— Ты в чем-то подозреваешь меня, Димитрий? — сощурившись, выговорил Лестер. Оказываться пешкой, загнанным зверем не желает никто, тем более, этого не хочет Князь Первого клана. — Может, еще обвинишь меня в том, что я похитил когда-то твою дочь и убил жену двадцать лет назад?!
Димитрий пронзил его острым взглядом.
— Может быть, — был его лаконичный ответ. — Ведь эту версию почти не проверяли, не так ли?
— Ты играешь с огнем, Димитрий, — покачал головой Лестер, вновь спокойно рассудительный. — Ходишь по натянутому над пропастью канату, зная, что можешь упасть. Это глупо.
— Глупо было верить тому, что меня и мою семью оставят в покое, — выговорил мужчина сквозь зубы. — Я верил Совету, Лестер, а он предал меня. Не защитил ни Милену, ни Каролину! Мою жену убили, а дочь похитили. Я могу сказать, что мне оказали поддержку!? — брови сдвинулись к переносице. — Значит, я сам буду защищать свою семью. И никому, слышишь меня, — никому! — не позволю причинить ей боль вновь!
Князь приподнялся с кресла правителя и наклонился к Димитрию, тронув того за плечо. Как ни странно, но ему была понятна боль этого сильного мужчины, совсем недавно он сам потерял сына и любимую жену в автокатастрофе. Совершенно нелепая смерть, случайность, неожиданность. Те, кто считает, что Князья всесильны, — ошибаются. Они такие же люди, как и все, и также равны перед смертью. Несчастье в семье Торалсон еще не забылось, хотя прошли долгие четыре года, потому объявление о том, что пропавшая дочь могущественного аристократа Мартэ нашлась, болью отозвалась в сердце Князя, председателя Совета. Его семья к нему не вернется, как бы он не молился об этом ночами. А он и не молился. Потому что не верил.
— Мы узнаем, кто это сделал, Димитрий, — заявил Торалсон, стараясь сгладить обстановку. — И накажем преступника...
Димитрий не отшатнулся, но взгляд, которым он пронзил Лестера, был пропитан ядом.
— А если преступник среди нас? — выговорил он мрачно. — Что, если преступник... ты?
— Ты заходишь слишком далеко, Димитрий! — воскликнул Лестер, явно взбесившись, и отскочил от гостя, нервно дернув головой. — Ты не имеешь права подозревать меня, уже не говоря о том, чтобы дерзить и...
— Я уже никому не могу доверять, — откровенно заявил Мартэ, — даже главе Совета Князей, — заглянув Торалсону в лицо, он сказал: — Слишком многое было потеряно, Лестер, чтобы ошибиться еще раз. Милену уже не вернуть, в отличие от Кароллы, — с горечью добавил он, — а ты хочешь отнять у меня и ее.
— Я даю тебе слово, Димитрий, что мы узнаем, кто это сделал с твоей семьей, — клятвенно заверил он.
— Я не верю словам, Лестер, — отрицательно покачал тот головой. — Сейчас, когда моя дочь нашлась, я сделаю всё, чтобы не потерять ее вновь. Чтобы защитить ее. От любого, кто только попробует сказать, что она не моя, или навредить ей, — холодный взгляд пронзил Князя до сердцевины. — Не стой у меня на пути, — и, считая, что аудиенция окончена, двинулся к выходу из зала приемов.
— Мы проведем ДНК-экспертизу, — ударил ему в спину холодный голос Князя.
— И она лишь подтвердит твои опасения, — отозвался Димитрий, обернувшись к тому полубоком. — Но не беспокойся, Каролле не нужен твой трон. Она напишет отказ, как только подтвердится ее принадлежность к Мартэ. Но это, — заявил он, — ничего не меняет. Я узнаю правду, и тогда преступника ничто не спасет.
С этими словами Димитрий вышел из зала с гордо выпрямленной спиной, уверенный в том, что если его заставят играть в эту игру, он не проиграет. А вслед ему глядели, сощурившись, холодные глаза Князя.
