— Потому что это приказ об аресте Женевьевы де Ламорак, — она выпрямилась, и Ланграль, понявший быстрее всех, что она задумала, подошел вплотную и встал за ее плечом. — Графини де Ламорак не существует в природе. Есть графиня де Ланграль.
Морган отшатнулся, словно она его ударила, и стиснул губы.
— Это неправда!
— Показать вам церковную запись?
— Как положено, при двух свидетелях, — Ланграль тоже слегка поклонился. — Несколько часов назад.
Первый министр медленно приходил в себя. Но когда Женевьева посмотрела ему в глаза, она поняла, что смертельный приговор точно подписан — они на мгновение показались ей глазами какого-то безумного животного. Слащавое выражение, с которым он раньше смотрел на нее и которое ее так пугало, полностью исчезло. Он моргнул, и глаза снова стали обычными — маленькими, близко посаженными сероватыми глазками усталого человека.
— Я верю вам, граф, — сказал он тускло. — Никто не станет приписывать себе вымышленный брак с дочерью государственного преступника. Желаю счастья.
Он повернулся и сделал знак, чтобы ему привели лошадь. Послушные гвардейцы начали запрыгивать в седла.
— Вы, кажется, собирались в Валлену? — Морган разглядывал их уже сверху вниз, со странным выражением. — Советую поторопиться. Моя канцелярия очень быстро изготавливает новые приказы.
— Никогда не подумал бы, что Морган может уступить, — пробормотал Берси, глядя вслед удаляющемуся отряду.
— А ты и не думай, — посоветовал Ланграль. — Теперь нас будут подстерегать за каждым углом.
Валленская дорога была им уже хорошо знакома.
Несколько часов назад они простились с Люком и Берси, условившись встретиться в Валлене через неделю, если повезет. Получалось, что им было безопаснее перебираться через границу поодиночке.
Люк вручил Женевьеве длинный стебель какого-то растения со сладко пахнущими белыми соцветиями.
— Все, что я смог найти, — пояснил он, глядя на нее с непонятной тоской. — Дай вам небо быть счастливее меня, графиня.
Берси долго хлопал Ланграля по спине. В сторону Женевьевы он нарочно не смотрел, отводя глаза.
"А что стало с ними дальше?" — спросил я у Рандалин. Она слегка нахмурилась.
"Они оба благополучно добрались до Валлены. Берси потом вернулся в Круахан, чтобы узнать, что с нами приключилось. Он даже явился в канцелярию первого министра, но так ничего и не узнал, а на следующий день погиб в поединке. Говорят, что Морган натравил на него одного из "беспощадных", который случайно оказался в Круахане.
А Люк — вы его встречали. Он и сейчас живет в Валлене и пишет стихи и пьесы. Он стал актером в придворном театре, который герцог Мануэль, сын Джориана, основал специально для него".
И вот теперь Бенджамен и Женевьева скакали одни, до полного изнеможения, загоняя лошадей. Когда Ланграль наконец свернул в сторону только ему известного трактира, Женевьева уже держалась за гриву, чтобы не упасть, и ничего не чувствовала, кроме боли в напряженных ногах.
Ланграль вытащил ее из седла, когда она почти задремала, положив голову на шею лошади.
— Это не слишком хорошее место для сна, — сказал он тихо. — Я нашел несколько лучше.
Наверно, он отнес ее туда на руках. Она мало что помнила до тех пор, пока не ощутила затылком подушку и не вытянула ноги в полном блаженстве.
До конца своих дней она будет помнить эту старую мансарду на втором этаже единственной относительно приличной гостиницы. Было темно, и пахло слежавшимся сеном. Она сомкнула руки в замок на шее наклонившегося над ней Ланграля, чтобы быть уверенной, что он никуда не денется.
— Вы действительно этого хотите, Вьеви? Вы весь день скакали на лошади. Вам будет больно.
