— Да потому, что соседи бы их раздавили, — комиссар лихорадочно перелистывал данные в планшете. — Товарное обеспечение сделок, ишь чего захотели! Этак и фьючерсами не поторгуешь. Биржа мигом бы их прихлопнула. Нет, в этом отношении они все делают правильно. Настолько крупные изменения либо удаются в планетарном объеме — либо не удаются вовсе. Но благими намерениями вымощена дорога в ад...
— Соглашусь, месье шеф-комиссар.
— Господин аббат... — комиссар помедлил, но все же решился:
— Звоните родственникам на Земле. Предупредите их.
— Но паника!
— Уже. Вот сводки. Так что голову в песок засовывать поздно. Немедленно выпустить пресс-релиз, обозначить безопасные зоны. Военное положение наверняка уже введено даже в джунглях Амазонки, но если где-то еще нет...
— Ясно.
— Марианну красиво полураздеть и пусть читает сообщение на камеру с наилучшим качеством, какое доступно на Орбите.
— Но феминистки нам за сексуальную объективацию...
— Любую сволочь, кто помешает спецоперации, толерантно и равноправно, не делая различий по возрасту и полу, паковать за пособничество и ставить на форсированный допрос. Зачем-то же у нас есть полномочия класса “ноль”. А если попадется настоящая рыба, выгоним идиотов, освободим камеры и специалистов.
— Рассвятое имя, везде ультиматум! — Штурмовик покривил губы, щелкая пультом. — Еще и эти пидоры лезут в боги! Для того ли у человечества выход на Орбиту? И вот этот самый лифт, на верхушке которого мы сидим?
— Ядерная энергия тоже не для бомб изначально предполагалась.
* * *
— Предполагалось, что наши действия приведут к определенному результату. Результат не достигнут. Смысл менять коней на переправе?
— Не беспокойтесь, — узколицый брюнет поднял руки успокаивающим жестом:
— Ваша работа выше любых похвал. Вы получите все обещанное, и непременно премию. Начальник весьма доволен. Теперь на Орбите наш человек, и с указанием ему целей мы справимся.
Петр Васильевич посмотрел на брюнета снизу вверх. Разглядел в полумраке резкие крылья носа, жесткие губы. Молча, неохотно стащил гарнитуру. Выбрался из кресла, отошел к длинному столику вдоль дальней стены. У столика в полумраке аппаратной стоял напарник брюнета. По контрасту, круглолицый, обветренные красные щеки, правый висок подстрижен самую чуточку выше левого — только профессионал обратит внимание на подобную мелочь; но Петр Васильевич являлся именно что профессионалом, ситуацию понял. И все же попытался возразить:
— Коллеги, это вам не стройка, где сделавшая работу бригада выкидывается на мороз перед самой сдачей объекта, чтобы все почести, награды и красивая строчка в послужном списке достались нужным людям. Исполнитель заточен под единственную цель, и эмоциональное напряжение определенного рода. Мы вели его пять лет. Он как выпущенный снаряд: не ракета, подруливать не сможет.
В красноватый сумрак аппаратной пролился голубой свет коридора. Мощный поток воздуха — по контрасту, показавшийся всем ледяным — вытеснил запах горячих обмоток, пыли, нагретой пластмассы. На фоне потной атмосферы радиорубки Петру Васильевичу несколько мгновений казалось: очищенный воздух имеет собственный отдельный запах.
Запах ничего.
Вошедший оправил на себе тот самый голубой костюм с искрой — по сути, легкий бронежилет из мета-ткани — поздоровался кивком. Закрыл восьмиугольный люк и затянул кремальеру. Яркий офисно-белый свет остался снаружи, там же остались прохлада и запах пустоты.
— В отличие от горе-подрядчиков, мы с вами честно рассчитываемся, — мягко попенял вошедший. — Как в части наград-почестей, так и в части строчки послужного списка. Кстати, — вошедший облокотился на узкий длинный столик вдоль стены, — как вам удалось настолько мощное и долгоживущее внушение? Никакой шантаж не позволяет контролировать настолько свободно действующего исполнителя.