ДНК-экспертиза, проведенная через несколько дней после состоявшегося разговора с Торалсоном, как и предполагал Димитрий, подтвердила, что Каролла его дочь и единственная наследница рода Мартэ.
Это сообщение вновь всколыхнуло Вторую параллель. Кто-то продолжал не верить этому, кто-то даже беззастенчиво уверял, что результаты экспертизы были подменены, но Совет Князей не смог игнорировать столь веские доказательства принадлежности Кароллы к роду Мартэ, а потому, после экстренного сбора в Будапеште, на котором решался столь щепетильный вопрос дня, было решено признать девушку истинной Мартэ и наследницей Димитрия. Так на свет официально вернулась Каролина Мартэ, провозглашенная на Совете, по личной просьбе Димитрия, Кароллой.
Страсти закипели над домом аристократа. Князья и высшее дворянство, исключая, мелких помещиков, повалили в родовой особняк Мартэ, дабы выказать уважение и почтение и уверить новоиспеченную леди Мартэ в своей искренне радости за нее. Она принимала всех с улыбкой, как того и требовали правила, но в глазах наиболее внимательные могли отметить огонек подозрения. Сдержанная и даже немного чопорная, она являла собой истинный образец женственности и хладнокровности, которыми тоже должна обладать родовитая дворянка.
— Все они будут ползать перед тобой на коленях, — предупреждал отец, — чтобы только сыскать выгоду.
— Это слишком непривычно для меня, — отвечала девушка, смеясь, — а потому совершенно бесценно.
— А вот это ответ аристократки, — улыбнулся Димитрий, уверенный, что дочь не совершит ошибки.
Неофициальный визит в дом Мартэ нанес и Лестер Торалсон. Заявив свое почтение Каролле и отметив, что та очень похожа на свою мать, он обратился к ее отцу.
— Димитрий, — заявил Лестер, — я думаю, нам не стоит воевать. Если мы объединим наши силы, то быстрее найдем и накажем преступников. Я переговорил с Князьями, — добавил он, — все они готовы действовать.
— Благодарю за оказанную нам с дочерью честь, — ответил Мартэ, про себя насторожившись.
— А что, Каролла, — обратился Лестер к девушке с улыбкой, — правда ли, что мы уже встречались? В доме Князя Кэйвано, вы, кажется, были там в услужении?..
Каролла вздрогнув, бросила быстрый взгляд на отца, а тот, нахмурившись, сдержанно взирал на Князя.
Напряжение, повисшее в воздухе, начинало жечь кожу.
— Знаете, господин Торалсон, — тихо проговорила девушка, вскинув подбородок, — а я и не знала, что вы обращаете внимание на тех, кто находится в услужении. Это, — она запнулась, — весьма похвально. Правда, папа?
— Думаю, что похвально, — задумчиво ответил Димитрий, — если в этом внимании нет злого умысла.
Слишком прозрачный намек, чтобы его не заметить. Лестер Торалсон предпочел лишь рассмеяться, а Каролла и Димитрий вторили ему. Только никто из них так искренне и не улыбнулся.
Карточки и поздравления шли в особняк Мартэ со всех уголков Второй параллели и за ее пределами, от знакомых и партнеров Димитрия в бизнесе. Все они уверяли, как рады, неописуемо счастливы, что его дочь нашлась. Поздравление от себя лично и от всей семьи прислал так же Натан Бодлер. А Каролла попросила отца не давать положительный ответ на личный визит его семьи, потому что понимала, что еще не готова встретиться с леди Бодлер лицом к лицу в своем новом качестве. На равных с ней, а не в качестве рабыни.
Все с нетерпением ждали официального представления Кароллы Мартэ высшему свету. Заголовки газет пестрели статьями о фантастической и невероятной истории Золушки из Праги. Девушке, еще недавно работавшей санитаркой в больнице, внезапно исчезнувшей и столь неожиданно найденной. Ей завидовали, ее удаче радовались, втайне надеясь на подобное чудо для себя, ее желали увидеть. Но никому не удавалось сделать этого до момента, пока на официальном благотворительном вечере, который проходил каждый год в начале марта, она не будет представлена высшему свету.