Она помотала головой, не в силах уже произнести ни слова, но притягивая его к себе, задыхаясь от какого-то странного ощущения. Это было еще не желание — но что-то близкое, заставляющее ее вздрагивать от каждого прикосновения. Их одежда вперемешку лежала на полу. Ланграль снова наклонился — она зажмурила глаза, но чувствовала его губы на своей коже. Все, что она знала о таких вещах, обозначалось исключительно грязными словами наемников, и значит, не могло иметь никакого отношения к тому, что происходило сейчас.
Она раскрылась навстречу ему и на мгновение пожалела об этом, настолько резкой была боль, словно разрез кинжалом. Наверно, она плакала и пыталась вырваться. Наверно, он удерживал ее и губами стирал ее слезы. Женевьева уже мало что помнила. Она соскальзывала в сон, но продолжала чувствовать тяжелеющую во сне руку Ланграля на своем животе и его дыхание возле самого уха.
— Расскажи, что мы будем делать в Валлене.
Ланграль пошевелился только затем, чтобы сильнее прижать ее к себе. Кровать была такая узкая, что они придерживали друг друга, чтобы не упасть на пол. Окно медленно меняло цвет на светло-серый. Но ехать было еще рано — приходилось ждать, пока лошади хоть немного отдохнут.
— Пойдем к герцогу Джориану, — он говорил таким тоном, словно пересказывал какую-то старинную легенду. — Я скажу ему: "Сир, наше положение в Круахане таково, что я уже не смогу быть вам полезным. Но может быть, вы найдете для меня правильное применение в другом месте? Например, в Эбре или Вандере"
— А что буду делать я?
— А ты будешь жить в доме Хэрда и ждать моего возвращения из путешествий. Будешь читать его умные книги и учиться понемногу колдовать.
— Я хочу ездить с тобой, — Женевьева сжала руки на его шее. — Я не хочу тебя ждать.
— А кто тогда будет оставаться с нашими детьми?
— Детьми?
— У нас их будет трое. Как минимум.
Женевьева даже закрыла глаза, пытаясь себе это представить.
— Такие же красивые, как ты?
— Такие же рыжие, как ты, — она почувствовала кожей его усмешку.
— А если Джориан не захочет нам помочь?
— Ты его видела в Валлене?
Она помотала головой.
— Я и Валлены почти не видела. Сначала лежала в лихорадке. А потом Скильвинг... то есть Хэрд меня не выпускал из дома. Все боялся, что я сбегу в Круахан.
— Джориан — самый разумный правитель из всех, кого я знаю. Так что не думаю, что он нам откажет. К тому же мне кажется, что я принес ему некоторую пользу в свое время.
— Ты мне об этом тоже расскажешь?
Ланграль неожиданно приподнялся на локте.
Во дворе старого трактира, где в самые удачные дни не бывало больше трех посетителей, отчетливо заржала лошадь. Ему показалось, что он уловил, как звякает железо.
Бенджамен подошел к окну, уже особенно не сомневаясь, что он там увидит. Во дворе спешивался гвардейский отряд. Он быстро пересчитал их — не менее двадцати.
— Что там? — Женевьева села в кровати. Именно такой Ланграль ее и запомнил — с растрепанными волосами, которые в бледном утреннем свете были единственным ярким пятном, даже бросая красноватый отблеск на стену. В глазах, устремленных на него, бился страх, но не за себя.
Он бросил ей подобранные с пола штаны, сам быстро одеваясь.
— Скорее! Их там слишком много.
Он не стал даже дожидаться, пока она полностью застегнет камзол и рубашку, сунул ей в руки одну из шпаг, прислоненных в углу к стене и подтолкнул к окну.
— Иди по крыше, только пригнись. Там слева внизу — большой стог стена, и стена уже не такая высокая. Прыгай туда и беги.
— А ты?
— Я их отвлеку, — сказал он просто.
— Я без тебя не пойду!
— Пойдешь, — он насильно выпихнул ее на крышу, заставив лечь на черепицу. — Быстрее!
