Муж внимательно слушает. Наверняка он задействовал certus exempul*, чтобы запомнить термины и тонкости запрягания. А дед Митяй переключился на колесное средство. И к телеге нужно подойти со всем вниманием. Вдруг в дороге слетит колесо — что тогда делать?
— Тяжы должны быть одинаковыми по длине. Проверь, чтобы были натянуты, и чека держала... Следи, чтобы колпаки сидели на осях крепко... И чтобы ступицы были исправны.
Не выдержав, Егор мученически вздыхает.
— Верхом будет проще, — показывает на седло.
Наверное, он пожалел, что перенес поездку на завтра, а не отправился в Магнитную сегодня, на внедорожнике и с ветерком. Да и послушная Зебра не выглядит отчаянным скакуном.
— Так-то оно так, — соглашается Дмитрий Ионович. — Вижу, ты лихой наездник. Но куда наших дивчин посадишь?
Мэл взъерошивает волосы. Опять его поддели шуточкой. Дивчин и вправду набралось немало. Помимо меня, в Магнитную собралась мама. Она боится, что без неё мы заблудимся или влипнем в историю. Поедет и Софья Николаевна, чтобы отвезти к скорняку готовые заячьи шкурки, которых набралось штук семь или восемь. Заодно женщины хотят заглянуть в запасник, чтобы выбрать причитающийся лимит. Узнав о поездке, напросилась с оказией и Наина-пророчица. У неё тоже нашлись в Магнитной дела, которые она не решилась доверить соседкам.
Поработали вместе и ужин устроили сообща, и совместная трапеза понравилась мне невероятно из-за душевности и участливого внимания друг к другу. Заяц в сметане вышел отменным, и Софья Николаевна получила заслуженные похвалы кулинарному мастерству. Даже Егор не поскупился, собрав кусочком хлеба остатки подливы с тарелки.
— Знаете рыжего, что приезжал сегодня на машине? — спросил муж у Дмитрия Ионовича.
— Рыжий? — задумался тот. — Должно быть, Мурена. Теряет сноровку, шельма. Не сразу просек, где вас искать.
— Кто-кто? — изумилась я. — Его зовут Муреной?
— На кой ляд мне его имя? — отмахнулся дед Митяй и получил от жены тычок в бок, за сквернословие. — Мне с ним внуков не нянчить. Мы тут живем просто. Коли нас заставляют свои корни забыть, то и мы в долгу не остаемся.
— Мурена — хищная рыба, — продолжала я удивляться.
— А то нам незнамо? — прищурился Дмитрий Ионович. — Уж точно не цыпленок да ягненок.
Помимо рыжеватого бугая Мурены местные наделили кличками и остальных наемников из Совета. Слепень, Клещ, Репей, Пиявка, Цепень... Ничего не скажешь, благозвучные и миленькие прозвища.
— Неужто не дают житья-покоя? — поинтересовался Егор, впечатлённый богатым воображением жителей.
— По-разному бывает, но вот уж годков тридцать как устаканилось. У нас по-своему заведено, у них — по-своему. Ездют по Магнитке, выслеживают и разнюхивают да девок портят. У катов отдельная кормежка, сытная. В неурожаи нам приходилось траву жевать с голодухи, а они лопали от пуза и смотрели, как мы пухнем. Думали, вымрем? Накуси — выкуси. Не дождутся! — воскликнул с жаром дед Митяй.
— Митюша! — Софья Николаевна охладила воинственный пыл мужа. — Налей-ка нам чайку.
Несмотря на преклонный возраст, чувствовалось врожденное благородство пожилой женщины, достоинство, что ли. Годы уравняли её с дедом Митяем в росте, но в молодости Софья Николаевна была определенно повыше. Если в разговоре Дмитрий Ионович мог вспыхнуть и распалиться, то жена предпочитала помалкивать, да и не умела она кричать и ругаться.
По возвращению домой мама рассказала, что Дмитрий Ионович — из работяг, а его супруга родилась в интеллигентной семье и окончила университет. В один прекрасный день дед Митяй, а тогда Димка, повстречал Софьюшку и втрескался в неё без памяти. И ведь добился внимания своей избранницы, и они поженились. А вскоре и гражданская война началась.
