А сколько разных тонов на серой мантии старика! И это еще против света, он ведь окно головой загородил...
"Что же тогда ждет меня снаружи?" — Спарк даже немного испугался. До сих пор он различал пару-тройку оттенков зеленого, ну там коричневого; да рыжие листья, да ярко-красные рябиновые ягоды...
— Подожди-ка! — он поднялся, отворил дверь. Наружу выбежал, не одеваясь. Ему повезло: солнце всходило за спиной и по глазам не ударило. Спарк замер надолго: тени заметно укоротились, пока он широко распахнутыми глазами впитывал и впитывал цвета. Серебристые изнанки рябиновых листьев — для всех оттенков попросту нет названий! Ягоды: от ярко-алых, до черно-рыжих. Листья: темно-зеленые; напротив — светлые, изжелта-травяные; зелено-белые; густо-изумрудные, тусклого блеска; рядом — наоборот, неистово-яркие, просвеченные — как лучи зеленого солнца; изморозью сверкает пыль в столбах света между веток. А сами ветки! Коричневые, легко-желтые, и черные, резкие, как молнии в стеклянно-голубом небе. А свежая, пахнущая жизнью, трава под ногами; а стены золотистые, над которыми колышется выпаренный солнцем смолистый запах — вон там и там дрожит воздух; а синекрасная вышивка на зеленых — пахнущих кожей, пылью, растоптанным яблоком — сапогах; а лимонножелтые рубашки, витые кольца на запястьях, узорные шейные гривны, весело блестящие в утренних лучах — как же он раньше ничего не замечал?!
Тут Спарк спохватился, что на нем-то нет даже и гривны. Вернулся в комнату, вытянул из-под темно-золотистой лавки черный сундук с медноцветными оковками. Одел нижнюю пару — тускло-серую от частых стирок; верхную — желтые шаровары и красную рубашку. Застегнул светло-коричневый пояс, усаженный серебряными звездочками. Синий плащ одевать не стал, потому как Время Васильков и Вишен еще продолжалось, и даже ночи не были особенно холодными. На ноги натянул толстые привозные носки из белой овечьей шерсти, а потом и сапоги рыжей замши.
И, наконец-то, посмотрел на Стурона, все это время терпеливо ожидавшего в комнате. Маг уже не стоял перед окном. Дед задумчиво прохаживался взад-вперед, держа на левой ладони маленькую бурую чашку, а правой — осторожно помешивая светло-соломенной ложечкой в той самой чашке. Из всех запахов, испускаемых отваром, проводник мог назвать только укроп.
— Речь-то у тебя не отобрало? — улыбка открыла ровные белые зубы.
Спарк развернулся глаза в глаза: карие в красные — и промолчал. Мир — цветной! На все оттенки слов не хватит.
— Вижу, что понимаешь... — снова усмехнулся Стурон. Присел на лавку. Чашку свою поставил рядом. Вздохнул:
— Прости мою спешку, Спарк. Помнишь, в день отлета Скорастадиру снились демоны твоего мира?
Спарк вспомнил прохладный двор прилетов Академии, в котором они ждали грифона, и как яростно размахивал руками Скорастадир. И алые волны, грозно прокатывавшиеся по мантии Великого Мага при каждом взмахе рук; и твердые коричневые пальцы, гладкие, несмотря на пожитость Рыжего.
Землянин наклонил голову утвердительно.
— А вчера мне приснилось то же самое. Выходит, миры и вправду сближаются. Значит, и демоны скоро перемешаются, здешние с нездешними... Скажи, парень — ведь в твоем мире с ними както умели бороться?
Игнат полез чесать затылок. Тут надо много объяснять. И все больше — тех вещей, которые на Земле почитаются мистикой, а от того не принимаются всерьез, толком не исследованы, не опробованы и не испытаны.
— Мне надо много чего об этом вспомнить. И привести в порядок то, что помню. — Спарк посмотрел на вымытые пальцы, представив себе, как они покрываются чернильными пятнами. "Придется записывать еще одну книгу," — подумал он, и произнес рассеянно:
— А я вот Висенну видел. Только почему-то она не сказала: что же мне делать. В вашем мире.