О ней ходили легенды, ее образ, случайно выхваченный удачливым фотографом, заполонил журнальные киоски и первые полосы газет. Каролла Мартэ, дочь известного промышленника и аристократа Димитрия Мартэ, обрела лицо. И с нетерпением от ожидания личного представления.
А сама Каролла, привыкая к новой роли аристократки, каждый день получала, кроме поздравлений и газет, пестревших статьями о себе, огромные букеты цветов. Каждое утро, точно по расписанию, от одного и того же человека. Прекрасно осознающего, что подобный знак внимания ничего для него не решит и решить не может, но по-прежнему усердно присылающего корзины цветов по известному адресу.
Не сдавшийся борец, упрямец и сдержанный в словах мужчина, всё еще верящий во что-то. Наверное, в то же, во что, сама того не подозревая, верила и та, которой эти цветы предназначались. В прощение и исцеление. Любовью... Единственным, что осталось у них общего на двоих.
Когда я вошла в комнату, первое, что отметила, это удивительный запах цветов. Он коснулся моего носа и, изящно скользнув внутрь, кажется, зацепился за сердце, потому что то стало вдруг очень сильно биться в груди. Опять цветы. Опять от него. Знак внимания. Или выражение собственного упрямства? Сомневаюсь, что Князь Кэйвано делает что-то просто так, но сейчас... искренне не понимала, зачем ему всё это нужно.
Я подошла к отцу и, наклонившись, поцеловала его в щеку. Совсем недавний ритуал, который я считала не только данью уважения, признанием любви, но также доказательством того, что я теперь не одна в этом мире. Прежде всего, для себя самой. Скользнуть поцелуем по щетинистой щеке и ощутить аромат родного, отцовского парфюма. Странно, но мои обонятельные рефлексы помнили то, что забыла память. Касаясь вот так его щеки и вдыхая запах сигаретного дыма, смешанного с дорогой туалетной водой, я возвращалась в детство. А за эти воспоминания я готова была отдать очень многое.
— Доброе утро, — выдохнула я и отошла от кресла, в котором отец читал газету, не обращая внимания на то, что комната заставлена цветами. Точнее, делая вид, что не замечаю этого.
— Доброе утро, милая, — проговорил Димитрий, приподнимая очки с носа. — Ты была в городе?
— Натали просила приехать, чтобы примерить платье для вечера, — задумчиво проронила я. — Она говорит, это будет настоящий фурор. Точнее, мое появление на публике вызовет настоящий фурор, — я взглянула на отца. — Ты тоже так считаешь?
Его губ коснулась улыбка.
— Не может быть иначе, — вокруг его глаз залегли морщинки. — Моя принцесса станет королевой вечера.
Я промолчала, отвернувшись к окну. Я не боялась этого вечера. Да, было волнительно и тревожно, но я не боялась. Как ни крути, я была дебютанткой и главной...достопримечательностью данного собрания, и я была уверена, что внимание прессы, равно как и внимание всех приглашенных на вечер гостей, будет даже против воли приковано к моей скромной персоне. Потому что моя скромная персона три месяца назад перестала таковой являться. Из рабыни превратившись в госпожу. Но у меня не тряслись в предвкушении руки, не подгибались ноги, сердце не стучало громче, чем обычно. Может, со мной что-то не так? Ведь, по логике вещей, я должна была нервничать и переживать! Но мне было все равно, что подумают обо мне все эти люди. Я обрела отца, вот единственное, что меня волновало. Только ради него я согласилась на это представление обществу. Только потому, что я обрела не просто отца, но — дворянина во Второй параллели.
Я могла предположить, что будут говорить мне в лицо те, кому я буду в субботу представлена. Не то, что скажут они друг другу за моей спиной. Льстить, фальшиво улыбаться, заискивать перед сильными мира сего и откровенно лгать, зная, что собеседник делает то же самое, — это игра. И если я хотела сыграть в ней хотя бы партию, я должна была готовиться к последствиям. Все они будут спрашивать, интересоваться, как я жила до возвращения домой, кем я была... Всем за гранью уже прекрасно известно, что я была рабыней, но все равно они акцентируют на этом внимание, так же, как это сделал в свой визит Лестер Торалсон.
