Нару на секунду отводит взгляд. — У нас не принято мучить перед смертью, — и если это и утешение, то оно слабое. — Но снисхождения тебе не окажут. Война еще свежа в памяти, ты сам это понимаешь.
Рассказывайте мне про цетагандийское милосердие, как же. Ну да не в этом дело. Хуже другое.— И необходимость... исполнить этот приговор тоже ляжет на моего Старшего, так?
— Не нужно призывать к себе беду, — отвечает Нару сурово. — Никто не может заставить Иллуми стать палачом. Но и вывести осужденного из-под удара Старший не сможет: с того момента, как суд произносит приговор, его абсолютная опека заканчивается.
Не сомневаюсь, что не сможет. Но ведь попробует, как пить дать! Или нет? Я не знаю, что окажется больнее — если он смирится и отдаст меня моей участи или если не станет и попытается пожертвовать собой. И проверять этого не хочу... Я сижу, погрузившись в молчание, и деликатный цет не беспокоит меня вопросами. А если...
— А если этот преступник... нагло возьмет и сбежит после приговора, не получив по заслугам? — самым легкомысленным тоном интересуюсь, хотя в душе что-то неприятно щемит. — Вина будет на Старшем, и он пострадает?
— Да ты законник! — Гем смотрит на меня, едва заметно улыбаясь. — Тогда слушай. В случае, если Старший сознательно, — чуть подчеркнув голосом, объясняет Нару, — попустительствует подобному, он может и скорее всего лишится своего статуса за злостное нарушение семейных обязательств и намеренное непочтение к решениям Высокого суда. Если же это происходит против его воли, он выплачивает пеню истцу семейным имуществом и принимает все усилия к отысканию беглеца. И когда отыщет — подвергнет наказанию. Я достаточно подробно объяснил этот теоретический вариант?
Уж не намекает ли он, что исчезни я — главный возмутитель спокойствия, — и всем будет только лучше? От громкого протеста меня удерживает лишь подозрение в том, что старый лорд прав...
— Совершенно теоретический, — киваю хладнокровно, закрывая тему. — У вас непростые обычаи, милорд. Впрочем, что может быть естественнее для светский беседы за чаем, чем разговор о культуре, обычаях и воспитании. Они такие разные в наших мирах.
— Да, разница между вами колоссальна, неудивительно, что разряды гремят с завидной регулярностью, обжигая обоих. — Нару берет со стола ножик и принимается чистить яблоко. — Если даже завтрашний суд тебя оправдает, чего я искренне желаю, меня тревожит ваше будущее. Вы уже говорили о нем?
— Говорили, и не раз, — пожимаю плечами, — никакой определенности. И изрядная доля тревоги.
— Нет большего ужаса, чем ужас перед неизведанным грядущим, — наставительно комментирует он. — Особенно том, что будет строиться чужими руками.
— У меня... довольно болезненный опыт недавнего прошлого. — осторожно. — С чего мне считать, что будущее окажется благосклоннее?
— Ты переносишь впечатления достаточно короткого периода на долгую жизнь впереди, — чуть грустно улыбается. — Как человек, боящийся потревожить недавно зажившую рану. И я, пожалуй, согласен с Иллуми, которого тревожит твое состояние в этом отношении. Скажи, исчезни завтра все внешние проблемы — и ваша взаимная радость лишилась бы всех пятен?
— Тогда мы смогли бы решить, как нам жить дальше, — соглашаюсь. — И если в конце концов я встал бы на собственные ноги, нас с Иллуми связывало бы только... чувство, а не забота сильного о беспомощном. Это было бы проще.
— Независимость обоюдоостра, — замечает гем, отрезая ломтик. — Однако редко равновесна. Упрямства и твердости в тебе чрезмерно, и тебе придется их смирить, чтобы не огорчать Иллуми лишний раз. Заметь как-нибудь на досуге, кто из вас более изменился, и многое прояснишь в расстановке сил.
— Оба изменились, — мотаю головой, — просто Иллуми вы знали раньше, а меня, к вашему счастью, нет.
