очищая грязь и кровь, постепенно принимая вид полупрозрачного водяного кокона. Было видно, как внутри меняются размеры и очертания тела, уменьшаются конечности, наросты и части кожи отслаиваются, собираются в складки и превращаются в одежду.
Постепенно осела удушливая пыль, покрывая тело ящера, останки алтаря, одежду, шерсть, волосы и всё вокруг. Они были более-менее целы, если не считать ссадин и синяков. Особенно пострадал Азгар, чьё тело не было защищено доспехом. Тихо ворча, он давал Касавиру осмотреть себя на предмет серьёзных ран, которые потребовали бы лечения. Кара заметно прихрамывала. Усадив её на большой обломок и сделав пару жадных глотков из фляги, Эйлин принялась рыться в рюкзаке, отыскивая концентрированную мазь от ушибов и растяжений.
Привалившись к колонне с широко распахнутыми глазами, Надя протяжно, с наслаждением вздохнула. По растрёпанным волосам и лицу стекал обильный пот, руки дрожали.
— К этой боли привыкаешь быстрее, чем к нежеланным мужикам, — наконец, пробормотала она.
В повисшем неловком молчании никто, кроме Касавира, не нашёл в себе сил приблизиться к ней. Порезы на её предплечьях перестали кровоточить, но не затянулись. Он протянул ладони, чтобы заживить их магией.
— Не бойся, — успокоил он, когда она опасливо отдёрнула израненные руки, — это просто лечение. Оно может немного раздражать, но точно не причинит вреда.
— Спасибо, — посмотрев ему в глаза, женщина задрала рваный подол юбки, подставляя бедра исцеляющим рукам. — Не хотелось бы, чтобы остались шрамы. Но почему?
Паладин смотрел на бледное, утончённое, довольно красивое лицо, а из головы у него не шла страшная акулья пасть и алые щели жабр. Наконец, он произнёс:
— Ты прилагаешь много усилий, чтобы сохранить свою внешность, но Зверь использует любую возможность, чтобы взять над тобой верх телесно и духовно. Я понимаю, как важно тебе не допустить этого. Ты искренна в своей вере.
Надя горько улыбнулась.
— Ты один из самых странных паладинов, что я встречала. Но это правда — только Съюн и спасала меня всю жизнь от тварей Малара. Да и от самой себя.
— Значит, ты — истинная.
— Я хорошо маскируюсь, да?
Надя неловко пожала плечами, давая понять, что сказать ей нечего. Он всё видел, уловки потеряли смысл, хотя его спокойная реакция удивляла. Да и что тут было рассказывать? Надя не имела понятия, почему такая. Отца она никогда не знала и подозревала, что именно он оставил ей такое "приятное" наследство, неожиданно вскрывшееся незадолго до совершеннолетия. За матерью она не замечала никаких особых способностей, кроме умения пить, драться, орать с утра до ночи да изгонять демонов из своей худенькой, бледной, забитой дочери, колотя в бубен и поливая ей голову птичьей кровью. В день шестнадцатилетия она поздравила её тем, что пыталась перерезать ей горло во сне. Надин тогдашний работодатель сдал обезумевшую женщину в богадельню, и девушка благословила этот день. Вскоре она встретила четырнадцатилетнего паренька с ангельской внешностью и железным характером. Тоскливая жизнь, в которой не схлопотать в глаз от клиента было поводом для радости, заиграла новыми красками. Она надеялась что-то изменить. Она ничего не знала о себе то того дня, когда за довольно наивную и непрофессиональную попытку избавиться от своего сутенёра, должна была пустить пузыри в полумиле от Дипуотча. А когда пережила первое обращение, то не захотела увидеться с матерью даже ради того, чтобы поговорить о своём происхождении.
— Я могу ещё чем-то помочь? — спросил паладин, закончив лечение.
Женщина покачала головой.
— Займись лучше своей щекой, смотреть страшно. А моя боль прошла. Но к такой неестественной форме я прибегаю нечасто, — лицо на миг исказила лёгкая судорога, — это выматывает.
— За вином я больше не пойду, — на всякий случай предупредил Азгар.
Надя тихо болезненно рассмеялась, расстёгивая клапан для фляги.
— Милашка. Готова поспорить, ты первый почувствовал, что со мной что-то не так. — Сдерживая желание пить много и жадно, проливая на подбородок, она сделала несколько коротких аккуратных глотков. — Бедный Ниваль. Этот невинный ребёнок так близко подобрался ко мне. Ближе, чем все те, кто покупал меня на час или на ночь. Я потом часто задавала себе вопрос: если бы я тогда знала о себе правду, смогла бы противиться желанию привести его в свой дом и заботиться о нём, как жена о муже, боясь спугнуть это суррогатное счастье телесной близостью? Я даже сейчас не смогла... когда он был так близко, и уже далеко не тем ангелом во плоти.
— Я вижу, как сильно рисковала, угрожая тебе, — хмуро выдавила Эйлин, ещё под впечатлением от всего увиденного, — но, чёрт тебя подери, зачем ты так поступила с ним?
— Ты же видишь, я не убийца по своей натуре, — с усмешкой ответила Надя, то ли не расслышав, то ли проигнорировав вопрос. — Меня ещё нужно до этого довести, а с такой мелочью, как ты, я бы и связываться не стала.