Петр Васильевич вздохнул:
— Шантаж, гипноз, медикаментоз... Колхоз! Не нужно ему ничего внушать. Совсем! Достаточно любое событие подавать с желаемой стороны. Например, что Высоцкий не только поэт века, но и запутавшийся в трех бабах наркоман — а ведь правда же, разве нет? Или что тимуровцы у Гайдара всего лишь бесплатная прислуга для семей красных командиров...
— Нет, подожди, — хмыкнул и громко поскреб лицо круглоголовый. — Этак ты любую помощь, любое товарищество сведешь к торгашеству. Любовь к похоти, дружбу к попыткам втереться и выслужиться, гордость к понтам, честь к глупости, верность к идиотизму, вежливость к лоховатости...
Петр Васильевич неприятно улыбнулся:
— Мы что, готовим Деда Мороза на утренник?
Круглоголовый, узколицый и синий костюм переглянулись, заметно покривив губы. Петр Васильевич понимающе хмыкнул, но договорил:
— И при том постоянно упоминать, что решать ему. Что мы только советуем. А выбор за ним, и выбор это абсолютно свободный. И там уже дело времени: если человека тысячу раз назвать свиньей — захрюкает. Рано или поздно ведомый сам, лично, сформирует необходимое представление о мире. Поскольку это его родное, выстраданное, созревшее убеждение, постольку он и пойдет на любые выгодные для нас действия, в полной уверенности, что поступает исключительно по зову собственной души и совести.
— Кстати, о совести, — синий костюм в красных огоньках работающей аппаратуры отбрасывал искры тоже багровые. — Верно ли мне помнится, что исполнитель оказался... Небезразличен кое-кому из вашей семьи?
— С глаз долой — из сердца вон. Первая любовь практически всегда пристрелочная. Наигрались — разошлись.
— А честно?
— А честно, если бы он выбрал Снежану, я бы нашел, кого зарядить на замену. Но его выбор — карьера.
— Завидуете, а?
— Немного. Кто-то мечтал стать Гагариным или Королевым — а кто-то Берией или Серовым.
— Честный ответ. Я тоже не стану вилять. Вы прекрасно справились, но мой первый не поймет, если главный приказ отдаст не он. В утешение могу сказать: не беспокойтесь, ваши заслуги никоим образом не забыты. Вот платежи.
Петр Васильевич глянул в поданный роскошный планшет, кивнул. Взъерошил пальцами волосы, помассировал уши, все последние сутки обжатые тарелочками мощной гарнитуры: тут не признавали никаких вшитых— новомодных— беспроводных— миниатюрных. Экранированный кабель, заземлено все, что можно, а что нельзя — обесточено и потом все равно заземлено. Стены зудят от наведенной вибрации, прислонять к ним ухо бесполезно — даже супер-чуткое электронное. Приспичит кому подслушать, милости просим в старую недобрую классику: суйте шнурок, втыкайте жучок.
— Что ж, — насколько мужчины разобрали в свете шкал, Петр Васильевич подмигнул:
— Мавр сделал свое дело... Ave, Caesar...
Вслед за тем Сахалинцев открыл кремальеру, отодвинул восьмиугольный люк и вышел в светлый-светлый коридор обычнейшего учреждения; если бы не многочисленные служебные пиктограммы, и не скажешь, что тот самый Гагарин когда-то пролетал в три раза ниже.
Люк закрылся; в душной багровой преисподней, наполненной шмелиным гудением звукоискажающей машинки, остались трое. Узколицый, взглядом испросив разрешения, нацепил тяжелую старомодную гарнитуру. Круглоголовый, затянув кремальеру люка, подтащил начальнику раскладной стульчик. Синий костюм поблагодарил его жестом и сел, устало привалившись к рифленой стеновой панели.
Круглоголовый остался стоять:
— Это и есть старая школа, о которой так долго говорили большевики?
— Если ты про Апостола, то именно что да. Я вот не знаю, вытирает он жопу собственноручно, или у него и для этой цели кто-то завербован.
Круглоголовый с отчетливым хрустом извлек салфетку, обтер потное лицо, салфетку скомкал и втолкнул в утилизатор. Буркнул:
— Пацана готовили пять лет. И не одного, только в первой волне четыре буксира. Мне знать не положено, только нетрудно догадаться: есть резерв, и на подстраховке кто-то, и на обеспечении, на контроле, и так далее, и тому подобное.
— И что?
— И так вот просто в топку?