— А дети у них есть?
— Сын живет в Няша-Мари, дочери — в Русалочьем. И внуков десяток. Дети зовут к себе, а дядя Митяй противится. Жалко хозяйство бросать. Боится, захиреет без него Шлаковка.
А быть может, дед Митяй не хочет бросать маму, — мелькнула у меня мысль. Уедут старики к детям, и мама останется одна.
— Гош, — спросила я шепотом, когда мы улеглись спать. — Завтра Зебру запрягать. Вдруг сertus exempul* ослабнет к утру?
— Не ослабнет, — хмыкнул он и вкусно потянулся, а за ним и я, разминая ноющие мышцы. Для нас, городских неженок, сегодняшний трудолюбивый день получился поистине героическим. А еще меня беспокоил визит ката и завтрашняя поездка в Магнитную.
— Что нам будет за нарушение правил?
— Думаю, ничего, — успокоил Егор. — У нас на руках документы, есть иммунитет и права. Проведут инструктаж, разъяснят, что и к чему, чтобы мы впредь не попадали впросак. Вот и всё.
Если так, то не страшно.
— Гош...
— Что?
— Ничего. Так просто. Пришло в голову и улетучилось.
— Легкомысленная моя, — поддел муж. — Что, на свежем воздухе думается с трудом?
Пусть шутит, мне не жалко. Он не догадывается, что я открыла рот затем, чтобы узнать его мнение об отцовстве, то есть о возможной беременности. Если Егор прав, нам придется вернуться на Большую землю. Не завтра, конечно же, а через месяц-два. Но я не хочу! Чтобы отогреться сердцем возле мамы, мне не хватит и года. Если мы уедем, то вряд ли когда-нибудь возвратимся сюда. Егор не согласится, как пить дать. Черт, ребенок спутает все мои планы! Ну, почему такая невезуха и именно сейчас? Ладно, подождем два дня, и если в моей анатомии ничего не изменится, поговорим с мужем о будущем и о нашей семье.
А ночью пошел дождь. Слушая в дреме, как капли шуршат по крыше, я радовалась тому, что организовала стирку, и белье успело высохнуть. Во сне мне приснилось белоснежное рыхлое облачко — легкое и воздушное. Мое первое сливочное масло, сбитое собственноручно.
К утру дождь утих, но небо затянулось серой хмарью. Вершины гор окутались ватой; белёсые нити, поднимаясь со склонов, воспаряли вверх — так рождались облака. Мокрая трава, мокрая листва — неприятно и зябко. Раскисшая грязь налипает на подошвы, утяжеляя кроссовки. Зато дома уютно, хоть и сумрачно.
Собираясь в Магнитную, Егор прихватил дождевики — куртки из плотного полиэтилена, на молнии и с капюшонами. Маме очень понравился её дождевик. Видно, не вымокнуть в горах в сырую погоду — наипервейшее дело. Я заставила маму обуть кроссовки, и теперь она посматривала на ноги, потому что не могла определиться — нравится ей непривычная обувь или нет.
Сertus exempul* не подвело мужа, и вскоре он, в точности повторив вчерашний урок деда Митяя, вывел запряженную Зебру на дорогу. Дмитрий Ионович проверил правильность обвязывания супони и натяжение шлеи, после чего одобрительно похлопал лошадь по крупу.
Мне помогли взобраться на телегу, рядом села мама. Дочки Игната высыпали к калитке, наблюдая за последними приготовлениями.
— Шибко не гони, — предупредил дед Митяй. — А то по пути растеряешь бабёнок. Придется полдня ползать и собирать по буеракам.
— Ух я тебя, чёрта окаянного, — шутливо пригрозила кулаком Софья Николаевна, и супруг рассмеялся.
— Поспрошай, Софочка, о нонешнем урожае. Люди говаривают, из-за жары зерно не успело налиться и уродилось мелким. Если так, придется нам затягивать пояса потуже.