Стурон снова взял чашку. Принялся помешивать и молчал долго. Наконец, ответил:
— Ты прикоснулся к великим вещам — настолько глубоко, насколько надо лично тебе, здесь и сейчас. Если будет нужно, тебе откроется больше. Верь.
— Но я не верю в бога!
— Мы с тобой не раз и не два говорили о богах твоего мира! Ты не веришь в образ, нарисованный на доске. В людей, которых ты по недоразумению называешь священниками. Которые лезут между верующим и господом, как резиновая вещица между мужем и женой. И нужны они для того же, для чего та резиновая трубка: получить от религии побольше сладкого, ни за что не отвечая при этом. Оградить человека от вспышки прозрения.
— Но ведь...
— Ты скажешь, что у каждой вещи свой смысл? Согласен.
"Фрейд отдыхает..."
— Тебе скажи... Ты великий смысл в подтирании найдешь!
— Хочешь? Я могу.
— Стурон!! Я просто боюсь смеяться так и над такими вещами! Может, я слишком воспитанный, а, может, слишком умный. Кто погрубее...
— Кто погрубее, вряд ли дошел бы до этого места в размышлениях. Свинью допускают к столу только в виде ветчины!
* * *
Вечтина закончилась позавчера. Теперь кормщик выдавал на день два больших сухаря, мерку воды и головку сушеного лука. По крайней мере, на лук это растение походило вкусом. И спасало здешних мореходов от того же, от чего и лук на Земле: от цинги.
Ладья скользила по синему морю; взлетали и падали длинные весла. Спарк греб на четвертой скамье от носа и чувствовал себя хорошо. Вчера корабли пристали к безлюдной плоской косе, сняли оттуда Майса. Ученик Лотана отправлялся за новостями, и вот вернулся. Гребцы немного поворчали, жалея, что кроме новостей Майс не привез свежего мяса, но больше для порядка: плавание только начиналось. Сухари еще не приелись. Да и рыбы всегда можно наловить, в конце-то концов.
Нынешний поход снарядили на юг. Спарк плыл четвертый раз. В первом плавании он больше свисал через борт головой вниз, страдая от морской болезни. Тосковал по зелью, которым Ахен приучил его к высоте.
Второй поход запомнился лучше: караван из двух десятков ладей напоролся на пиратскую галеру с Островов. Ладью Морской Школы повели далеким кругом, в стороне от схватки. Скоро все ученики оставили греблю, приложили руки к глазам и высматривали в дыму подробности. Юркие кораблики заходили с кормы или с носа — чтобы не попасть под громадные весла галеры. Кому удавалось проскочить под бушпритом и обойти трезубец носового тарана, забрасывали абордажные крючья. Метали на палубу и совали в уключины жирно дымящие горшки с маслом. Скоро галеру обложили со всех сторон. Рубили борта штурмовыми секирами, лезли на ванты. Похоже, рулевых перерезали, и большой корабль медленно, плавно поворачивался по ветру. Затем палубу словно осыпало искрами: сверкали под солнцем полированные щиты островитян... Кормщик опомнился, рявкнул, велел разобрать весла, и — навались, навались, земноводные! Без вас обойдутся! — уходить дальше, к цели путешествия. Позже узнали, что галера была взята со всем содержимым, и что десять из шестнадцати ладей при этом утонули. Выжившие с них вернулись на борту взятого корабля.
Перед третьим плаванием Ратин, Крейн и Остромов устроили знаменитый поход по бабам. Почти все Братство теперь обитало в Морской Школе города Маха-кил-Агра. Город был не сказать, чтобы огромный, но бойкий. Торговый, портовый, оборотистый. Девок хватало. Трое приятелей звали с собой и Спарка. Тот снова вспомнил Ирину. Подивился, какое бледное вышло воспоминание — рядом с живыми, быстроглазыми, веселыми девчонками здешних красных фонарей... Вспомнил, как уже ходил к шлюхам в ЛаакХааре — ничего, не стошнило! Головой покачал, поблагодарил за честь — и остался спать. А трое учеников погуляли крепко. Спарк потом долго подозревал, что Ратин или Крейн заливали нежданное горе или плохую новость — очень уж щедро летело золото; очень уж много было драк.