— Я вижу результат, — мягко возражает он, но об эту мягкость можно голову разбить, пытаясь пробиться. — Он желал твоей покорности, а покорился сам. Желал покоя — и радуется тревогам. Не собирался изменять приоритеты — но сейчас семья вправе сердиться на него за пренебрежение. Придется признать, что в лобовом столкновении дикие гены сильнее изысканного набора, — с ноткой грусти. — Ты можешь быть неправ, но Иллуми уступит, памятуя о твоей зависимости и виня себя за нее.
Я сам не заметил, как отставил бокал и принялся вертеть в пальцах вилку. — Но я не хочу его менять. И побеждать его тоже не хочу.
— Таков недостаток мужского партнерства, в котором роли не распределены изначально, либо претерпевают серьезные изменения, — Нару опять начинает читать лекцию. — Рано или поздно возникает потребность определить, кто же хозяин положения, и в данном случае вы этой ролью перебрасываетесь. Чаще ловишь ты. Как ты ею пользуешься — вопрос отдельный, и я не думаю, что ты намеренно корежишь привычки и черты Иллуми; скорее, подгоняешь под себя, а он уступает, где может. Наоборот, полагаю, то же самое, разве что реже, по причине твоего упрямства.
— И что же делать?
Отложенное на тарелку яблоко понемногу начинает темнеть.— Вам обоим нужно, наконец, утихомирить инстинкт главенства. После этого накал страстей несколько поуменьшится, и меняться вы станете медленнее, выигрывая время на адаптацию. Политика разумных уступок, через раз, тщательно ведя счет, — хитро улыбается. — Научиться доверяться друг другу — это, пожалуй, главное, что вам с Иллуми следует сделать.
Да, кстати. Если я не хочу вновь сшибиться с Иллуми в споре за то, кто главнее, сильнее и вообще отвечает в нашем — нашем! — доме за безопасность, то мне вероятно, следует поспешить. Я невольно кошусь на хроно, старый лорд замечает этот взгляд, но, кажется, не обижается. Поэтому, откланявшись со всей возможной вежливостью, я добираюсь до поместья Эйри быстро и без приключений.
Иллуми в умопомрачительной новой прическе ("Спать буду на валике", серьезно поясняет он) не оправдывает моих опасений насчет споров и выяснения отношений. Он непривычно тих и спокоен, словно хитрое плетение косы, как сеть, удерживает и вспышки его неукротимой натуры. А может, он просто втайне тревожится за завтрашнее, как и я сам, но ни за что в этом признаваться не хочет. Завтра, в это же самое время, все уже закончится, и эта мысль дергает меня, словно зеленого новобранца перед боем.
Вечер обещает быть тихим, но эту тишину, точно фейерверк, взрывает звонок по комму. Сравнение не случайно, ведь над пластиной комм-пульта красуются физиономия и плечи Фирна, укутанного в столь переливчатую накидку, что впору заподозрить в ней живущую собственной жизнью полуразумную тварь вроде хамелеона. Поистине, от такой красы и ослепнуть недолго.
Я выхожу из кабинета, чтобы не слушать чужой разговор, и разрозненные реплики Иллуми долетают до меня, теряя по дороге половину смысла:
— Арно?... конкурс на соискание... желаю всяческих успехов... ну почему затворник?... нет, не пренебрегаю удачей... ты же знаешь, что завтра... не до развлечений... да... да... приносит счастье даже тому, кто в нее не верит? смешно... я говорил, что выпала пустая фишка... не знаю... ты и аскета уговоришь... да, спрошу...
Иллуми с озадаченным лицом выглядывает в гостиную. — Послушай, ты предпочтешь провести вечер дома или не откажешься съездить развлечься?
А второе, пожалуй, лучше. Чем накручивать себя опасениями того или иного рода...— Куда? — интересуюсь практично.
— В игорный дом, — объясняет Иллуми. — Фирн и Арно приглашают нас в компанию. Это не худшее общество на вечер, признаюсь. Хочешь?