Женевьева поползла, обдирая об углы и без того пострадавший камзол. Рубашку на животе она сразу порвала, и та свисала белым лоскутом. Она добралась до конца крыши, увидела там обещанный стог, но не стала прыгать. Вместо этого она посмотрела в другую сторону, во двор, откуда доносился звон шпаг и крики.
Ланграль бился сразу с тремя, прижавшись спиной к телеге. Остальные стояли в круг неподалеку, видимо, ожидая, пока он устанет. Несколько гвардейцев тщательно обыскивали двор.
— Смотрите, вот она, на крыше! — внезапно крикнул один из них, подняв голову.
Ланграль рванулся вперед, и его противник, воспользовавшись этим, ударил его сзади. Белая ткань впопыхах надетой рубашки сразу окрасилась ярко-красным, он упал, и на земле образовался клубок из тел — гвардейцы пинали его ботфортами, он из последних сил схватил кого-то за сапог и дернул, сбивая с ног.
Женевьева закричала так отчаянно, что у стоящих близко едва не заложило уши. Она поднялась, балансируя на черепице, и прыгнула вниз во двор, мало что соображая. Плотно сбитая конскими копытами земля с редкими травинками ударила ее по ногам, и она покатилась кубарем, не удержав равновесия. Сверху сразу навалились, выкручивая руки за спину и наматывая на них веревку.
Она не чувствовала боли ни в заломленной руке, ни в ногах, на которые грубо наступили чьи-то сапоги, ни в содранной о камни ладони. Она просто не могла нормально вздохнуть, так сильно что-то рвалось в груди. Ей казалось, что она продолжает кричать, громко, непереносимо для слуха, но на самом деле она только еле слышно хрипела.
Тело Ланграля проволокли по двору в нескольких шагах от нее. Он уже не шевелился. Она так и не увидела больше его лица — с одной стороны к нему прилипли спутанные волосы, с другой стороны оно было закрыто большим наливающимся кровоподтеком
Она снова рванулась так сильно, что почувствовала треск собственных костей.
— Эй, не сломай ей руку, — предостерегающе сказал голос за спиной. — Монсеньор ее калечить не велел.
— Так что мне делать? Она как кошка дикая!
— Ну успокой ее ненадолго.
Единственный из гвардейцев, к которому Женевьева испытала искреннюю благодарность за всю свою жизнь, был тот, что стукнул ее по голове в тот день, на время лишив сознания. Потому что картина, которую она видела во дворе, была для нее непереносимо страшной.
— Ты всегда была очень упрямой, — Морган покачал головой, глядя на Женевьеву почти отечески. В его лице что-то неуловимо изменилось — оно стало более добродушным. Только заглянув глубоко ему в глаза, можно было поймать отблеск безумия. И тогда становилось по-настоящему страшно.
Женевьева на него вообще не смотрела. Она сидела напротив него в карете, одной рукой обхватив колени. Вторая рука, помятая и распухшая, лежала рядом на грязном плаще, как будто существуя отдельно. На ее лбу красовался огромный синяк.
— И чего ты добилась своим упрямством? Ты могла бы стать неофициальной королевой Круахана — по крайней мере, тебе кланялись бы не менее низко. А где ты теперь?
Он брезгливо поморщился, оглядев ее давно не мытые волосы, свисающие на лицо.
— Более того, ты погубила не только свою жизнь. Ты втянула в свои дела другого человека, которого якобы любила. Если ты действительно любила его, ты бежала бы от него подальше.
— Вы все равно хотели его убить, — глухо сказала Женевьева, не поднимая глаз.
— Да, но разве он заслужил такую смерть, какой умрет сейчас? Как валленский шпион он погиб бы в ночном поединке, достойно, как подобает дворянину столь высокого рода. А теперь... ты знаешь, где он сейчас?
Женевьева ничего не ответила. За проведенные в тюрьме два месяца она вообще произнесла всего несколько фраз, когда без них совсем было нельзя обойтись.