Я услышала, как зашуршали листы газеты, которую читал отец, и повернулась к нему с вопросом на лице. Димитрий взглянул на меня из-под сведенных бровей, в глазах его читался легкий укор.
— Снова цветы, — выдохнул он, окинув комнату беглым взглядом. — Сегодня еще больше, чем прежде, — а потом вдруг: — Может, уже ответишь ему что-нибудь? Иначе наш садовник почувствует свою ущербность.
Я улыбнулась, подходя к углу комнаты, заставленной корзинками и вазами с цветами. Здесь было всё. Розы, тюльпаны, орхидеи, нарциссы, даже ромнии! И визитка, очередная, которую я не собиралась читать.
— Я прикажу отправить всё в больницы, — задумчиво проговорила я, взяв в руки визитку, и не раскрыв ее. Я ни одной не раскрыла, они все были запечатанными и хранились в моей комнате. — Когда я работала санитаркой, — проговорила я, — женщинам было приятно, что родственники присылали им цветы.
— А себе оставишь что-нибудь? — осмотрел Димитрий комнату, вздернув брови. — Он не поскупился.
— Он любит крайности, — бросила я, сжимая визитку в ладони. — Или ни одного цветочка, или сразу весь цветочный магазин!
— Таков Штефан, — развел руками Мартэ и добавил, сменив тему: — Ты готова к вечеру, милая?
— Не знаю, — честно выговорила я, не глядя на отца. — Не могу сказать...
Хотелось бы ответить утвердительно, но я знала, что это не совсем не так. И причину этого, как я ни старалась скрыть ее от самой себя, в тот же миг озвучил отец, подойдя ко мне и ласково тронув за плечо.
— Ты знаешь, — проговорил он очень тихо, — что он до сих пор не ответил, придет или нет.
— Это его дело, — поджала я губы, ответив столь быстро, сколь и подозрительно. — Не придет, значит, не придет. Ему не хочется признавать, что я отныне не рабыня и его приказам больше подчиняться не буду.
— Вообще-то, он первым признал перед Советом, что ты моя дочь и принадлежишь к роду Мартэ, — мягко возразил мужчина, легко поворачивая меня к себе лицом. — А затем уже все остальные.
Я знала об этом, отец мне говорил, но опять не смогла ответить себя на вопрос — зачем? Зачем он сделал это? Какие у него цели, чего он добивается?! И ответа на этот вопрос я не находила, а потому нервничала.
— Ничего иного им не оставалось, — фыркнула я, нахмурившись, — после ДНК-экспертизы!
— Экспертиза еще не была проведена, когда Штефан признал тебя Мартэ, — произнес отец.
Согласиться с его доводами, означало, признать, что Штефан Кэйвано желал мне... добра. А разве это так, после того, что он сделал мне!?
— Он ничем не рисковал! — уверенно заявила я, отходя от Димитрия. — И к тому же, ты его друг. Он...
— Он мой друг, но причинил боль моей дочери, — перебил меня отец. — За один только тот поступок я готов отказаться от нашей с ним дружбы, — голос его был настолько тверд и решителен, что я взглянула на него с удивлением. — Но даже я понимаю, что иногда стоит ценить человека по его поступкам, — мягко добавил он. — Ты разве еще этого не поняла, дорогая?
Из груди будто вырвали воздух, а перед глазами заплясали темные пятна. Опять воспоминания!..
— Я поняла это лучше, чем кто бы то ни было, папа, — опустив глаза, пробормотала я.
В памяти всплыли, пусть и не яркими картинками, а серыми точками, те воспоминания из недавнего прошлого, которые не могли забыться вот уже три месяца. Они стали менее отчетливыми, превратившись в блеклые серые тени, лишенные яркостей и ощущений, но я все равно... помнила. Холодный мрачный зал давит на меня своей заплесневелой мрачностью. А я лежу на полу... мокром от собственной крови. А он... мой палач. Он уходит. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Только боль в глазах и выпрямленная спина — как ее неопровержимое свидетельство. Ему тоже больно... почему-то, я осознаю это со всей ясностью лишь спустя долгие месяцы.