В здешнем казино мне быть еще не доводилось, и если экскурсия будет столь же познавательная, что и визит к девочкам пару недель назад — почему бы нет? Я киваю, и, получив мое согласие, Иллуми скрывается за дверью кабинета.
* * *
Игорный дом уводит посетителя вниз по многочисленным пандусам и лестницам. Зал заглублен в почву, точно огромный амфитеатр, и открывается передо мной уже привычным глазу скоплением живых изгородей, прикрывающих отдельные секции полупрозрачных силовых полей всех оттенков и ажурных мостиков-переходов. Свет идет откуда-то снизу, поэтому вид феерический; на мой взгляд — как в сказках. Полый холм эльфов, наполненный чуждым для человека весельем. Гул голосов едва слышен — ровно настолько, чтобы не создать ощущения пустоты, но голоса однозначно неразличимы. А может, это просто музыкальный фон, имитирующий разговоры? Все равно, что идти по кружевам, застывшим под ветром. Изгибистая дорожка расширяется, превращаясь в проход, обрамленный зеленью, и выводит к центральной площади этого мини-города под куполом. Система фонтанов, несколько столиков для желающих отобедать или отдохнуть в ожидании друзей, и негромкий гул слева.
Райская птица Фирн и надменный эстет Арно ожидают нас у столика с напитками. Я тоже получаю свой бокал — "медовый иней", как комментирует Иллуми; он пахнет не медом, а душистым и сложным летним многотравьем, но цвет похож, и тонкие белые то ли звезды, то ли снежинки, попадающиеся в полупрозрачной желтизне, названию соответствуют. Присосавшись в качестве предлога к коктейльной трубочке, я получаю полное право участвовать в разговоре только молчаливым слушателем с поощряющими репликами типа "м-м".
— Нашему Арно, счастливчику, выпал шанс получить новое покровительство на Эте, и теперь он решает, стоит ли ловить за хвост улетающего феникса, — рассказывает Фирн. — В отличие от тебя, чуть было не отнесшегося к играм с судьбой лениво и безалаберно.
— Друг мой, — советует Иллуми даже нежно. — Подсластил бы ты себе язык?
— Мой язык подобен имбирю, — хмыкает Фирн, отхлебнув из своего бокала. — Изыскан, ни с чем не сравним и жгуч даже под слоем сахара. И мой свежий взгляд на вещи порой... гм, кое-кому прочищает мозги.
— Лучше не смешивать вкус предсказания с подобной остротой, — сдержанно шутит Арно. — Я пожалуй, предпочту игру в камни. И покину вас ради общества мастера.
— Ставлю на то, что ты не продержишься и десяти ходов, — летит ему уже в спину голос Фирна. Поэт пожимает плечами, то ли приняв ставку, то ли восприняв ее как шутку.
— Здесь есть большие залы и уединенные кабинеты, — объясняет Иллуми, снизойдя к моему невежеству. — Арно предпочитает испытать свою удачу наедине, чтобы решить, стоит ли ему рисковать переездом из сатрапии в метрополию.
До меня, наконец, доходит, что в этих разговорах все время казалось мне странным. — А при чем одно к другому? Удача за игровым столом и везение в жизни — разные вещи, — удивляюсь. — Да, у нас есть утешение проигравшимся, мол, "не везет в картах — повезет в любви", но это просто шутка, и все это знают.
— А вы что, просто играете? — изумленно всплескивает руками Фирн. — Ради денег?
— Денег и азарта, — непонимающе поправляю.
— Варвары! — необидно, как ни странно, комментирует разряженный гем. — Вы умопомрачительно легко относитесь к жизни, если так.
Иллуми вмешивается. — Азарт и желание выиграть — это понятно, но в игре случайностей столько же, сколько в жизни; играя, ты получаешь возможность увидеть предпосылки будущего и повлиять на них. Считается, что человек играет так же, как живет. Игорный дом не просто пополняет или облегчает наши карманы, но одаривает нас предсказаниями; для этого здесь есть специальные толкователи, помогающие, если надо, понять результат.
— Так ты привел меня сюда...? — догадываюсь.