Егор тронул лошадь, и мы поехали. Ох, и тряская оказалась дорога, хотя Зебра и бежала неспешной рысцой. А где вы видели телеги с амортизаторами? Муж быстро приноровился к езде и в нужных местах подстегивал или притормаживал лошадку, а я вертела головой по сторонам, оглядывая окрестности. Ветви деревьев отяжелели от сырости. Облака, запутавшиеся меж горных слонов, понемногу таяли. Серые тучи напитались влагой, но не спешили разродиться дождем. И пейзаж завораживал. Словно на каменистые кручи набросили набивную рельефную ткань, и она упала на горы зеленым покрывалом, образовав складки и заломы. Три дня назад из окна "Каппы" смотрелось по-другому, нежели сейчас, с телеги. Сейчас рядом со мной сидела мама и держала за руку.
Вскоре показалась Томлёнка — деревня побольше и, стало быть, пооживленнее. И дома разные — победнее и побогаче, побольше и поменьше.
— От нас до Магнитки идти пятьдесят минут, а если на лошади — то пятнадцать, — пояснила мама. — Когда начинается учебный год, мне выдают велосипед.
— А как же зимой? — удивилась я. На велике по сугробам далеко не уедешь.
— Когда как. Обычно иду пешком до Томлёнки, а оттуда подбрасывают. И обратно так же.
Бедная моя трудяжка. И самоотверженная, — сжала я мамину руку.
На выезде из деревни голосовали двое мужчин с заплечными мешками. И на побережье актуален автостоп, вернее, конестоп.
— Притормози, — сказала Софья Николаевна, и Егор остановил лошадку. — В ногах правды нет, — сказала она мужчинам. — Присаживайтесь.
Те, помедлив, запрыгнули на телегу, между мамой и Наиной. Ехали молча и оглядывались коротко, посматривая на меня и на мужа. Не успела я и глазом моргнуть, как за поворотом открылась Магнитная, показавшаяся мне тесной и густонаселенной после одичалой уединенности Шлаковки. Случайные попутчики соскочили с телеги и, поблагодарив, скрылись в проулке, а мы покатили дальше. Мама подсказывала дорогу, и вскоре Зебра вывернула на мощеную булыжником площадь.
Ничего так, просторно. А еще многолюдно и многолошадно. Кучкующийся народ можно поделить на тех, кто прохаживается у запасника, и на тех, кто собрался у Совета.
Наша цель — Совет. Двухэтажное здание из темно-серого камня возвышается над площадью, словно рыцарский замок. Сегодня штиль, и флаг повис тряпкой. Ленятся ребятки развевать искусственно, — мелькнула злорадная мыслишка. Внедорожники исчезли, значит, каты разъезжают по окрестностям.
С фасада здания — два входа, два крыльца. Слева — никого, а справа толпятся местные. Егор по-джентльменски помог нам слезть с телеги. Наина подхватила корзины и припустила прочь с площади, торопясь по делам. Перед тем, как отправиться к скорняку, Софья Николаевна напомнила:
— Через час встречаемся здесь же. Времени хватит и вам, и мне.
— Вам туда, — показала мама на левое крыльцо. С другой стороны на телегах и повозках расселся народ — разных возрастов и обеих полов. Кто-то сидел на ступенях крыльца, кто-то облепил перила. Балагурили, смеялись. Человек двадцать, если не больше, и еще подходили.
— Кто последний? — вопрошали задорно и получали веселый ответ:
— За мной держись, коли не шутишь.
Дверь постоянно открывалась, и взрослые заходили-выходили поодиночке. Женщина, спрыгнув с повозки, подхватила маленького мальчика на руки и зашла внутрь.
— Там замеряют потенциалы, — пояснила мама. — Это быстро и не больно. Дольше маяться в очереди. Раз в месяц нужно обязательно появляться, чтобы поставили отметку в книжке. Вы идите, а я подожду здесь.
По мере приближения к зданию Совета на нас начали обращать внимание. Мимо проходящие оборачивались, некоторые даже останавливались. Очередь примолкла. Женщины разглядывали с интересом, мужчины — с настороженностью, и я невольно поежилась. Оказывается, успела отвыкнуть от прицела любопытных глаз.