Рикард тоже по кабакам не пошел. Да и вообще, его в городе тогда уже не было. Олаус Рикард обитал теперь под Седой Вершиной. Может быть, даже в той самой комнате, где Спарк жил шесть лет назад. Решился-таки усатый стать магом. И закатили ему всем Левобережьем прощальный пир... только радость на том пиру была словно пылью присыпана. Смута в Бессонных Землях мало-помалу разошлась — но маги все еще посматривали друг на друг косо. И отдавать ученика из Школы в Академию... ну, неловко както выходило. Особенно, если припомнить, что этот самый ученик отправил в ссылку Великого Мага Хельви. Хотя и делал подножку от имени и по поручению Великого Мага Хартли, родного брата вышеупомянутого Хельви. Словом, мутное дело, и лучше его лишний раз не ворошить. А следы скоренько замести под половик.
Видимо, по этой же причине, Спарка и семерку побратимов сразу за отбытием Рикарда, перевели в Морскую Школу. На далекий-далекий южный край Леса. Туда, где вырос Великий Скорастадир; туда, где Лес встречается с Хрустальным Морем. Тоже своего рода ссылка, хоть и без охраны. Спарк было заикнулся: дескать, не захотим ехать, что тогда? Наставник Хартли улыбнулся грустно и ответил: "Ты можешь одну только вещь выбрать. Либо учишься у меня, либо нет. Учишься — делай, что сказано. Доверяй учителю." Проводник прямо кожей почувствовал, как захлопнулась позади незримая, непроходимая дверь судьбы. Ехать! Он все же хотел стать Опоясанным... а для чего хотел, кроме обычных выгод; что ожидал от Пояса для своего сердца, проводник пока не решил и сам.
И вот сегодня, улыбаясь хорошему дню, Спарк тянул весло: не руками, а спиной, как положено хорошему гребцу. Слушал Майса: даром, что ли, тот бегал за новостями на октаго пути к северу. Что должны были знать все, викинг давно рассказал. Теперь сидел на лавке и вполголоса делился известиями с северо-восточной окраины, важными только для Братства.
— ...На заимку ходили. Наши там уже хутор выстроили. Медведей подрядили пахать, представь зрелище! — ученик Лотана хмыкнул и потеребил косичку в бороде. Проводил взглядом береговые утесы, среди них приметный: высокий, гладкий. Местные так и называли: Точеный.
— Шен женился... — Майс помотал головой:
— Вот на кого бы не подумал. А ты что же? Не надоело по портовым шлюхам мотаться? Или у тебя за всю жизнь только одна девушка и была?
Теперь молчание длилось долго. Точеный утес полностью вышел из-за плеча, проплывал к корме. Спарк не пытался обернуться вперед, по ходу ладьи. Рано или поздно Красные Ворота все равно будут видны. Ответил между выдохами:
— Из тех... кого помню. Была... еще одна. Ирку вспоминал. Недавно. Бледное воспоминание. Сам удивлен. Эту вовсе... Не помню. Лицо... немного. Не имя.
Тут кормщик вытянул руку, забасил:
— Черные греби, синие табань! — и проводник послушно навалился на весло грудью. Ладью качнуло, повело. Справа над бортом распахнулся берег: высокие рыжие скалы, звонкий сосновый бор на кручах. Здешняя сосна от земной почти не отличалась. Точно так же пролезала в любое неудобье и росла везде и всюду. Может быть, миры сходятся и расходятся периодически. Может, когда-нибудь, во времена динозавров, Земля с Висенной уже встречались. Здешние моряки охотно и подробно описывают боевых ящеров Империи — далеко на востоке. Очень вероятно, что динозавры сюда перебежали с Земли; ну и семена сосны занесли, ясное дело...
— ...Обе навались!...