— Чтобы сесть играть с тобою в паре и в предвестии завтрашнего дня выяснить, на что способна наша совместная удача, — серьезно объясняет Иллуми и, подмигнув, добавляет. — Ну и еще чтобы твой счет пополнить, если повезет.
Интересно, во что здесь играют?— Результат я могу тебе предсказать, не садясь за карточный стол,— хмыкаю. — Во всей красе символизма. "Тебя погубит неумелый партнер". Вздор, что новичкам везет.
— Глупости, — безапелляционно отвергает Иллуми такой вариант. — Только незамутненный стандартными ходами разум может подсказать удачное безумство. Пойдем.
Вопреки опасениям, карточный стол оказывается обычным, а игра — очень напоминающей привычное мне дома звездное таро. И когда последняя сдача ложится на стол, крупье, поклонившись, придвигает к Иллуми на подносе горсть разноцветных кристалликов, служащих здесь, видимо, фишками. Ярких, как горсть драгоценностей из сокровищницы.
— Мы выиграли, — объясняет Иллуми. — Не сказать, чтоб много, но вполне уютно пополнили карманы. Он сгребает с подноса половину в мешочек с эмблемой заведения и смотрит вопросительно. — Ну? Бери. Играли мы вместе, значит, остальное должно побывать в твоих руках.
Я сметаю округлые фишки в горсть, как семечки и, подержав, пересыпаю туда же. Шуршащей и блестящей струйкой камешки размером с абрикосовую косточку ложатся в кошель.
— Обменяем на деньги при выходе. А эту, — Иллуми засовывает в мешочек руку и наугад извлекает одну фишку, густо-синюю с алыми искрами, — принесем в жертву здешней удаче.
— Интересный цвет, — сообщаю, поеживаясь совершенно непроизвольно. Цвета барраярского флага. Неужели так выкупают меня у моей родины? За несчастную, дешевую фишку? Глупости. Красное с синим — банальная комбинация, и, если на то пошло, самое популярное геральдическое сочетание на Старой Земле. Суеверия. Это экзальтированным дамам пристало гадать на ромашке и искать особый смысл в мокрых чаинках на донышке...
Неожиданно для себя самого быстро нахожу ладонь Иллуми и стискиваю. Мы выиграли. Все будет правильно. Совпадения — сплошь к удаче.Глава 29. Иллуми.
Накануне мы ложимся рано: нервозные мысли, бегущие по кругу, и бессонная ночь — не лучшее подспорье в испытаниях. И утро, холодное и прозрачное, как промытое, приходит своим чередом.
Я прорисовываю черты и линии парадного грима, и это привычное занятие походит на медитацию.— Достаточно, — решаю, прерывая бесконечное усовершенствование достигнутого результата. Да, впереди тяжелейший день, но тянуть время, цепляясь за незначительные мелочи — тлетворная метода. — Попроси подавать машину. А пока прогуляемся до зала предков. Надо взять ритуальные клинки и браслеты.
— Браслеты? — удивляется Эрик. — Зачем на суде украшаться?
— А это не украшение, — читаю лекцию на правах Старшего. — Это знак для нас обоих, демонстрирующий не только знаки рода, но также крепость и благородство семейных уз. Цепочками иногда сцепляют младших со старшими, но в официальной обстановке и ненадолго — уж очень неудобно.
— Чертовски неудобно, — соглашается практичный барраярец. — И совершенно не способствует успеху в драке, разве что они массивные и сделаны как наручи.
— Массивные, — подтверждаю я. — Стальные, с добавками, весьма тяжелые. Их заказывал еще мой отец, там моя и его кровь.
Эрик слегка морщится. Полагаю, он прикидывает, какие кары обрушились бы на мою голову, стань мой отец свидетелем того, как я надеваю семейное сокровище на руку чужеземного варвара. Следующий за гримасой осторожный вопрос подтверждает мою правоту:— Оно точно для меня? Я все-таки не гем, во мне нет вашей крови, — хуже того, она есть на его руках, но об этом не стоит вслух, — и принадлежу я не к твоей семье, а... тебе самому, но это уже отдельный разговор.