Мама подошла к собравшимся, и с ней нестройно поздоровались, обращаясь на "вы". А Егор уверенно поднялся по ступенькам на левое крыльцо и открыл передо мной дверь:
— Прошу.
____________________________________________________
certus exempul*, цертус эксэмпул (перевод с новолат.) — точная копия
-48-
— Ну-с, Егор Артёмович, вижу, акклиматизация проходит быстрыми темпами, — заключает Глава Совета. — Поразительная скорость. Я полгода привыкал к местным красотам. Да и супруга ваша довольна, — не то вопрос, не то утверждение.
— Довольна, — отвечает Егор. — Нас встретили и доставили до Магнитной.
За вежливыми словами кроется намек. "Не ваши люди домчали нас на удобных внедорожниках, а слепошарые довезли на захудалой инвалидке из ушедшего столетия".
— Прошу прощения, — извиняется официальный чин, но раскаяние кажется мне напускным. — Мы не имеем отношения к гражданским в отсутствии указаний. А в отношении вас четких инструкций не поступало.
— Что ж, понимаю, — соглашается муж. — На службе исполнительность превыше всего.
Егор — само добродушие, но я чувствую: он запомнил "развод". Его зверь не забудет.
Мы сидим в приемной. Помещение невелико размерами, но светлое. Белый потолок, обшитые деревом стены, в больших окнах — стекла, а не матовые слюдяные пластинки, причем видимость односторонняя, изнутри. Мебель простовата, как и полагается казенному заведению на краю света, но добротна. Для побережья это чудной интерьер. Но больше всего меня поразил плафон под потолком и настольная лампа.
— В подвале установлен дизельный генератор, — поясняет Глава Совета, заметив мое удивление, и для демонстрации несколько раз щелкает выключателем. Лампа вспыхивает и гаснет. — Пусть вокруг позапрошлый век, но мы-то — люди современные. Нам дичать не положено.
Ага, на редкость цивилизованный тип. Для работы генератора нужно топливо, и немало. Значит, при Совете есть хранилище.
Кому лампочки, а кому — кофе. Настоящий кофе в фаянсовой кружке, из которой поднимается ароматный парок, притягивающий Егора к горячему напитку как мышь — к сыру. Нервное сглатывание мужа ударяет по ушам.
— Не желаете присоединиться? — предлагает мужчина, показывая на кружку, и Егор кивает, чересчур торопливо. А я отказываюсь.
Глава Совета скрывается за дверью, ведущей в глубины здания. Должно быть круто, когда хозяин Магнитной хочет самолично угостить приезжего висората. И кофе приносят. Муж делает большой глоток и жмурится от удовольствия, откинувшись на спинку стула. Отсутствие сливок нисколечко его не смущает.
— Сразу видно, наш человек, — улыбается вежливо представитель власти. — Я и сам люблю испить кружечку-другую, особенно в ненастье.
Он поджар, невысок и не богат шевелюрой. С однодневной щетиной и в камуфляжном костюме, как и рыжий бугай, навестивший нас вчера.
— Север Андреевич Голотвин, — представился высокий чин, протянув руку Егору, а к моей лапке — надо же! — прикоснулся сухими и тонкими губами.
Он крутится в кресле, небрежно развалившись. Ему скучно, и мы — первое стоящее развлечение за долгое время. Последний раз в Магнитную приезжали полгода назад. Сколько лет Голотвину? Сорок или сорок пять? Выглядит моложаво и спортивно. И еще от него веет опасностью. Вседозволенностью. Рубля местного масштаба. Вспоминаю прозвище, данное жителями. Клещ...
Голотвину опротивела Магнитная. Опротивели горы, опротивели лапотники (так он называет местных жителей), опротивели снежные и морозные зимы. Опротивело побережье, ставшее тюрьмой на долгие пять лет. Он считает дни, вернее, месяцы до отбытия из таежной глуши. Осталось чуть меньше года. Измучился, бедняга, пить кофе по утрам и глядеть, зевая, на ненастье за окном.
Крепкая дверь, обитая металлом, открывается, и в приемную входит... наш вчерашний гость, привнеся с собой гул голосов с улицы. Мурена! Он кладет небольшую сумку на свободный стол и скрывается в глубинах здания.