— Я никак не мог. Договориться с ней. А ведь она... — Игнат запнулся. Девушка познакомила его с клубом. С Иркой, в конце концов. Подарила компакт со Щербаковым и позже — с Медведевым. Изменила его — и ушла. Так же непонятно, на полуслове, как тогда исчезла с глаз госпожа Висенна.
Майс сделал вид, что понял недосказанность.
— Тебя сменить? — попробовал перевести разговор.
— Потом позову. Ты слушай. Скоро год... как мы плаваем... Но посвящение... Никак забыть... Не могу. Висенна... Не сказала. Зачем я ей. Здесь нужен.
Викинг задумался. Поднял загорелое лицо к синему небу. Спарк усердно потянул весло, следя, чтобы не лезло в воду глубже необходимого. Здешние корабли походили на драккары, но полного совпадения не было. У Висенны знали, как рисовать эллипс, дуги, тела вращения. Корабли строили по теоретическим чертежам. Доски, правда, гнули над паром, но скрепляли между собой вовсе не еловыми корешками, а обычными заклепками: так нахлест выходил меньше. А к шпангоутам прибивали гвоздями или нагелями. Носы земных драккаров вырастали из килевого бруса. Здешние корабелы выпускали киль на несколько шагов вперед, и во время войны привешивали к нему таран. А форштевень понимали как отдельную деталь, надставленную на килевой брус. В остальном все оказалось похожим. Даже обычай держать на каждом корабле певца — задавать ритм.
— Может, ты уже все совершил... — тихо ответил Майс. — Может, ты нужен был только Скаршу из петли вынуть.
— И что... теперь? Я год... не помню. Раньше запоминал. Люди. События. Походы. Теперь год... все мимо... меня. Не смотрю. Не слушаю. Мысли грызут. Что — теперь?
— А не забыл, как мы у Лотана по вечерам сказки рассказывали?
— Нет.
— Так вспомни, про парня, которому отец оставил клад в огороде, и не сказал, где зарыт. И тот искал, все перекопал. И урожай был огромный. И все у него было. А как понял, что клада нету, то все забросил. И только, как почувствовал нехватку, сообразил: ведь имел и зерно, и вино, и мясо! В том и состоял клад.
Теперь замолчал Спарк. Точеный утес скрылся за высокой кормой, а береговые скалы спускались все ниже. Проводник знал по прошлому походу, что Красные Ворота — самое красивое место в округе — откроется уже скоро. И так здорово было ждать известного свершения, вовсе ни о чем не думая: ты себе греби, знай. А кормщик доправит до места...
Проводник выдохнул:
— Еще... новости? Кроме... свадьбы?
Викинг нарочито простецким движением почесал затылок. Подмигнул:
— В ХадХорде недовольны, что Тракт пустует.
* * *
— ...И Великий Князь тем сильно обеспокоен, и по братской любви и соседскому дружеству предлагает помощь в обуздании свирепого зверья, которое оный Тракт жестоко примучило и торговлю на нем всю пресекло, от чего произошло великое вздорожание железа, а с ним и иных товаров как в ГадГороде, так и во владениях...
Корней Тиреннолл украдкой зевнул в рукав. Посол Великого Князя внятно и размерено читал грамоту, суть которой посадник мог выразить одним предложением: "Если вы не можете справиться со зверьем, отдайте Тракт нам." Только что за город торговый без дорог и трактов? Богатство пахаря растет в земле; богатство купца ездит по дорогам и плавает по водам. Нечего и думать — отдать Тракт. Князь понимает это как бы не лучше Корнея. Следовательно, за речью северянина война... Хлопотно! Опять выбивать из четвертей стремянные деньги; снова загонять городскую голь в ополчение, учить и школить, и кормить задарма, и ведь самому потеть в железе. Не говоря уж — убить могут.
... — И с теми благолюбивыми словами к лучшему брату своему, посаднику, обращается... — посол облегченно убрал руку со свитка; тот скоренько свернулся. Тиреннолл мигом отбросил сон: ни один чиновный муж Княжества не посмеет свернуть бумагу, не дочитав титул. Стало быть, послан вовсе не чиновник, и грамота — так, для вида!