— Он в Рудрайге, — значительно сказал Морган. — На нижнем уровне. Ты представляешь, что это такое? — и поскольку Женевьева по-прежнему молчала, он прибавил: — Там проверяют на преступниках новые орудия пыток.
Женевьева разлепила губы.
— Что вы от меня хотите?
— Я уже ничего от тебя не хочу, — Морган вздохнул. — Ты меня уже не интересуешь. Я просто хочу тебе показать, что ты наделала своим упрямством.
— Куда мы едем?
— Увидишь, — Морган откинулся назад, скрестив руки на груди. — Подумай пока о своем поведении, путь неблизкий.
Женевьева прикрыла глаза. Наверно, она немного сошла с ума, потому что долгое время она ни о чем не думала, только считала скрип правого колеса, которое, видимо, недостаточно хорошо смазали. Один поворот, второй. Три. Четыре. Каждый звук точно совпадал с пульсирующей болью в руке. Почему она так болит? Ее вывернули и наступили на нее сапогом. А зачем? Она хорошо помнила, что это было во дворе гостиницы. Но за что? Она никому ничего плохого не сделала. И Бенджамен тоже.
Бенджамен! Стоило ей мысленно произнести это имя, как возникла знакомая резкая боль в груди, быстро отрезвившая ее и вернувшая память.
Куда они едут? Наверно, в Рудрайг. Значит, нужно сделать все, что угодно, чтобы она не доехала туда живой.
Легко принять такое решение, но как его выполнить? Женевьева резко выпрямилась в карете, и из ее широко раскрывшихся глаз словно ударили серые лучи света. К счастью, Морган этого не заметил, потому что задремал в такт покачиванию кареты.
Ее руки и ноги были свободны, но с одной здоровой рукой и без оружия мало что можно было сделать. Даже если допустить, что она сейчас набросится на Моргана — скачущая вокруг кареты охрана сразу ее скрутит. И в Рудрайг она все равно попадет.
В который раз она с сожалением вспомнила Скильвинга, который за три месяца попытался впихнуть ей в голову массу бесполезных знаний, но ни одного действительно нужного заклинания, которое могло бы пригодиться затравленным и загнанным в тупик, как она. Никаких способов зажигания магического огня, вызова молнии с неба, ментальных ударов по противникам. Хотя она не сомневалась, что сам он это все прекрасно умел. А ее учил всяким незначительным вещам, вроде слияния с природой, прикосновения к душе стихий, понимания животных.
Так, подожди, думай сначала и медленно. Понимание животных и умение наладить с ними мысленный контакт.
Женевьева закрыла глаза. Ее мысли двигались необычайно ясно. Теперь она прекрасно понимала, что собирается сделать. Всего лишь на мгновение ее охватило угрызение совести, но она стряхнула его. Человека, не особенно сведущего в магии, ничто не должно отвлекать.
Из трех лошадей, несущих карету, она выбрала крайнюю, вороную с белыми чулками на ногах. Медленно, совсем медленно, словно увязая в песке, она потянулась к ее сознанию.
Лошадь была весела и довольна. Перед этим ее хорошо накормили. А тянуть карету в упряжке было совсем не сложно, по крайней мере, она еще не успела устать. А небо было такое голубое, редкость для Круахана, и ветер таким приятно холодным.
Но потом что-то стало ее беспокоить. Она покрутила головой, невольно сбившись с рыси, и сидевший на козлах гвардеец несильно хлопнул ее по спине, полагая, что она просто расшалилась.
Все совсем не так хорошо. В карете сидит очень плохой человек, и те, которые скачут рядом, ничуть не лучше. Разве правильно подчиняться им и везти их туда, куда они скажут? Где они будут делать разные плохие дела?
Лошадь этого все-таки не очень понимала, но начинала беспокоиться все сильнее. Женевьева, сидя в карете, этого не видела, но уже не сомневалась, что у нее что-то получается. По крайней мере, она сама начинала чувствовать удары копыт по земле, прикосновение холодного воздуха на разгоряченной коже, и ей начинали чуть мешать туго затянутые ремни.