— Когда автопилоты выкидывают на улицы сразу десять миллионов дальнобойщиков — это лучше? Или “черная пятница”, когда из-за биржевых махинаций мутных фондов лишаются работы сразу четыре страны? Ты плакал?
Круглоголовый посмотрел на начальника с отчетливым непониманием. Синий костюм только рукой махнул:
— Ясно, короче. Ты как думал? Пальчиком в сенсор ткнуть, и тебе система ласковым девичьим голоском: “Иисус Христос изменит вашу жизнь. Сохранить? Переименовать? Выйти без сохранения?”
— Кстати, насчет выйти. Сахалинцев так и уйдет с платежкой на несколько миллионов долларов, юаней, боливаров, или чего там еще финансисты ему надиверсифицировали?
Синий костюм безразлично зевнул:
— А что такое миллионы на фоне завтрашнего?
От консоли подал голос узколицый:
— Связь установлена... Если клиент откажется принимать команды, что делать?
— То есть как: откажется? — синий костюм зевнул и потянулся, обдав комнатушку очередным фейерверком багровых искр. — Он что, настолько дурак, чтобы нанести реальный удар? Дурак бы не сдал экзамены, не продержался бы в училище три курса. Наверняка он представляет себе последствия.
* * *
“Последствия? Очень хорошо представляю, Серый. Это как разводом угрожать, в хорошей семье не делается, и к добру никогда не ведет. Либо разводись, либо не угрожай. А самое обидное, что если не выполнить угрозу, в самом деле не изменится ничего. Ну, меня грохнут, разве что. Исполнителя такого дела никто в живых не оставит. Уж если моего куратора убрали.”
“Почему ты решил, что убрали?”
“Вел меня с начала операции, а потом исчез. На связь не выходит. И буквально тут же приказ: удар отменить. Якобы, требования приняты, римская церковь гарантирует исполнение. Я спрашиваю: где Сахалинцев? Мне: теперь ваш куратор Мануэль Сунъига, его слушаться. Ладно, дисциплина так дисциплина, но где Сахалинцев? Ответ: не ваше дело. Выполняйте приказ.”
“И что ты решил?”
“Я не верю, что требования приняты. А проверить отсюда, из рубки буксира, сам понимаешь, невозможно. Думаю, там спецназ отработал, Сахалинцева зачистили, а мне врут, что типа все сработало и удар не нужен. Сдамся — и конец.”
“И что ты решил?”
“На расстрел не поеду, не хочу прерывать интересную работу.”
“А вдруг ты не прав?”
“На этот вопрос я никак ответить не могу. Исполнитель никогда не видит общую картину, Серый. Мы не в кино. Мы никогда не узнаем, в чьих интересах мы работали на самом деле, потому что цепочка действительно секретная. Мне известен один Сахалинцев, и все держится на моей вере в него.”
“И?”
“И я ему верю”.
“Но у тебя выбор только из двух вариантов. Или нанести удар, или нет.”
“Для кого апокалипсис приключения, а для кого, внезапно, единственная краска в палитре...”
* * *
— ... Из розового и коричневого. Все очень романтично, но через жопу. Сеньор Мануэль, осталось две тысячи секунд. Если условия на самом деле приняты, дайте к микрофону Сахалинцева. Ему поверю.
Узколицый выключил связь, обернулся к начальнику:
— Вы слышали.
— Да он ох*ел, говно малолетнее, — тихо, без выражения, ответил синий костюм. — Главный приказ должен исходить от нас. А не от каких-то там лимитрофов, сидящих на дотациях чуть более, чем полностью.
Круглоголовый переступил с ноги на ногу:
— Может, найти Сахалинцева? Хер с ними, с понтами. Слышу по голосу, пацанчик на измене... Я хотел сказать, психоэмоциональное состояние объекта характеризуется исключительной нестабильностью и высокой амплитудой девиаций...
Синий костюм невесело посмеялся:
— Думаю, Апостол уже залег на дно. И от кого-кого, а от нас он сейчас прячется с удвоенным старанием. Подумает, что мы ищем его с понятной целью экспроприации нечестно выдуренных денег, и зароется еще глубже. Он профи с миллионами в карманах. Следовательно, уже изменил запах, походку и внешность. Найти его, чисто теоретически, можно сплошным обыском со сканированием ДНК-маркеров.