Кинув брезгливый взгляд на дело рук своих — раскуроченную голову ящера и тянущуюся к её ногам дорожку из сгустков крови и мозгов — хозяйка борделя вполне искренне поморщилась.
— Терпеть не могу запах крови. Первое обращение спасло мне жизнь, дав возможность дышать и быстро двигаться под водой, но впереди меня ждали долгие месяцы нескончаемого кошмара. Я училась выживать, приспосабливаться, избегать разоблачения. Сама Съюн поддерживала меня, не иначе. Но мне всегда было больно осознавать, какие жестокие инстинкты прячутся во мне. Когда проклятый дар окреп, Малар стал подсылать ко мне своих искусителей. — Она с вызовом посмотрела на Касавира. — Знаешь ли ты, святой воин, что такое настоящее искушение, когда тебя мучает похоть, голод, страх, когда из тебя выковыривают потоки грязи и доказывают, что это — и есть ты, и другого тебе не дано? Я цеплялась за веру, как за соломинку. Я всегда, как могла, украшала свой дом, в каком бы сарае ни жила, ставила цветы, зажигала свечи, следила за чистотой и привлекательностью своего тела. Это была не блажь, как думали другие, а мой шанс спастись. Я стала окружать себя предметами искусства, когда у меня появилась такая возможность. Жертвовала храму и молилась, разговаривала с ней. Я так боялась, что она оставит меня, и я не смогу больше сопротивляться.
— Я понимаю, — Касавир сдержанно кивнул ей, — и, тем не менее, ты пошла на сделку. Как далеко ты продвинулась в Культе Луны?
— Не очень далеко, — с лёгким сожалением ответила Надя. — Я никому не всучивала их подозрительное снадобье, этого греха на мне нет. Это я предостерегла Симона, когда поняла, что к чему. Но я не так уж много знаю. Верховный жрец видит во мне конкурентку, я ведь истинная. Малар был бы рад удочерить меня.
— Ты думаешь, Съюн нравятся твои заигрывания с ним? — едко осведомилась Эйлин.
Женщина невозмутимо пожала плечами.
— Она и сама иногда не прочь позаигрывать. Кокетство и маскарад доставляют ей удовольствие, когда служат правильным целям. А моя цель — восстановить храм. — Надя посмотрела на неё почти с мольбой. — Ты должна меня понять. Это мой шанс обрести её милость и соединиться с ней, когда придёт моё время. Я не могу позволить себе умереть раньше. Я хочу искупаться в священных водах Эверголда и стать навсегда тем, что я есть. Эта мечта придаёт смысл моей жизни. Мне не нужно море, не нужна свобода, пусть там резвятся русалки, а мне хватит того комфорта, который я сама себе обеспечила. Я хочу, чтобы меня просто оставили в покое и дали заниматься своим делом.
Помолчав, Эйлин сделала несколько резких шагов и, присев на колено, вперилась испытующим взглядом ей в лицо.
— Скажи мне одно. Ты ведь не заразила Ниваля?
Тихо выругавшись, женщина закатила глаза.
— Скажите, кто-нибудь, этой блаженной, что оборотничество — не триппер, чтобы так передаваться. И если бы я хотела его заразить, — серые глаза сузились, а тонкие, красиво очерченные губы тронула бесстыдная усмешка, — то кусала бы сильнее. Теперь жалею, что сдерживалась. Так было бы проще для нас обоих. Проклятье — не лучший способ заполучить эту болезнь.
— Проклятье никогда не бывает бесцельным, — задумчиво согласился Касавир.
— То-то и оно. Никогда не знаешь, как и когда заработает заданная программа. Я бы на вашем месте проведала первым делом старика Дюсара, чует моё сердце недоброе. Ниваль — не Милан, он для Лабиринта не чужой.
Будничная уверенность, с какой они обсуждали то, о чём она боялась даже думать, больно задела Эйлин, но она, чувствуя, как чья-то чужая рука вновь подкручивает колки, и струны внутри начинают опасно натягиваться, сжала волю в кулак и мысленно приказала себе прекратить истерику. Она никогда не была рабом внезапных эмоций, иначе просто не смогла бы помогать другим или использовать страх, ярость и отчаяние, как оружие, но теперь не знала, что и думать о себе. Было ли это платой за выбранный путь боевого барда или испытанием воли, призванным сделать её сильнее? В душе острым шипом шевельнулось сожаление, что она так и не поговорила об этом в Касавиром.
— И всё-таки, ты, такая набожная, предала того, кто был тебе дорог. Это нехорошо, — она не удержалась от того, чтобы передразнить Надю.
— Мне всё равно, веришь ты или нет, но у меня не было выбора. Он сам решил свою судьбу. Если ты в самом деле с ним близка, то должна понимать, как трудно на него влиять, если он чего-то хочет. — Помолчав, женщина серьёзно посмотрела ей в глаза и понизила голос почти до доверительного шёпота: — Я предпочитаю не устраивать истерик, а готовиться к худшему и думать, как можно помочь. Если ты действительно желаешь ему добра, то отпустишь его. Пойми, только я могу научить его жить с этим и пользоваться преимуществами такого состояния. Иначе он погибнет.
